Бывают обстоятельства, при которых человек бессилен бороться,
когда неистовую стихию может побороть лишь другая стихия.
Жюль Габриэль Верн
***
После заявления Амена Эва не сдержала шумного выдоха, но в остальном держалась хорошо, разве что задумалась крепко и стала заламывать пальцы. Тизиан, напротив, сдержанностью не отличился — разразился ругательствами прямо здесь, на улице, где неподалеку стояли выпровоженные из трактира пьяницы; новость о предателе в сплоченном отряде огрела его не хуже брошенного камня. Не годится такое поведение ни на что, нужно занять, делами отвлечь. Амен прочистил горло: — Сейчас в дом Анубиса едем. Заберу подаренные кувшины, первым доказательством послужат. Дальше разойдутся пути: я в поселение, изменником займусь, вы – в храм Амона-Ра. Тизиан, от моего имени говорить с главным жрецом будешь. Обязан снова дать доступ к личной библиотеке своей. Ищите там все, что как-либо связано с воздействием на разум и как это вспять обернуть. Не думаю, что будет что о проклятьях и способах снять их, в прошлый раз не нашли ничего, но коль найдете – берите с собой; воспротивится – перепишите или волей фараона воспользуйтесь, настаивайте. На все внимание обращайте, любая мелочь важна, поганая сеть больше оказалась, чем ожидали. Храм без меня не покидать, даже если найдете что о болезнях — без меня в дом Анубиса ехать не смейте. Явлюсь как только закончу с делами. Лошади, впряженные в тяжелую эпистатскую колесницу, окончательно измотались, пока доставляли троицу к храму Анубиса. Все трое — и даже Тизиан, обычно больше остальных улыбкой сияющий, — посмурнели пуще утреннего; не обращали уже внимания ни на приветствия людей, ни на повсеместное веселье. Амен посматривал на Эву: поникла совсем, наверняка размышляет, связан ли Келадон со смертью брата названного. Он вздохнул тяжело, переключился мыслями. Нельзя на подобное отвлекаться, скоро всё узнает и тогда успокоит её, сейчас должен работать. Размышлял, как и где станет улики искать, — слов пьяницы недостаточно, чтобы благословенного фараоном воина обвинить, — и как поведет на сей раз допрос. За собой их в храм не позвал, приказал ждать в колеснице. Не имел поводов думать, что новой ловушки не встретится там, и решил понапрасну вверенными жизнями не рисковать. Пока поднимался по лестницам, в голову настойчиво лезло воспоминание, как вчера на одной из них Эва чуть не рухнула, ошеломленная страхом, и как едва успел он ее за локоть поймать. Тряхнул головой, подходя уже к зале, где обычно работал пеллиец. Хорошо все закончилось, нечего о том вспоминать. Вошел без стука, лекарь над столом склонился, смешивал в ступке что-то сосредоточенно. Амен прокашлялся, остановился на половине пути. Знал, что польется сейчас недовольство, и к тому был готов. Ливий ожиданий не спешил обмануть — глянул через плечо и отвернулся, продолжил заниматься лекарством. Амен решил не настаивать, сам рад был передышке короткой, осмотрелся вокруг. Мало что изменилось в ибу с тех пор, как едва не схватил здесь Эвтиду, разве что склянки многочисленные теперь закрепили получше, не повылетают так просто. Зазудел неприятно шрам на ладони. — Зачем явился? Лекарь демонстративно на него не смотрел, всем видом выказывал — выгнав меня со своей территории, на моей теперь тоже гость нежеланный. — Прокляли людей твоих, вино отравили. Подозреваемый есть, скоро разговаривать буду. Подтвердится – узнаю, есть ли способ спасти. Ты вместе с ними должен был захворать, но удача им не сопутствовала – в тот день с Эвой пил. Ливий обернулся медленно, на пятках. Смотрел прямо, без обычного высокомерия, с которым любил поддеть Амена, глаза в неверии распахнул. Он дышал глубоко, стиснул каменный пестик так, что побелели костяшки. Амен шагнул чуть ближе к нему, завершая: — За кувшинами явился и сообщить: выделяю тебе в охрану охотника. Отправлю сюда, когда до поселения доберусь. Не дерзи и не противься, живым нужен еще. Он не стал дожидаться ответа, развернулся, направился к выходу. Уже в дверях нагнала его благодарность, скупая и искренняя. Амен остановился на долю мгновения и ответил едва заметным кивком. За кувшинами шел к маленькой храмовой трапезной, это Эвтида ему указала, и ощутил светлую волну облегчения, когда нашел их там, где она и сказала; выходит, не выпил случайно больше никто, смилостивились разноликие боги. Забрал их, отметив, что отличаются от четвертого, найденного в таверне, — эти обычные, украшены рисунком из глиняных красок, а тот весь сверкает гранатами. Увидел мальчишку-прислужника и уточнил ради случая, не являлся ли за последние дни кто незнакомый, и снова вздохнул облегченно. Не являлся. Возможно, Келадон последнее звено в фиванской цепи, остальных нужно в другом месте разыскивать; но если не так, кто-нибудь вполне мог и незамеченным проникнуть сюда, как однажды сделала это Эва с братом Реммао. Не так уж и сложно должно быть четыре кувшина нести, небольшие совсем, трактирщик приврал. Амен с легкостью держал одной рукой два. Вернулся к колеснице скоро совсем, после храмовой прохлады полуденное солнце жаром дохнуло, он это ощутил так, словно ступил в чересчур прогретую баню. Эва в колеснице сидела, от жары обмахивалась рукой, Тизиан беспокойно круги наворачивал; оба к нему взгляды направили, стоило только показаться. Он подошел: — В храме без изменений, кувшины нашел, где и сказала, — он кивнул Эве. — Повторюсь: без меня храм не покидать. Сейчас дойдете пешком? Нужно спешить, на крюк времени нет. Это он спрашивал ради Эвы. С Тизианом в казарменные годы они совершали броски по пустыне без питья и малейшей тени, и тянулись те переходы куда продолжительнее недолгой прогулки. Подручный понял это, ухмыльнувшись хитро и довольно, как кот, и промолчал, позволил Эве ответить. Она краткой была, заверила, что доберутся. Амен кивнул и протянул ей руку, предлагая помощь со спуском. К его удовольствию она не стала противиться, вложила аккуратную ладонь в его руку и пальцами сжала, грациозно спустилась на землю. Кивнула ему и спешно взгляд отвела. Он улыбнулся заметно едва, самыми уголками рта. — Постарайтесь хотя бы сегодня неприятностей избежать. Он прытко вскочил в колесницу, за поводья взялся порывистым движением. Не мог уже вспомнить, когда в последний раз сам управлялся, но тело всё помнило: привычно руками тряхнул и пустил лошадей в легкий галоп. Большие колеса вздымали облака пыли песчаной, Амен поправил капюшон накидки, ему лицо обжигало — похоже, солнце вздумало раскаляться от минуты к минуте. Проносящийся мимо пейзаж не улавливался ни памятью, ни зрением; пальмы, дома, люди и звери — все слилось в непрерывные цветастые линии. Амен очень спешил. Охотники радовались свободному дню. Архандр и Бадру, совсем молодые мальчишки, открыли в себе интерес к сенету. Сосредоточенно глядели на доску, укрывшись от солнца в большущей тени кроны инжира, Архандр отчего-то ворчал. Мерера и Букур, два опытных воина, четыре года назад встретивших третий десяток, решили освоить навык сражений с Апопом — лупили по льняному мячу палками что было мочи, сравнивали, кто дальше запустит или сумеет разбить. Славно, что дал выходной им: не помешает отвлечься от тягостных дум и заданий, пока есть возможность, особенно когда она столь скоротечна. Амен двинулся дальше, обратился к