При встрече

      Когда он впервые заметил, как его возлюбленный угасает, медленно становясь бледной тенью себя самого, он отказывался верить в очевидное. Он придумывал тысячу и одну причину, почему русал мог перестать есть, почему перестал воровать вещи, почему перестал звонко кричать, распевшись рано утром, почему перестал играть с членами команды и почему всё больше тосковал, сбившись в комок в своей бочке. Он даже не просился гулять, не смотрел на небо, оказавшись на палубе, и не вылизывался. Только лежал на дне бочки, тоскливо глядя куда-то внутрь себя. Он больше не скалил клыки и не рычал даже тогда, когда капитан намеренно пытался вывести его из себя, дёргая за плавники или вовсе за жабры. Шатц никак не реагировал. Только лежал и лежал, раз в пару дней съедая немного рыбы. Роберт долго отрицал очевидное, ибо сердце его сжималось от боли при одной только мысли о том, что он должен сделать, чтобы помочь возлюбленному. Он не хотел этого. Он хотел вечность провести рядом с русалом, но тот таял на глазах от этого смертоносного любовного пламени. Шатц не хотел быть на корабле. Не хотел быть его пленником. Не хотел всю жизнь провести в этой золотой клетке. Он был отравлен любовью капитана и медленно умирал взаперти.          Дитя морской стихии, Шатц нуждался в очень активном образе жизни по своей природе. Всё его тело было создано для того, чтобы быть идеальным охотником и безупречным убийцей. Вся жизнь его состояла в том, чтобы бешеным вихрем нестись сквозь непроглядную толщу воды, чтобы в один момент, найдя подходящую крупную жертву, напасть, разорвав её клыками и когтями. Его мышцы требовали постоянного усилия, постоянного движения, они ныли от застоя. Привыкший плавать по тридцать часов кряду, а потом прятаться в укромных пещерах и спать, как убитый, на корабле Шатц был вынужден целыми днями коротать время без охоты, что было мучительно сложно. И хотя спустя годы он получил право на прогулки по океану, он чувствовал, что должен был вернуться к капитану. Во всяком случае, раньше ему хотелось возвращаться. Ему нравилась полная безопасность на корабле, где он мог, не боясь нападения, вылизываться и спать или греться на солнышке, но это стало со временем надоедать. Ему хотелось на волю. Хотелось снова почувствовать себя собой. Безжалостным независимым охотником, грозой морей, вершиной пищевой цепи.          Казалось, решение было очевидным, но капитан до последнего оттягивал момент разлуки, пока в конце концов не сдался, не в силах больше видеть, как его любовь увядает. Ему было ужасно больно, но он понимал, что если действительно любит Шатца, то должен позволить ему уйти. Отпустить в море. Дать вернуться домой. С тяжёлым сердцем Роберт попрощался с русалом на берегу одного из туманных островов, куда они причалили для их последнего разговора. Шатц молчал и тоскливо смотрел то в море, то в землю, пока капитан в отчаянии пытался понять, правда ли это то, чего русал хочет: уйти. И ему пришлось отпустить.          Последний раз глядя, как алый хвост скрывается в серых волнах, Роберт мечтал, чтобы это оказалось дурным сном, но когда он вернулся на корабль, то Шатца не было. Не было день. Два. Три. Неделю. Месяц. Год. Вся жизнь превратилась в единый серый поток, что тянулся, не имея ни начала, ни конца. Будни стали пустыми и пресными, ничто больше не могло зажечь сердце капитана, потерявшего возлюбленного. Роберт был безутешен, и годы летели для него, как в тумане: не замечал он больше ни потехи морского боя, ни вкуса рома, ни пылкой любви портовых дев. Весь мир вдруг померк для капитана.         Когда Роберт в очередной раз спустился с командой на какой-то богом забытый остров, к которому они причалили в поисках зарытых сокровищ, он был, как всегда, мрачен и отчуждён от своих пиратов. Отмеряя время, он указал разбойникам, где копать, а сам отправился к кораблю, памятуя о том, что у него осталось не более получаса на то, чтобы вернуться в море. Вот только на берегу он встретил кого-то, сидящего на песке и задумчиво глядящего на их корабль.          