Однажды в Третьем Риме

      В фойе было душно и многолюдно. Он перекинул пальто через согнутую в локте руку и пошел по ярко освещенному коридору театра, огибая набриолиненных официантов, которые разносили искрящееся шампанское и тарталетки. Он поздоровался с одним гостем, вторым, третьим, а на шестом все лица смешались в водоворот улыбок и белых воротничков, и он просто кивал или приподнимал шляпу в знак приветствия.       Мероприятия такого рода он недолюбливал. Любой подобный светский вечер начинался с любезностей, а заканчивался битьем бокалов в лучшем случае и дракой — в худшем. На эту премьеру его уговорила прийти Маргарита, ну, конечно, сам бы он ни за что не согласился. Не в его это было правилах, подставлять правую щеку, когда ударили по левой. А удар в этот раз был ощутимый: постановку по его пьесе «Пилат» отменили за день до премьеры, прямо на генеральной репетиции. У входа в театр он застал маляра, срывающего свежие афиши с театральной тумбы. На смену одной афише тут же рядом уже стояли рулоны с другой, но он не стал дожидаться, когда старую сдерут окончательно, и ушел.       Денег за работу ему не заплатили, впрочем, он и не надеялся. Зато дали контрамарки на сегодняшний спектакль, будь он неладен. Какой-то водевиль, наверняка среднего качества, да еще и труппа была разношерстная и состояла в основном из приглашенных артистов, один из которых, как поговаривали, был то ли немцем, то ли французом.       Он стал искать взглядом Маргариту, и нашел: она одна стояла у входа в зал. На ней было длинное, в пол, фиолетовое платье, темные волнистые волосы были уложены в аккуратную причёску, а щеки легко порозовели от выпитого шампанского.       Они были знакомы ещё с двадцать пятого. Впрочем, дальше приятельских их отношения никогда не заходили. Маргарита была замужем за влиятельным партийным работником, а он после института погрузился в писательство и переводы, да так и погряз в работе. Дохода она приносила мало, но на жизнь хватало, по крайней мере, он мог оплатить жилплощадь в небольшом подвальчике в Мансуровском переулке.       Заметив его, Маргарита помахала ему рукой и пошла навстречу, легко лавируя между гостями.       — Уже видел их новую звезду? — спросила она, улыбаясь и легко пожимая его ладонь.              Он улыбнулся ей в ответ и покачал головой.       — Кажется, она ускользнула от моего внимания.       — Не она, а он! — звонко засмеялась Маргарита. — Между прочим, кажется, немец. Тебе бы с ним поболтать. Помню, ты увлекаешься немецкой литературой.       — Я писал диссертацию об их фольклоре, но это было давно.       — Все в прошлом? Дальше только Римская империя?       Он грустно улыбнулся.       — Боюсь, что и с ней покончено.       — А мне кажется, у тебя все еще впереди. Ну, я побежала. Не скучай. Увидимся!       Она быстро вложила ему в руку яркую программку и упорхнула.       В зале он устроился на своём месте, со скучающим видом пролистал программку, не заостряя внимания на именах артистов. Всеобщее веселье не могло поднять дух, он вспоминал, с каким шумом постановка по его пьесе была отменена, и чувствовал себя пришедшим на собственные похороны.       Он проспал весь спектакль и проснулся от оглушительных аплодисментов. Кинув мимолётный взгляд на ярко-освещенную сцену и подхватив пальто, он начал пробираться к выходу. В фойе он кого-то задел плечом и обернулся, чтобы извиниться, но увидел вытянутое и подслеповатое лицо Латунского — критика, который в числе первых ратовал не только за отмену «Пилата», но и за исключение его автора из Союза Писателей, — желание извиняться как рукой сняло.       — А, это вы, — прогнусавил Латунский, протягивая ему руку. — Надеюсь, ничего личного?       Он кивнул и промолчал, игнорируя рукопожатие и оглядываясь по сторонам. Вокруг было столько людей, все они что-то говорили, громко смеялись, кто-то даже пел, и он почувствовал легкое головокружение.       — Постановку отменили бы и так, моя рецензия только подтолкнула комиссию к правильному решению, — будто оправдываясь, продолжил Латунский. — А у этого спектакля большое будущее, не то что у вашего «Пилата».       — Большое будущее ровно до тех пор, пока у страны не сменится курс, — не выдержал он.       Латунский побагровел.       — На месте комиссии я бы не только запретил вашу постановку к показу, но и не допускал таких, как вы, к писательской деятельности.       Он смерил Латунского долгим взглядом, развернулся и зашагал к выходу. Надо было помнить про битье бокалов и драку, и уходить, пока не началось первое, которое обязательно закончилось бы вторым.       Он вышел на улицу и остановился на крыльце, вдыхая свежий воздух полной грудью. Было подозрительно тихо. Еще днем стояла неимоверная жара, асфальт плавился под беспощадным солнцем, а горячий воздух шел рябью. Но сейчас все замерло в ожидании. Он не спеша пошел по аллее, наблюдая за склонившимися ветвями деревьев, отбрасывающими чудны́е тени. В воздухе висело и искрилось невидимое напряжение. Он поднял голову к небу, которое быстро затянулось тучами.       