патрульному: — Келадон в поселении? — Хотел в Фивы наведаться, господин эпистат, но вы позволения не давали. Отправился к Нилу. Позвать? — Нет. Если увидишь здесь – займи разговором, не дай уйти далеко. Букура в дом Анубиса, в ближайшие два дня сопровождает Пеллийского, затем Мерера сменит. Передай. Он заметил тень недоумения, укрывшую лицо охотника, и хлопнул его по плечу. Ни к чему раньше времени беспокоить, пока не станет всё ясно — лучше оставить в неведении. С тяжёлым сердцем Амен вышагивал к хижине омда: стоит только найти подтверждение, и тотчас рухнет зыбкий покой, всё на уши встанет. Открыл дверь без стука, знал, что на месте его не найдёт. Так и случилось — дом пустовал, не вернулся смотритель незамеченным в тени прочих хижин. В небольшой комнатке порядок царил: свитки на столе не в кучу свалены — разложены педантично, зеленеет алоэ в небольшом расписном горшке, даже постель не примята. Будто не одинокий воин живет здесь, неизменно занятый службой. Амен прикрыл за собой дверь и углубился в комнату, огляделся внимательнее и приступил. Осмотрел свитки, развернул каждый с надлежащей осторожностью и бегло прочел — ничего подозрительного не нашел, отчеты одни; он ожидал этого. Лишь глупец, если творит что сомнительное, станет держать сведения о том на столе. В сундуке тоже ничего не обнаружил, одни только сменные вещи да пекторали. Усмехнулся мимолетно: будто не черномагов ловить отправлялся, а на праздник какой. К кровати двинулся, понимал, что осторожность здесь оставить придется — нет ничего легче и прозаичнее, чем зашить секреты в матрас. И все же Амен замер на пару мгновений, возложив ладонь на эфес — это его человека дом, несколько лет служил ему верой и правдой, не подводил. Заслужил ли обысков подобных по обвинению жалкого пьяницы? Может, тот однажды видел его на улицах Фив и запомнил приметную внешность, решил переложить вину на него, когда прижали к стене? Вспомнил тогда помощника лекаря, пораженного хворьбой, — мальчик юный совсем. Ни жизни не видел, ни крыльев расправить не успел. Заслужила ли мать видеть смерть сына? Выдохнул шумно. О морали и правильности некогда думать. Если ложными окажутся сведения, трактирщика ждет что похуже порезанного матраса, а Келадон извинений коротких удостоится и, может, жалованья повышенного. Вынул клинок, приступил. Затрещала грубая ткань, разлетелась солома по чистому полу, легкая — не вся спешила упасть, парила повсюду, кожу колола; в память о матрасе и подушке вскоре осталось лишь порезанное полотно, пустое и бесполезное — никаких тайн не явило. Амен сдвинул кровать, осмотрел стены и пол с особой внимательностью. Не нашел ни тайников, ни скрытых лазеек, и готов был уже перевернуть горшок с невинным алоэ, когда понял — еще не весь пол осмотрел. Тогда прошел к столу, передвинул его и ногой поочередно надавливал на широкие каменные пластины, образующие пол. Одна шелохнулась, в воздухе потянуло чем-то приторно-сладким, и вместе с этим в нем остыло последнее чаяние. У всех есть секреты — внимательнее относиться стоит к тем, у кого их нет вовсе, — но если тайна требует создавать хранилище скрытое в служебном доме, значит, вовсе она не невинна. Он присел и снова надавил на пластину, она легко поддалась. Взявшись за край, он потянул плоский квадрат на себя; оказалось, пластину закрепили на двух перекрестных жердях, мастерски утопленных в твердую землю. Под ней зияла полость, а на дне ее, прохладном и влажном, — небольшой деревянный сундук, окаймленный филигранью оловянной. Неужели нашел? Амен выдохнул и коснулся пальцами виска, не ощутил ни радости, ни смятения, ни ярости, почувствовал одну лишь решимость холодную. Совсем скоро закончил. На улицу выходил неторопливо, с оглядкой, от внимания со стороны основной улицы его прикрыл угол близ стоящей хижины. Келадона не увидел и направился к Архандру; юнцу Амен старался давать заданий больше прочих, чтобы по службе мог скорее расти, чтобы понимал, с чем сталкиваются руководители отрядов и как справляться должны. Паренек, заметив приближение эпистата, сразу ворчать прекратил, но на соперника по игре зыркнул с осязаемым недовольством. Амен испытал желание усмехнуться — вот она, юность, очаровательная в безмерной жажде справедливости; когда-то и сам был таким, даже в играх с товарищами не терпел хитрости и мухлежа. Он руки скрестил на груди и, хоть оба охотника вскочили еще до его приближения, возвышался над ними едва не на голову. — Архандр, мне нужен Келадон. Найдешь – в зал собраний проводи, никуда не сворачивать. Нужно поговорить о пересмотре жалования и совет провести. Срочно. — Сделаю, господин эпистат. Юнец держал лицо всеми силами, но всё же Амен заметил, насколько тот просиял. Усмехнулся безмолвно, провожая взглядом понесшегося исполнять приказ парнишку, подумал: если не растеряет энтузиазма, однажды займет его, Амена, место. Взглянул на Бадру, вытянувшегося подобно струне, в глазах черным огнем нетерпение искрилось; видимо, не желал отставать от ровесника. Амен хмыкнул. Этот тоже исполнительный, но инициативы и старательности несколько недостает. — Привез четыре кувшина, в колеснице стоят, завернуты в ткань. Отнеси их в тот же зал и можешь свободен быть.***
Амен стоял возле резной арки окна, с обеих сторон объятой колоннами, уходящих к высоченному потолку из желтого камня. Руки заложил за спину и вдаль глядел, на расплывшуюся в миражах горную гряду. Спокоен был, ведь беспокоиться поздно — всё случилось уже. Вздохнул глубоко, задумался на пару минут, как проходит дело у Тизиана и Эвы. Понадеялся, что у них обстоит лучше, лекарей хорошо бы спасти от беды. Когда наконец увесистые шаги переместились от лестницы к залу, он глянул через плечо мимолетно и удостоил вошедших кивком. — Господин эпистат, — приветствовал смотритель поселения. Голос спокойным был и ровным, не выдавал напряжения; вместо голоса с этим справлялись глаза, снующие по стенам и мебели. — Не могу надолго остаться, во дворец прошение о провизии должен послать. Пропадал где-то полдня, а теперь вдруг спешит. От нелепости попытки поскорее уйти Амен усмехнулся беззвучно, наблюдая, как золотит зенитное солнце искрящиеся верхушки гор. — Уверен, это подождет. Садись, дело в обсуждении нуждается. Архандр, прикрой дверь и тоже присаживайся. Как только подчиненные расселись, он бросил последний взгляд к горизонту и подошел ближе к небольшому столу. Келадон занял диванчик, мягкий и с резными ножками, по левую сторону, Архандр скромно присел на небольшой стул с низкой спинкой напротив смотрителя. Сам Амен сел между ними, у торца стола, уперся локтями в колени и, проявив усталость лицом, внимательно посмотрел на своих людей. — То, что скажу, в этой зале остаться должно – вам доверяю и нуждаюсь в совете. Если расскажете кому – узнаю, информация секретна и знает о случившемся от силы десяток людей, из охоты лишь Тизиан и я. — Ваше слово – закон, господин эпистат, — заявил юный охотник без промедления. Амен кивнул. — Для начала хочу поблагодарить за верную службу. Жалования после разговора обсудим, — он пауз делать не стал, приступил сразу, голос его холодное бесстрастие обрел: — Вчера ранним утром в главном доме Анубиса заболело трое лекарей. Симптомы указывают на ту же хворь, что остановилась недавно совсем, кроме них новых заболевших