Красный хвост сверкал влажными солёными каплями, большой хвостовой плавник слегка покачивался, и когда Шатц обернулся, его глаза смотрели всё так же широко и удивлённо, будто впервые видели капитана. Лицо его было совершенно невинно, будто они виделись последний раз только вчера, будто не было между ними этого расстояния в тысячи километров и в несколько лет. Тут же лицо его вдруг исказилось виной и жалобной горечью. И хвостовой плавник его стучал от радости встречи, но лицо опускалось от противоречивых чувств. Он знал: прошло много времени, и капитан наверняка уже забыл о нём, уже не узнает его среди тысячи других русалов.         Капитан не мог поверить своим глазам, не мог промолвить ни слова, только замер шокировано, глядя на русала, как на привидение. В первые несколько мгновений на лице его не было ни радости, ни злости, только онемение. Секунда, две, и он на негнущихся ногах подошёл к Шатцу, всё ещё не веря в реальность происходящего. Ещё секунда, и он упал на колени, повалившись бездумно, не заботясь о силе удара, и тут же крепко обнял того, о ком не мог забыть все эти мучительные серые годы. И болью сжималось сердце, и в то же время он не хотел отпускать Шатца, хотел прижаться ещё крепче, пытаясь вновь согреться в его холодных объятиях.          Русал в это время тихо шмыгнул носом, и на песок упало несколько жемчужин, отчего капитан обнял его ещё крепче. Несколько секунд просидели в молчании, только прижимаясь друг к другу и словно пытаясь насытиться этим мгновением, которого оба так хотели и которого в то же время так боялись.         – Я… Я столько лет… Вглядывался в волны… Надеялся увидеть тебя… Мне не были милы ни сокровища, ни ром, ни девушки… Ничего мне не надо было кроме тебя…          А Шатц смотрел на него, не понимая, что тот говорит, но почему-то чувствуя нутром. И он жалобно смотрел на капитана, будто умоляя, чтобы он не замолкал, будто хотел снова послушать его голос, а Роберт уже и не мог остановиться, он рассказывал обо всём, что было с ним, пока русала не было рядом, забывая о том, что тот не знает человеческого языка.          Вдруг Шатц положил голову ему на плечо, обняв за руку, и тихо устроился на нём. Капитан тут же замер, и слова застыли у него на кончике языка, так и не сорвавшись с него. Сердце застучало чаще, глаза вдруг наполнились влагой. Ему так не хватало этого родного тепла рядом. Ему так не хватало возлюбленного.          Не сдержав чувств, Роберт пустил несколько скупых слезинок. Он не понимал, зачем Шатц снова делает это, неужели не понимает, что оттого разлука будет для капитана ещё больнее. Но русал снова был таким же, как и перед их расставанием: с большими блестящими глазами и невинной душой. И Роберту больно было снова видеть его таким, потому что он знал: больше не увидит. Эта встреча точно последняя. Теперь они разойдутся раз и навсегда.         – Мне… пора… – с тяжёлым сердцем едва смог пробормотать капитан, вставая. И хотел он уже было уйти, но Шатц вцепился в его одежду мёртвой хваткой, не позволяя сделать ни шагу. – Шатц… Мне нужно идти… Иначе я превращусь в воду… Пусти… – Роберт заставлял себя говорить это, хотя больше всего на свете хотел остаться с русалом навсегда.         Но Шатц смотрел на Роберта в упор, будто чего-то ожидая. Тот совсем не понимал, чего он хочет, но вдруг его осенил тот немного жалобный и просящий взгляд и то, как русал держался за его одежду, будто ребёнок за мамину юбку. Русал не хотел, чтобы Роб остался. Он хотел, чтобы капитан взял его с собой.          Смит не поверил своим догадкам и показал пальцем на корабль, шокировано глядя на Шатца. Тот показал пальцем на себя, а потом на корабль, после чего обнял Роберта за ноги, чтобы показать, что хочет на борт, к нему. И в тот же миг лицо капитана озарилось доселе невиданным счастьем.