И тут хлынул дождь.       Подняв воротник легкого пальто, он забежал под навес какого-то киоска, прячась от молотящих капель. Лило как из ведра, где-то вдалеке негромко, почти нежно рокотал гром. Вокруг пахло сиренью и свежестью, и он на секунду прикрыл глаза, расслабив лицо, которое весь вечер вынуждено было носить маску холодной вежливости. Здесь его все равно доставали капли — навес был небольшим и построен был скорее для порядка, чем с целью служить убежищем от ливня. Он недалеко ушел от театра, можно было вернуться, спрятаться под крышей, но он не хотел.       Подрагивающие пальцы нашарили в кармане пачку «Нашей марки», курить хотелось страшно, и он зажал сигарету между губ, смакуя горьковатый вкус табака. Только зажигалки нигде не было, выронил он ее что ли, пока впопыхах накидывал пальто и протискивался через толпу к выходу?       — Позвольте угостить вас огоньком, — послышалось сбоку. Говорили с акцентом.       Он поднял взгляд как раз тогда, когда щелкнула крышка зажигалки. Дрожащее пламя взвилось вверх и отразилось в стеклах очков стоящего перед ним незнакомца.       Он прикурил и благодарно кивнул.       — Was für ein Wetter! — сказал он по-немецки, наугад, но попал в цель.       Иностранец удивился и ответил с едва слышной улыбкой в голосе:       — Ich finde das Wetter schön. Nach solcher Hitze gibt es immer ein Gewitter.       Словно в подтверждение его словам сверкнула молния, а через пару секунд раздался оглушительный раскат грома. Дождь припустил в полную силу, капли отскакивали от асфальта, собирались в ручейки и текли вдоль бордюров. Водосточная труба уже изливала на землю целый водопад.       — Sind Sie Deutscher? — перекрикивая дождь, спросил он.       — Ja. Und Sie sprechen Deutsch gut. Haben sie die Veranstaltung vorzeitig verlassen?— незнакомец указал в сторону театра и улыбнулся. Его слегка перекошенная широкая улыбка была одновременно настораживающей и притягательной.       — Ja, ich bin früher abgereist. — ответил он.       Иностранец кивнул.       — Dort ist es so laut. Heute waren viele verschiedene Gäste da, auch vom Schriftstellerverband, zumindest haben sie das gesagt. Vielleicht sind Sie auch Schriftsteller?       — So ist das.       Иностранец взглянул на него очень внимательно, причем его улыбка исчезла.       — Sind wirklich alle russischen Schriftsteller so traurig? — спросил он очень серьёзно.       — Diejenigen, die heute bei der Vorstellung waren, sah glücklich aus.       — Mir kam es so vor, als wären das keine echten Schriftsteller. — ответил иностранец. — Es scheint mir, dass Sie ein echter Schriftsteller sind.              Что-то в голосе иностранца, спокойном, приятном, заставляло ему верить. И сейчас он чувствовал, что по какой-то необъяснимой причине этот странный незнакомец мог если не понять его, то хотя бы выслушать.       — Die auf meinem Stück basierende Aufführung wurde abgesagt. — признался он.       — Warum? — поднял брови иностранец.              — Was gestern noch erlaubt war, ist heute schon verboten. Und morgen wird es wahrscheinlich mit Gefängnis bestraft.       Немец долго смотрел на него и молчал.       Он пожалел о том, что говорил так много и совершенно не задумывался о том, что говорил. Этот незнакомец мог быть кем угодно. Турист? Иностранный агент? Шпион?       — У вас интересная страна, — снова перейдя на русский, наконец сказал немец, и его акцент стал еще заметнее.       — Кто вы такой? — не выдержал он.       — Актер. Меня зовут Воланд. — он снял очки, сложив и зацепив их за воротник, и протянул ему руку. Ладонь у него была небольшой, теплой, а рукопожатие вышло крепким. Его светлые глаза впились в лицо напротив, одна бровь снова взмыла вверх. — Не хотите прогуляться? Дождь уже закончился.       Он огляделся и обнаружил, что за разговором не заметил, как ливень прошел. В воздухе висела мокрая взвесь, но небо прояснялось, становясь из темно-серого глубоко синим.       — С удовольствием. Отсюда можно дойти до набережной.       — Прекрасно. Только скажите, как вас зовут? — Воланд поудобнее перехватил зонт-трость и зашагал рядом бодрой, пружинящей походкой. Вся его фигура, начиная от черных начищенных ботинок и заканчивая полосатым галстуком и темно-синей шляпой, являла собой пример элегантности.       Он сначала сомневался, поглядывая то себе под ноги, то на идущего рядом человека, а потом вспомнил, как Маргарита то шутливо, то всерьёз, называла его, когда они сидели в беседке у его дома и вместе читали ту самую его скандальную пьесу. Казалось, это было так давно, но ничего не могло заставить его забыть те дни.       — Зовите меня мастером, — попросил он.