нет; никакое лечение не помогает, в себя не приходят, болезнь с каждым часом усугубляется. Я осматривал место происшествия с Тизианом. Нашли только пару кристаллов грубо обточенных. Материал мне не знаком, но главный жрец Амона-Ра уверил, что простой кварц. Если так, связать их с точечно направленным проклятьем получится с трудом, а выйти на виновного и подавно — пыль от таких, как сообщил Пеллийский, изредка используют при лечении сердечных недугов; однако в доме Анубиса такими не пользовался никто, метод в медицине непопулярный. Мы все уверены, что хворь, бушевавшая в Фивах, – проклятие, и остановилась она ровно тогда, когда отловили всех старших. Все они под замком и сделать ничего не могли, однако лекари заболели. Что думаете? Кто мог наслать хворьбу на врачевателей? Как искать? Глянул на Архандра. Юнец задумался крепко, брови нахмурил. Перевел взгляд на Келадона, тот расслабленно откинулся на спинку дивана и закинул ногу на колено, постукивал пальцами по лодыжке. — Если позволите, эпистат, мы никогда не подозревали самих лекарей, — Келадон слова растягивал, потянулся к кувшину с водой и горло прочистил, пока наполнял кружку. — Что, если они к тому руку приложили? Ни единый мускул не дрогнул на лице Амена, чего не сказать об Архандре — юный охотник весь подобрался и стиснул колени так сильно, что побелели костяшки. — Ты имеешь в виду, что кто-то из лекарей мог начать работать с черномагом? — юнец едва не задохнулся от немыслимости предположения. — Они ведь жизни спасают, себя посвящают этому делу! Келадон остался невозмутимым, продолжал говорить: — Подумайте сами: кто имеет постоянный доступ к больным? Кого не проверяли ни разу? Даже сумки ткачих в последнее время осматривали, — он воззвел указательный палец к потолку, удерживая кружку с водой остальными. — Знаю, невероятно звучит, но говорю вам: подумайте. Амен потер подбородок в задумчивом жесте, Архандр на ноги вскочил и стал кругами прохаживаться, Келадон флегматично потягивал воду, расслабившись. — Твоя версия хороша, Келадон. А ты что скажешь, Архандр? Юнец остановился напротив и воззрился на руководителя, в черных глазах его одновременно сверкала вина и решимость. Он начал говорить, помимо эмоциональности Амен отметил в его голосе уверенную убежденность. — Простите, эпистат, но я не думаю, что люди, которые тратят столько времени на обучение ради спасения других, могут оказаться связанными с проклятием. Не в их правилах это, они все ценят жизнь! — он перевел взгляд на Келадона, нахмурился. — Тем более вредить тем, с кем работают сами. Это как если бы мы в эпистатском отряде козни начали друг против друга строить, не бывает такого! Амен усмехнулся бесцветно и коротким движением руки возвратил к себе фокус внимания охотника молодого. Наивная юность; уверенность в непогрешимости соратников разобьется в нем наверняка очень болезненно. — Успокойся, Архандр, не нужно кричать. Сейчас лишь обсуждаем людей, возможно причастных. Никого пока не виним. Какая версия есть у тебя? — Может… — охотник почесал затылок, вперив взгляд в пол ненадолго. Амен подумал, что раз подобные заявления так легко могут выбить его из колеи, то долго еще до становления командиром. Архандр тем временем до чего-то додумался, оникс глаз его сиял, когда вновь на эпистата посмотрел: — Может тому, кто город проклял, не понравилось, как действовали целители? Может, они смогли придумать действенное лекарство, и потому хворь остановилась? Или лекарство стало хотя бы одной из причин. Может, без него все заболевшие должны были погибнуть, несмотря на то, что всех поганцев схватили? — Неплохо. Но это не объясняет того, что троих пострадавших не могут сейчас излечить, и как именно на них наслали проклятие, если это оно. Охотник опустился на прежнее место, повторил позу Амена; тот мысленно хмыкнул. Давно замечал, что мальчишка пытается походить на него, даже размеренностью и темпом речи, когда не оказывался под властью эмоций. — Эпистат, подумайте все же о моих словах, — Келадон воспользовался повисшей паузой. — Во время поездок в город иногда слыхал я разговоры некоторых жителей. Они не сомневались, что после того, как лекарь один домой к ним являлся, симптомы болезни усиливались и родные их, и так захворавшие, умирали будто быстрее, чем до́лжно. — Почему мне о том не докладывал? — Амен хмыкнул открыто, спрашивал без обвинения. Келадон плечами пожал: — Подумал, что простонародье на все подряд сетует, любят же это занятие. Не стал отвлекать вас вздорными сплетнями. Амен кивнул. — Хорошо. Архандр? — Если подумать, версия Келадона звучит убедительно… — в голосе его яркими искрами мелькало нежелание примириться. — Я все равно не верю, что лекари могли кому навредить, но пока не могу назвать других подходящих вариантов, что могло бы объяснить и близкий доступ к пострадавшим, и причину, по которой им не могут помочь. Амен хлопнул по коленям ладонями, поднялся. Осмотрел подчиненных и коротко улыбнулся, утомленно потер переносицу. — Спасибо. Обсужу предложения с Тизианом и будем работать. Пока предлагаю выпить вина и обсудить дальнейшие планы относительно вашей службы. Задумчивый, он прошелся по зале и направился к шкафу, звуки шагов скрадывал грубый тростниковый ковер. По венам текла молчаливая решимость, холодила руки и ноги, покалывание в пальцах создавала предвкушением — привычные ощущения. Сколько раз он испытывал их на охоте? Сотню? Тысячу? И ни разу — при разговоре с подчиненным. Нижние дверцы тихо скрипнули, когда он их открыл; гранаты, усыпающие пузатый кувшин, ярко сверкнули. Амен вздохнул еле слышно и взялся за горлышко, дверцы не стал прикрывать, вернулся и опустился на прежнее место, руку с вином повыше поднял. — Красивый кувшин, верно? Пеллийский однажды решил подарить, заявил, что из Пеллы привез. Все не могу отделаться от ощущения, что где-то видел такие же… — Так это ж столичный, — усмехнулся Келадон, обеими руками разложившись на изголовье диванчика. — Сам такой покупал. Поразительно, что такие же рядом с пострадавшими нашли, бывают же… Он осекся, приметив усмешку Амена. Ледяная и мрачная, она не сулила вовсе ничего хорошего. Архандр подавился воздухом, но кашель сдержал, с искренним неверием метал взгляды то на эпистата, то на смотрителя. — Я не говорил ничего о кувшинах в доме Анубиса, Келадон. Трое мужчин сидели на своих местах. Все они — воины, обученные годами тренировок и военных дисциплин. Келадон должен был понимать, что побег отсюда, когда путь до двери для него самый далекий, заведомо обречен на провал; видимо, он понимал. Сидел без движения и даже рук не убрал со спинки дивана. Амен мимолетно глянул на юного охотника: тот смотрел теперь безотрывно на омда, сомнения во взгляде его сменялись ревом всполохов ярости. Скоро сообразил, молодчина. — Жаркий день сегодня, — Келадон обмахнул ладонью лицо, кожа его заблестела бусинами испарины. — Мне показалось, вы про кувшины говорили, эпистат. Амен снова усмехнулся, откупорил кувшин и плеснул в ближайший кубок вина, смотрителю его протянул. — Тогда выпей. Освежись, раз жарко тебе. Напряженность, исчезнувшая из глаз подозреваемого в первые минуты разговора, вернулась в трехкратном размере; теперь вместе со взглядом напряглось и все его тело. — Не стоит, господин эпистат, его ведь вам привезли… Кубок полетел в сторону, за ним дугой тянулась красная полупрозрачная жидкость, приятно сверкнувшая в отголосках солнечного света; в завершении падения кубок глухо звякнул об пол и затих. Голос Амена прокатился по зале громовым раскатом; он приковал охотников к месту, стерев малейшие побуждения встать. — В таком случае, Келадон, объясняй, почему начал с черномагами сотрудничать, что еще делал для них, помимо убийства трех помощников лекарей, и как долго надеялся держать это в секрете. Может, планировал устранить кого из отряда? Рассказывай всё. Не бойся, времени много теперь, послание твое в столицу сам отошлю. А ты, Архандр, слушай внимательно, свидетелем здесь выступаешь. — Амен, я не понимаю, — в голос смотрителя проник хрип, он вынужденно прокашлялся. — Не понимаю, почему мы перешли к голословным обвинениям. Амен слегка вздернул бровь, распрямился. — Голословным? — он криво усмехнулся и снова поднялся, прошел туда же, откуда вино взял, и принес оттуда сундук. — В твоем доме нашел. Раз на первые вопросы отвечать сразу не хочешь, начни с объяснения его содержимого. Крышка откинулась легко, замок сорван был еще при обыске дома. Воздух тут же заполнил тошнотворно-приторный запах, ни с чем знакомым не идущий в сравнение. Амен легко перевернул сундук над столом и на деревянные доски со стуком посыпались кристаллы, необычные, почти черные; пара шкатулок из твердого дерева, пара папирусов и пузырек, завернутый в лоскут ткани; удушающий аромат шел от последнего. От падения ткань развернулась, стала видна склянка с алой мерцающей жидкостью, пузырящейся в щели меж крышкой и горлышком. Вытряхнув все, Амен отшвырнул сундук в сторону точно так же, как до этого кубок, и взял свиток ближайший, развернул. Вслух начал читать, размеренно и громко: — В пустыне, солнце в зените Кристалл мориона Хватит волоса Она оставит в том месте Второй папирус ситуации не облегчил: — Нил, после заката Прах, один без него Белладонна, мед, пыльца мака В одиннадцатый день Едва строки закончились, он небрежно выронил свитки из рук над столом и присел на тот же диван, где сидел омда, широко ноги расставил. Келадон и до этого подобрался, тело его напряжением походило на натянутую тетиву, теперь же не сжался едва. Амен повернул к нему голову и смотрел неотрывно: — Интересные тексты, верно? Что еще интереснее – одиннадцатый день был позавчера, когда лекарям вино в кувшинах твоих принесли. Папирусы широкие, плотные – клавдиевские. Дорогие они, здесь таких не используем. Из столицы прислали и не абы кто, вельможа какой, — глаза его сузились заметно едва, голос не дрогнул ни разу. — Рассказывай все. Сейчас. Иначе сам знаешь, что тебя ждет. Смотритель нервно сглотнул, оббегал глазами весь зал. По следующему его движению Амен отметил, что, оценив обстановку, ничего тот не понял — подскочил, испуганный дурень, упругим прыжком перемахнул через стол и понесся к двери. Амен вздохнул, глаза прикрыл на мгновение, затем глянул на подопечного. Тот тоже вскочил, одновременно почти с Келадоном, но замер на месте; грудь его вздымалась так часто и яростно, словно ему было сложно дышать. Амен приказал негромко, спокойно: — Взять его.***
Эва чихнула. Сидеть приходилось едва не на корточках: все поверхности в библиотеке жреца Амона оказались заваленными свитками различной степени давности — некоторые вовсе грозились рассыпаться от прикосновения, — воздуха, проникающего через небольшое окно, не хватало для проветривания душного помещения, а убирались здесь реже, чем мылся сам жрец, судя по его засаленному парику и кисловатому душку. Она окинула взглядом отобранные для начала свитки, разложенные теперь на накинутой на пол охотничьей накидке, и вздохнула. Когда только явились, Тизиана удивил вид жреца Амона-Ра, из всех богов самого почитаемого; как только остались одни, он заявил, что при прошлой их встрече месяц назад тот выглядел иначе совсем. Теперь, сражаясь со свербением пыли в носу, Эва размышляла, как за месяц небрежного отношения кабинет почитателя главнейшего из богов мог прийти в такое запущение — ведь и в основной зале ситуация лучше не оказалась: повяли растения в горшках, усыпанных драгоценной мозаикой, массивный расписной стол явно видал лучшие дни, покрытый расплавленным воском и огарками свеч, и даже пол был испещрен дорожками шагов — их видно особенно четко среди слишком заметного слоя пыли. Как бы там ни было, жрец позволил им войти сюда, пусть и не без сопротивления, и теперь, довольствуясь тусклым освещением, Эва сосредоточенно выискивала в древних и не очень папирусах малейшие упоминания проклятий и способах снять их. Тизиан пробыл с ней недолго совсем — заявил, что принесет воды и еды, благоразумно прихваченной из поселения, и был таков. К десятому свитку начали слезиться глаза. — Дневник Мерера, — она фыркнула, бережным движением откладывая папирус в сторону. — И кому только захочется читать о безумном расточительстве денег и жизней ради бестолковой пирамиды? Через полчаса Эва знала чересчур много о принятии родов у коровы, о том, как расследовать разграбление гробницы, о красноречивых крестьянах и храмовых пожертвованиях в эпоху правления Рамсеса III. Если поначалу она воодушевилась приказанием Амена, уверенная, что обязательно здесь что-то найдет, то теперь уверенность таяла быстрее масла, оставленного под солнцем. — С чего только взял, что будет полезное? Наверняка еще в начале эпидемии все здесь перекопал, — она бурчала под нос, пока собирала свитки и раскладывала их по местам, чтобы взять следующие. Новый улов не слишком ободрил: один из жрецов Хатхор решил описать храм в таких подробностях, что разошелся на пять свитков. Следом пошел медицинский свиток, написанный около сотни лет назад, и к нему пришлось отнестись с должным вниманием — наверняка во времена, когда магия не преследовалась законом, медицина могла тесно с нею переплестись, но увы: в основном текст рассказывал о способе определения пола будущего ребенка и приворожении возлюбленной женщины. С трудом Эва сдержала порыв метнуть бесполезный папирус к дальней стене, разъяренная — люди в спасении нуждаются, неизвестный строит свою коварную сеть и жизни отбирает, а все вокруг, что должно быть полезным, смеет оставаться скучным и несущественным! Снова чихнув и приметив в темном углу шевеление — мышки наверняка, о скорпионе не хотелось и думать, — Эва поклялась перед собой, что когда найдет свитки о проклятиях, так сразу нашлет одно на слишком задержавшегося Тизиана — пусть помучается с несварением дня три. — Чего сердишься, лучший из писарей? — усмехнулся Тизиан, возникший из ниоткуда. Эва вздрогнула, внутренности окатило холодной водой. Помянешь черта! И когда он пришел, давно ли стоит за спиной? — Голодная, вот и злюсь. Тебя только за смертью посылать, — огрызнулась, раздраженная. — Здесь или сам змей Апоп постарался, или ничего полезного не было вовсе. Не найдем. Охотник снова смешок отпустил, в наклоне потрепав ее по плечу. Повел рукой, очерчивая помещение: — Посмотри, сколько текстов здесь. Не может быть, чтобы все бесполезными оказались, — он уселся поблизости и поставил перед горой свитков на накидке принесенный узелок. — Еду же принес, не растрачивай силы на бесцельную злобу. Приказ должны выполнить. — Тогда сам бы приказчик и делал, — ляпнула, не успев даже осмыслить. Тизиан хохотнул коротко и безрадостно, посмотрел на нее с непривычной серьезностью. — Да? Как славно придумала. А допросом подчиненного кто занялся бы, ты? Эва неуютно поежилась. В упоминании допроса она вовсе не нуждалась, и так без конца прокручивала вчера произошедшее, снова и снова возвращалась мыслями к беспощадной и безоговорочно уверенной силе Амена, которой он не стеснялся пользоваться и давить на опрашиваемого, для этого даже не используя непомерной силы тела. — Нет, таким сам пусть занимается, кто ж кроме него, — она выдавила это из себя через силу. Признала, что в этом он лучший из всех, кого она встречала за жизнь, и поспешила тему скорее переменить, избегая подначиваний: — А что так долго ходил? Тизиан нахмурился, костяшками пальцев потер бровь. — Выяснял, что со жрецом произошло и как давно началось. Только один прислужник признался, что с месяц назад, сразу почти после последней нашей с ним встречи, он стал нелюдим, перестал впускать слуг для уборки и даже за едой в трапезную сам наведывался, не позволял никому в кабинет заходить. Это объясняет упорство, с которым он нам отказывал, но не более того. Если заметим здесь что подозрительное – нужно с собой забрать и обсудить с Аменом. Будь осторожна, голыми руками не трогай ничего. Эва фыркнула и снова чихнула, гора свитков от того не разлетелась едва. — Очень своевременное предупреждение. Я уже столько папирусов здесь перебрала, пока тебя не было! Охотник улыбнулся так, как любил это делать, — обезоруживающе, и от улыбки этой любое негодование сходило на нет. Эва только подумала об этом, как сознание услужливо напомнило — не любое, на Амена наверняка ни один из подобных приемчиков не действует; хотя, наверное, с ним Тизиан серьезен всегда. Захотелось затрещину дать себе самой. Сколько можно думать о нем? Проблемы и дела с каждым днем только множатся, разве сейчас до… чего? Любви? Слишком громкое слово для описания между ними происходящего, а может и недостаточное. Во всяком случае так решила сама Эвтида и кивнула, поставив точку в этом вопросе: не любовь, а лишь богам известная путаница — страх, вожделение, больная привязанность — что угодно, но не любовь; нечего время тратить на это сейчас. Она схватила ближайший папирус и развернула, решив немедля продолжить, однако иероглифы немилосердно двоились и цепко удерживали смысл сказанного подальше от ее понимания. Эва не сдавалась. Тизиан уловил в ней внезапно возникшую рассеянность. — Ты чего, Неферут? Не беспокойся, свитки древние, вряд ли к ним приложили руку черномаги проклятые, — он осмотрелся и махнул на беспорядок рукой. — Давай поедим, легче станет. Умаялась, наверное, в этой духоте. Эва вскинула ладонь, останавливая нежданную поддержку. Поверить в находку оказалось сложной задачей: слишком хорошо это, чтобы быть правдой. Она перечитала название свитка не меньше пяти раз, и каждый оно оставалось все тем же. «О хворьбах проклятых и о спасении» — Эва, мы вместе должны приказ выполнять, — он строго напомнил. — Что там? — Тизиан, — она почти прошептала и пришлось горло прочистить, чтобы вернуть голосу звучность. — Я, кажется, нашла. Охотник уже наклонился поближе, чтобы взглянуть, но Эва того и не заметила словно. Вскочила резво на ноги и к окну понеслась; от созданных ею воздушных потоков со столов посыпалось несколько свитков, некоторые угодили в лужицы масла от ламп. В лучшем освещении из доступных она вчитывалась в текст до того жадно, что вновь не заметила приближающихся шагов. — Какая же ты баламутка, — усмехнулся Тизиан, заглядывая через плечо. — Что пишут? — Пишут про хворь, — она с удивлением услышала собственный голос. — О проклятии, очень похожем на то, что с Фивами случилось, и о том, как его можно снять… Тизиан, мы можем помочь! Спасти тех троих! Нужно ехать сейчас же. — Стоять, — на ее плечи легли сухие ладони, поменьше рук Амена, но все равно крупные, на месте удерживали; по телу тотчас прокатилась бурная волна отторжения. — Эпистат приказал его дожидаться, туда заявиться можем лишь с ним. — От этого жизни зависят, — она прошипела, в негодовании глянув через плечо. — Что, если умрут, пока будем ждать? — Эва, прекрати. Я все понимаю, но приказ есть приказ, и мы должны его исполнять. Один свиток – уже хорошо, но указанного не меняет. Нужно продолжать поиски. Раз нашли это – найдем и много другого, не менее значимого. Уверена будь и спокойна. Сейчас поедим и продолжим. Амен мне голову снимет, если что случится с тобой. Эве захотелось кричать. Глаза ее полыхнули огненным золотом. Пальцы, действуя самостоятельно, сжались тисками, смяли находку; Эва шагнула в сторону, отдаляясь от охотника, и стремительно направилась к отобранным свиткам, шаги ее твердые звучно разносились по помещению. Она шумно дышала, присаживаясь рядом с ею же созданной горой из папирусов. — Как скажешь, — она не оборачивалась и еду подальше подвинула, будто мешала; найденный свиток отложила в сторонку и за новый взялась. — Умрут – смерти эти на вашей совести останутся. Вопреки любым ожиданиям Тизиан вовсе не разозлился от устроенной сцены. Протяжно и шумно вздохнул и подошел ближе к ней; возвышался, взглядом пронзал и напоминал этим Амена. Эве подумалось, видимо, всем военным еще во время учебы прививают эту привычку. — Выслушай, Эва. Догадываюсь, что преследуешь собственную цель, но помни о том, что к охоте присоединиться желала сама. Можешь крушить все вокруг, можешь снова перевернуть хижину свою вверх дном – теперь это ничего не изменит. Нравится тебе или нет, его приказам теперь должна подчиняться. Ты можешь не понимать их, можешь не видеть причин, по которым их отдает, ты можешь быть с ними не согласна, но он сейчас главный и ответственность за всё несет он, а не ты, и поэтому должна делать, как скажет. К этому моменту погибло уже четверо его людей – двое охотников, помощница лекаря и твой брат. Амен не может позволить себе слепо разбрасываться жизнями. Никогда не мог, а сейчас, когда на счету каждый, и подавно. Эва внимательно слушала его, не перебивая, хоть и старательно делала вид, что увлечена очередными бесполезными иероглифами о том, в какое время лучше пасти скот. Тизиан присел напротив и продолжал. — Ты зря полагаешь, что мне или ему все равно, выживут ли те трое. Мы такие же люди, Эва, живые, и чувствуем точно так же, но есть вещь куда более важная – долг. Прежде всего мы должны разобраться и найти первопричину, отыскать истинных виновников и наказать. И чем больше выживет нас, стремящихся к этому, тем выше шанс добиться успеха. Повторяю еще раз: у нас нет возможности рисковать понапрасну, и советую уяснить и запомнить – не всегда на этом пути доступно идти на поводу сострадания. Как бы ужасно это ни звучало, сейчас жизнь любого охотника и твоя, неожиданная помощница, важнее, чем жизни нескольких обывателей. Умрут они – мы все равно продолжим дело и разыщем преступников, умрем мы – замену достойную будут слишком долго искать, и неизвестно, что произойдет и сколько еще погибнет людей из-за промедления. На тебя Амен рассчитывает, раз оставил – уверен, что ты можешь оказать помощь существенную. Благодаря тебе мы узнали о… — он будто подавился, закашлялся. — Ты сама знаешь о чем. Эва подняла на него взгляд и с удивлением обнаружила в карих, почти черных глазах оковы печали; тут же укорила себя. Она и не подумала даже, каково им было узнать, что среди них, верных и давно служащих вместе, есть предатель. Вздохнула. — Я поняла. Прости. Он улыбнулся немного потерянно и предложил перейти в кабинет, чтобы поесть не в пыли. Перекусили быстро — Эва даже не ощутила вкуса жареного мяса в лепешке, так быстро жевала, — и возвратились к работе. Снова она сидела на полу и читала теперь рассказы о великих победах Ра над змеем Апопом, о том, как роль защитника Ра и мира людей перешла к Сету, о том, что умел этот змей — а умел он делать жуткие вещи: разрушитель мира владел Оком, что позволяло погрузить в оцепенение даже богов, умел и на сознание воздействовать, исправлять память и вселять ненависть в людские сердца. Эва поделилась находкой с Тизианом, но тот отмахнулся. Заявил, что Сета Апопу не одолеть ни за что, а покуда этого не произошло — не будет иметь и власти над смертными. Она кивнула, но не согласилась с ним и отложила свиток к тем немногим, что с собой заберут. Через долгое время Тизиан нарушил угрюмую тишину: — Что-то притихшая ты сегодня. Пока не разозлилась, молчала все время почти, на тебя не похоже. Беспокоишься от того, что узнал о твоей деятельности? Эва поперхнулась воздухом и мимолетно взглянула на него, столкнулась с проницательным карим взглядом и тут же свой отвела. Молча кивнула, слова отказались покидать горло. Тизиан потянулся и потрепал ее по плечу. — Не нужно. Давно уже знал, кто ты такая, молчал и теперь тоже не выдам. Говорил тебе утром и сейчас скажу: Амен ближайший мой друг. Раз он решил, что человек ты достойный, значит, так оно и есть. Только сейчас она решилась вновь на него посмотреть, в глазах расцвело неверие. Она услышала свой голос, тихий и нерешительный: — Так и сказал? Что я… достойная? Он рассмеялся заливисто, даже голову запрокинул. — Тебя как папирус можно читать, Эва. Да, так и сказал. Хорошая ты и достойна лучшей судьбы. Я, к слову, и до того так считал.***
Спустя несколько часов они перешли в кабинет, перенесли наиболее ценные для расследования свитки — их нашлось от силы три штуки — и повторно ознакомились с текстами. Находиться в библиотеке стало невозможным — пыль душить начала, влажная духота росла с каждым часом, а лучи солнца, едва оно оставило зенит, перестали проникать через узкие прорези окон; света масляных ламп оказалось недостаточно для утомленных глаз. Продолжить поиски в библиотеке было решено завтра — для этого уже осмотренные свитки они сложили на редкие свободные полки, запомнив расположение, чтобы на них время больше не тратить. Тизиан наведался к жрецу и наказал в ближайшие дни в библиотеку не заходить; тот возмущался, однако вынужден был согласиться. Амен прибыл, когда солнце уже задумало клониться к закату. Эва к тому моменту накопила в себе достаточно раздражения и смелости, чтобы высказаться относительно слишком долгого ожидания. Что бы ни говорил ей Тизиан и как бы согласна ни была с разумной позицией его, спасение лекарей, столь важное Ливию, осталось важным и для нее. Она уже набрала в грудь побольше воздуха, но вот между ними осталось не больше десятка шагов, Эва разглядела его лицо и решимость ее тут же оставила: под глазами Амена легли глубокие тени, взгляд его опустошен был и немного рассеян; огромный и сильный, сейчас среди просторных стен и высокого потолка захламленного кабинета он казался меньше, чем был в самом деле. Она попыталась припомнить, видела ли его когда-то таким, и не сумела. Наверное, изможден тем, что пришлось допрашивать подчиненного, одного из тех, кому безоговорочно верил. Где-то в глубинах сознания встрепенулось желание приблизиться, коснуться его, хотя бы чуточку приободрить, однако она молча стояла, оставшись на месте. Глупое желание, Эва, думала она, ему того вовсе не нужно. Тизиан шагнул навстречу руководителю с коротким отчетом. Рассказал, что нашли сегодня свиток с возможно действенным наставлением для снятия проклятья, трактаты об умении Апопа на сознание воздействовать и память; с этим, однако, не окончательно разобрались, не нашлось никаких объяснений, как это вспять обращать, даже если и допустить, что такое воздействие в целом возможно, и к этому часу информация остается бесполезной. В любом случае для одного дня улов оказался богатым, им с Эвой было сложно поверить в этот успех. Амен кивнул. Голос его тускло звучал: — Хвалю. Значит, припрятал жрец ценные свитки, когда первый раз все осматривали. Опросил его? — С этим отдельная странность. Эва видела, как лицо эпистата мрачнеет с каждым словом рассказа о поведении и внешнем виде жреца, как реже и протяжнее вздымается его широкая грудь под белой накидкой. Едва Тизиан закончил, он снова кивнул, сообщил, что подозревает, в чем может быть дело, и наконец посмотрел на нее. В это мгновение взгляд его стал иным — в него проникло легкое беспокойство и тепло, пусть и настолько неуловимое, что Эва подумала — ей показалось. — Устала? Она мотнула головой. Сердце ухнуло куда-то к пяткам, когда пришла необходимость говорить с ним, неуверенность ее затопила. Пришлось справиться с этим, сейчас есть вещи куда более важные, чем ее к нему отношение. Она поправила на плече сумку, куда сложили все свитки, и вышла из-за стола. — Нам нужно в дом Анубиса поспешить, господин. Он вглядывался в ее лицо всего несколько мгновений, словно что-то искал. В себе она уловила слепую надежду, что так же, как и она, он хочет приблизиться, обнять, как делал это множество раз в то время, когда все было хорошо и немного понятно; надежда эта больно кольнула сердце ее. Оба оставались на месте, когда он ответил: — Едем. Путь недолгим был и совершенно обычным: колесница грохотала, кони фырчали и вздымалась пыль от колес; воздух в их лица дышал духотой. Отличалось от обыденного только одно — устремленная к цели Эвтида вовсе не страшилась дороги. Она крепко вцепилась в верхнюю перекладину колесницы и смотрела вперед, подкрепляла надежду, что сумеет спасти пострадавших от проклятья, сделает для этого все. Уверилась, что раз уж они вынуждены жить в беспросветном кошмаре, то хотя бы тех, кого можно из этого вызволить, она обязательно вызволит; не позволит жизнерадостному Ливию провалиться во мрак. Тизиан подогнал скакунов и повернул голову к Амену. — Как в поселении? Он ответил коротко: — Подтвердилось. От единственного слова что-то в Эве, что весь день было натянутым и что она упорно игнорировала, надорвалось, а желудок скрутился в тугой пульсирующий узел. Раз в поселении действительно предатель, значит, Исман погиб, случайно обнаружив его? Почти наверняка это так. В ушах зашумел пульс, оторвал ее от внешнего мира; перекладину она стиснула пальцами так сильно, как до этого не стискивала ничего; кожа костяшек отозвалась болью на это. Она представила, что с такой же силой сомкнула бы руки на шее виновного; мысль эта жестокостью испугала ее. Это случилось в тот же день, когда он узнал, или позже? Если позже, почему не пошел за помощью к ней? Вместе обязательно придумали бы что-то, его она бы точно от смерти уберегла. Сердце пронзали десятки острых клинков, некоторые кромсали желудок. Ей показалось, что сейчас ее обязательно вывернет наизнанку, когда на плечо легла большая сухая ладонь и слегка сжала его. — Эва? Порядок? Она не знала, какими силами удалось повернуть голову и приглядеться, увидеть пронзительно-яркие глаза, пристально глядящие на нее, и тут же взгляд потупила. Амен говорил что-то, но она не слышала, не могла расслышать. Перед глазами, распахнутыми широко, живо стоял образ Исмана. Не того, с кем она провела долгие годы, с кем грустила, смеялась и ела собранные финики и изредка виноград, с кем делилась секретами и могла доверять; она видела того, кто утонул в Ниле, чья кожа поблекла, а лицо навсегда отпечаталось в памяти мертвым. В этом и правда виновен охотник?.. — Послушай, — из бесконечной дали до нее донесся голос, уверенный и твердый, обращающийся к ней одной. — Знаю, трудно приходится, но сейчас должны идти. Обещаю, со всем разберемся. Дело наконец сдвинулось с мертвой точки, в этом ты здорово помогла. Эва чуть запрокинула голову и снова встретила его взгляд. Тут же захотелось утонуть в нем, раствориться в этих чистых водах без малейших темных вкраплений, но вместе с тем пришла память об остальном — о том, как подводила его, как завершился очередной разговор. Эва отпрянула, шумно воздух вдохнув, огляделась. Высокий забор вокруг главного дома Анубиса отбрасывал длинные тени, они омрачали и без того темные пологие стены. И когда только прибыли? Она собралась и сказала только одно: — Идем. Путь к зале с больными занял еще меньше времени, Эва невесомо бежала по десяткам ступеней, оставляя двоих охотников позади. Смутно слышала указания Амена; кажется, он говорил Тизиану привести македонского лекаря. Распашные двери отворились легко, в просторной зале не нашлось никого, кроме неподвижных больных. Тела их усыпали примочки, наверняка наложенные Ливием, на лбах и руках сверкала испарина; поблекшие, они выглядели куда хуже вчерашнего. Эва вздохнула, поморщилась от удушающего сладковатого запаха; в мозгу пульсировала цель и Эва было сделала решительный шаг, но в этот момент что-то остановило ее. Опустив взгляд к плечу она обнаружила на нем крепкие пальцы со знаками охотника, и вопросительно посмотрела на Амена. Он назад ее потянул. — Дождемся Пеллийского. Без него не приближайся. Не можем уверены быть, что не заразно. Она не удержалась и закатила глаза. Провела здесь вчера целый день, к чему теперь беспокойство? Амен усмехнулся бесцветно. Позади них, в большом коридоре, эхом отдавались шаги и переговаривающиеся голоса, вскоре явились и их обладатели. Эва посмотрела на Ливия и сердце ее стянуло шипастой тоской: лекарь выглядел не лучше Амена, беспокойство оставило на его точеном лице существенный отпечаток. Он поприветствовал ее безмолвным кивком и указал на миску с раствором и лоскуты. Эва снова вздохнула и отдалилась от Амена — только сейчас, ощутив плечом легкость и холодок, поняла, что до сих пор рука его держала ее, — надела защитную маску, повязав ткань на затылке. Заявила: — Мне нужны лотосовые свечи, по три на каждого пострадавшего. Если их нет, принесите простые и сухие цветки, их нужно сжигать над огнем. Гореть свечи должны все время, пока будем помогать, если погаснут – значит, упустили возможность. Ливий, примочки все снять нужно и на раны возложить свежий лотос. Посмотрела мимолетно на Амена, ставшего чрезмерно серьезным, и направилась к больным. Подумала, наверное сложно ему, презирающему магов любых, с происходящим смириться. Душу терзало непомерное множество: боль, беспокойство, страхи, сомнения, но главнее всего — волнение перед сложной задачей. Она старалась избавиться от них и, остановившись в изножье кровати самого юного, извлекла папирус из сумки, прочла текст повторно. Коль проклял человека злой умысел, пойди, владеющий магией, к ложу его, и возьми три свечи с маслом лотоса, разожги их и к ногам и голове его поставь. Для ран его возьми цветки, поутру из земли жизнь берущие, и возложи их на раны его. Встань близ головы его и возложи руки свои на плечи его, очисти голову и душу свою от скорбей любых, покой и благоденствие больному даруй. Глаза свои, что видят мир, закрой, увидь его душу, сосредоточься на ней и почувствуй. Моли богов о спасении, моли о том, чтобы вернули его, не окончившего земной путь. Отвлекаться не смей, покуда не спасешь или Ка его не оставит наш мир — тогда из лотоса свечи потухнут. Такие слова говори… Эва несколько раз перечитала текст заклинания, заучивая каждое слово. Амен тем временем раздавал указания, отправил Тизиана сторожить двери снаружи и ни в коем случае никого не впускать; сам остался в этой же зале, замер неподалеку от закрывшихся за охотником створок высоких. Руки скрестил на груди и наблюдал неотрывно за Эвой. Ливий очень скоро принес все, о чем Эва просила, больных окружили свечами, приятный освежающий аромат наполнил пространство. Эва старалась очистить голову от беспокойства, все силы прикладывала, но удавалось с трудом — одно просто сменялось другим. Исман, плен в подвале, предатель охотников, страх не справиться, разговор с Аменом и сам Амен — все это несокрушимо кружило вокруг, вторгалось в сознание бесцеремонно. Всеобщее напряжение, калившее воздух в зале, ситуации не облегчило вовсе. Эва вздохнула в третий раз, уже раздраженно. На все это времени нет, возможно сегодня для троих помощников наступает последний закат. Она прошла к изголовью, возложила ладони на плечи юного лекаря; для этого чистые участки, не пораженные язвами, пришлось поискать. Какая же обжигающая у него кожа, будто приложила руки к камню, раскаленному на солнце. Посмотрела на Ливия. Должно быть, в ее взгляде было что-то, что его успокоило: он поглубже вдохнул и кивнул ей с уверенностью, прикрыл освобожденные от примочек ранки цветами. Предостерегла обоих: — Ритуал прерывать нельзя. Что бы ни случилось — не трогайте. Я сделаю все, что смогу. Дождалась согласных кивков — Амен брови нахмурил, это отозвалось в ней уколом тепла; подумала, может и о ней беспокоится, — и прикрыла глаза. Вообразила, что было важным для юноши, что беспокоило и радовало, что он любил. Это легко удалось, она успела удивиться — неожиданно просто ощутила тепло его Ка, лишенная маски. Напоследок услышала Амена: — Собой не рискуй. Дуновение ветра и отдаленный шум голосов за окном постепенно стихали; стиралось и присутствие двух мужчин, она прекратила его ощущать. Вскоре остался лишь густой молочный туман, со всех сторон ее окружающий, снизу и сверху, холодный и плотный. Не такой, какой способен испугать, напоминал предрассветный над гладью воды, однако что-то жуткое пробрало ее, проникло под кожу. Оглядевшись, она заметила юношу всего в паре шагов. Облаченный в шендит из тонкого белого шелка, он сидел неподвижно, точно так же, как телом лежал на кровати, и руки сложил на коленях подобранных, глядел безразлично вперед. Эва приблизилась к нему и хотела уже протянуть руку, но вдруг заметила вокруг него ореол, темный и вязкий, плети его тянулись к самому сердцу. Она замерла и решила позвать, обратилась по имени: — Джахи? Я здесь, чтобы помочь. Не бойся меня. Слова не принесли результата, юноша не шелохнулся. Эва распрямилась, снова предприняла попытку очистить сознание и начала повторять заученные слова. Голос ее лился мелодией, от них сам туман отступал, под ним не обнаруживалось ничего — лишь пустота, лишенная цвета и собственных звуков. — Великие боги, мое имя Эвтида, услышьте мой зов. Наполните руки мои светом и пламенем. Избавьте его от болезни, вырвите его из пут проклятья, не окончен его земной путь. Амон-Ра, Гор и Осирис, Исида, Хатхор, выведите Джахи из страшной обители, в которой находится он, чтобы мог он возвратиться домой; жена его любит и жаждет его. Силы света и солнца, сотворите вы чудо, верните жизнь и умертвите порок. Возвращайся, милый миру живому, возвращайся в свой дом. Юноша дрогнул, но не то, чтобы телом, — дрогнуло само его естество, мерцанием зарябило словно от брошенного камня круги на воде. Эва не сочла это знаком, прикрыла глаза, скрываясь от лишних переживаний, и стала повторять, повторять свою просьбу, произнесла не меньше трех раз. В ушах стоял шум крови или какой-то иной, шипящий и пронзающий голову, ей стало сложно дышать. Поднеся к лицу руку она с удивлением обнаружила, что из носа пошла кровь. Это не ослабило намерений, она продолжала и продолжала. Прошло лишь несколько мгновений, дней или год — Эва не знала, но когда решилась вновь взглянуть на него, так с ощутимой вспышкой отчаянья обнаружила, что не добилась никакого успеха. Она вспомнила текст указаний и решилась, справилась с собственным страхом перед чужим мраком. Совершила последний шаг, их разделяющий, и возложила ладони на плечи его Ка. Густая темная дымка, куда холоднее белой, укутала руки ее, обожгла и вцепилась; Эва ощутила себя погрязшей в размягченной глине, но не одернула рук; почувствовала боль его и смятение, бессилие и равнодушие. Чувства проклятого передались ей и проникли в самую душу. Тело юноши продолжало рябить, полупрозрачным оставалось дольше, чем отчетливо видимым. Из носа уже не текло, по ощущениям — будто бежала крови река, унося с собой ее силы. Эву захлестнула безысходность и боль, стало страшно безмерно столь юную жизнь упустить; голос ее стал срываться, она закричала, без конца повторяясь: — Не окончен его земной путь! — крик полнился мольбой и надломом, падал до шепота и вновь нарастал. Сознание пронзало иглами, кровь утекала, руки затягивало и обмораживало, она запрокинула голову. — Амон-Ра, верни ему жизнь, верни ему, верни… Что-то всесильное тянуло ее, пыталось отстранить, она не позволяла — крепко за плечи держалась, пыталась трясти, тьма проклятья по локоть окутала руки ее и шрамы жгла особенно сильно. От боли перед глазами вспыхивали алые круги, Эва потрясывала головой, жмурилась, избавляясь от них, и твердила слова. На щеках обнаружила слезы и не смогла вспомнить, когда успела заплакать и от чего; казалось, все тело ее и душа обратились в мольбу о возвращении к жизни. Юноша пропадал, но она так явственно ощущала кожу и под ней его плоть, теплые, не горящие вовсе, что уверилась — у нее все получится, она не отпустит его. Неизвестная сила продолжала попытки назад утянуть, она отдаленно, словно из-под толщи воды, слышала смутное эхо. Ощущение времени безвозвратно утратилось, Эва не могла представить, сколько здесь провела. Когда вновь посмотрела на Джахи, отчаяние ее усилилось и обожгло: он уже не был явным, как прежде, теперь от полупрозрачного становился невидимым. Она сочла заклинание бездейственным и зашептала губами треснувшими и пересохшими, обагренными собственной кровью: — Услышь меня, мальчик, прошу. Ты нужен живым, у тебя есть мать и жена. Как им справляться, если оставишь их? — боль застилала глаза, вместе со словами она вновь начинала видеть Исмана и обращалась будто к нему. — Как им жить без тебя, если на Поля Иалу так рано уйдешь? Они ведь любят и ждут, ты важен для них. Пожалуйста, Джахи, вырвись из тьмы! Давление на собственные плечи усилилось. В ней вспыхнула ярость, захотелось обрушить ее на того, кто посмел ей мешать. Эва вскинула взгляд и прежние чувства тут же оставили ее, на их месте воцарился первобытный ужас: там, где должен быть горизонт, полыхало багряное облако. Оно тянуло лапы ко всему окружающему, застилало пространство и приближалось, плети его были так близко от них, что захотелось тут же отпрянуть, стремглав убежать. Эва вспомнила стремления свои и не позволила телу сдвинуться с места, осталась и Джахи продолжала держать. Взмолилась исступленно: — Прошу, пойдем со мной! Багровая тьма множилась и приближалась, пожирала пространство рядом совсем. Хоть черных оттенков и не было в облаке цвета крови, Эва понимала сознанием: именно это истинный мрак. И вместе с осознанием этим оглушительно раздался бестелесный голос, замогильный и жесткий, словно точильный камень о сталь: — Твое имя – насмешка, несущая смерть. Всполох, особенно яркий и красный, поглотил юношу полностью; на ее глазах он исчез во тьме бездны, и она поняла — Анубис никогда не отыщет его. Руки ее, мгновение назад лежащие на плечах Ка лекаря, обожгло той же вспышкой, кожу словно пламя огненного озера лизнуло. От боли такой едва не посыпались искры из глаз; от смеси этого ощущения, собственной боли и отчаяния от упущенной жизни Эва закричала пронзительно, но услышала лишь чужой трескучий смех. Безликая тьма тянула к ней руки, некуда скрыться, не за что взяться и сил на шаг черпнуть неоткуда, она поняла — ничто уже не сможет спасти. Ее дернули вновь. На Эву обрушился оглушительный шум. Кто-то бегал, ударяясь подошвами о каменный пол, кто-то потрясал ее, за плечи держась, голова кружилась до невозможного сильно. Тело пожелало упасть, в тот же миг подкосились колени и она точно встретилась бы лицом или затылком с твердыми плитами, если бы сильные руки не удержали ее. Через пару мгновений она различила непрерывный пронзительный крик; он громким был и раздражающим, ей немедленно захотелось заткнуть крикуна, но минул еще миг и Эва обнаружила, что крик принадлежит ей самой. Рот, как и все тело, отказывался слушаться; не удалось прекратить, она все кричала надрывно. Ей казалось, что глаза ее были закрытыми — с тех пор, как исчезла кровавая и белая дымки вместе с Ка лекаря, она видела одну темноту. Ненадолго совсем зрению вернулась некоторая ясность и стало понятно, что все это время веки были распахнутыми. Мир вокруг был перевернут: все, что должно стоять вертикально, оказалось повернутым в сторону, даже кровати словно пригвоздили к стенам; она не увидела ни единого огонька. Похоже, все свечи погасли. Впрочем, даже это являлось лишь на пару мгновений и вновь ускользало, смотреть было больно — видимо, у нее закатились глаза. Каждая частичка, составляющая тело, звенела болью и смертельной усталостью, лицо оказалось мокрым и к нему противно липли пряди волос, на губах с подбородком ощущалось что-то горячее и пенящееся. Эва с трудом поняла, что лежит на чьих-то руках, они бережно держат ее под колени и лопатки, придерживая голову плечом, а еще чьи-то ладони похлопывают ее по щекам. В нос проникал запах чеснока и чего-то омерзительно кислого. — Госпожа! — Эва! Хватит, очнись! Неимоверным усилием она сфокусировала взгляд и разглядела пронзительную яркость чужих глаз, только сейчас крик прекратился. Амен держит ее на руках, он рядом и ее защитит, пока он здесь — багряная тьма до нее не дотянется, Эва уверилась в этом. Сейчас она не испытала никакого желания отстраниться и быть на расстоянии от него; намерения держаться подальше и не подвергать себя неоправданным рискам и вовсе канули в бездну забвения. Она прохрипела беззвучно почти его имя и сразу после сознание оставило ее.