Меняя историю

Глава 3 На каникулах я замучил Хедвиг. Мы переписывались с Тори, как сумасшедшие, по два, по три письма в день. Я так привык быть рядом со своей отдушиной, что, оказавшись в толпе Уизли, членов Ордена Феникса и обществе крестного, который видел во мне только Джеймса Поттера, совершенно растерялся. Первые пару дней я не понимал, что не так. Потом догадался – мне негде от них укрыться. В огромном особняке Блэков меня ни на минуту не оставляли в одиночестве. А Джинни, кажется, поставила себе задачу меня убить – иначе, зачем ей каждый раз выливать на себя по полфлакона приторных цветочных духов, когда я находился рядом? Письма стали отдушиной. Тори смеялась над моими проблемами, подбадривала, пересказывала, что у них происходит в школе – какие-то безумцы решили подшутить над Амбридж и послали ей совой в подарок фигурку денежной жабы розового цвета, удивительно напоминавшей саму Амбридж. Еще она писала о своих исследованиях, она пыталась выяснить, что именно произошло со мной, и почему я видел глазами змеи. Ответ на этот вопрос выдал мне Снейп за день до отъезда в Хогвартс. Оказывается – это моя связь с Волдемортом. Об этом я тут же написал Тори. Но ответа не получил. И это меня откровенно испугало. *** Тори на обеде не было. Поэтому мне кусок в горло не лез, и я, решив себя не мучить, понесся в Выручай-комнату. Тори была там. Спала на диванчике перед камином. Она выглядела бы умиротворенной, если бы не вертикальная морщинка между бровями, следы от слез на щеках, царапины на руках и на скуле, и белое перышко, запутавшееся в волосах. Я опустился на колени возле дивана, и некоторое время ее разглядывал, впитывая знакомые черты и успокаиваясь. Главное, что с ней все в порядке. Все остальное мы переживем. С неудовольствием отметил, что у меня дрожат руки, когда тянулся, чтобы погладить ее по щеке и волосам, выпутать перышко. Наклонился и легко поцеловал царапину на скуле. Тори поморщилась, просыпаясь. - Гарри? – со сна ее голос звучал хрипловато. Она резко села и обняла меня за шею. Я, не зная, куда девать руки, положил их ей на плечи. – Я так боялась, что ты глупость какую-нибудь сделаешь, когда письмо не получишь. Мерлин… Ее горячечный шепот щекотал мне шею, посылая стайки мурашек по телу. Я мужественно держался, но моему организму было плевать. Поэтому, собрав остатки самоконтроля, я отстранился и сел рядом. - Так почему ты не ответила? Она села ровно, расправила складки на мантии. - После той шутки с подарком, Амбридж совсем озверела. Вчера она добилась разрешения министра на проверку почты учеников, чтобы избежать «пропаганды лжи». В общем, Хедвиг удалось выкрутиться, но она была ранена. Нет! – она поспешно взяла меня за руку, когда я почувствовал, как сердце ухнуло вниз и внутри все похолодело, - всего лишь трещина в косточке крыла. Я залечила и наложила шину, чтобы процесс регенерации ничем не прерывался. Письма Амбридж не видела, и после того, как я его прочла, поняла, почему твоя птица так тебя защищала. Гарри, этим письмом ты едва не подписал себе смертный приговор! Тори действительно была встревожена. - Не пиши больше никому за пределами школы. Иначе кому-то будет плохо. - Ладно, - отозвался я. – К тому же, писать мне некому. Ты здесь. Тори поглаживала мои пальцы, рассеяно смотря в огонь. - А свои царапины ты залечишь? – поинтересовался я. - Какие? – она осмотрела свои руки, цокнула и достала из сумки баночку с заживляющим зельем. - Дай, я. Я забрал у нее фиал, открутил крышку, и аккуратно нанес мазь сначала на каждую царапину на коже ее рук, наблюдая за тем, как они исчезали, а затем на тонкие царапины на щеках, лаская кожу, отчего Тори вздрагивала и морщилась – ей было щекотно. Мы сидели рядом друг с другом, смотря в огонь. Я боялся даже тронуть ее, потому что стояк до сих пор не прошел. А я… а что я? Я неопытный, и руки у меня трясутся, а Тори, она такая… такая… В общем, мне казалось кощунством, даже представить ее в такой ситуации. Слово «секс» вообще вгоняло меня в краску. Она посмотрела на меня и вдруг хихикнула. Я удивленно на нее посмотрел.Ни слова не говоря, Тори поднялась с диванчика и тут же уселась ко мне на колени, лицом к лицу, запустила пальцы в волосы и тепло улыбнулась. - Я скучала, - тихо сказала она. А я не мог ни слова выдавить. Ощущать ее тяжесть на своих коленях, тепло ее пальцев в волосах и жар ее кожи сквозь свитер и мантию было возбуждающе и упоительно. - Поцелуешь меня? – спросила она. – Или мне опять тебе подсказывать? - Справлюсь сам, - буркнул я, и наклонился, ловя ее приоткрытые тонкие губы. Мы целовались до звезд в глазах, а после я умолял ее прекратить ерзать, потому что… потому что… Аах, Тори… мне было мучительно стыдно за рвущий штаны орган, который она наверняка чувствовала, прижимаясь ко мне. - Иди… - задыхаясь от только что закончившегося головокружительного поцелуя, выговорила она. – Тебя твои уже наверняка потеряли. Иди. Завтра после уроков, тут. А я подумаю насчет окклюменции, чем тебе помочь. Мои мозги представляли собой желе, и меня удивляло, как Тори помнит хоть о чем-то помимо горячего тела, мучительного желания разрядки и сладких тонких губ. Тори легко спрыгнула с моих колен, оставив после себя ощущение холодка. Пара взмахов палочки, мое лицо чуть закололо. - Теперь хоть на человека похож, - она улыбнулась и проделала то же самое с собой. Теперь ничего не указывало на то, что последние полчаса она целовалась, как безумная, а я всю ее ощупал через одежду. Едва за ней закрылась дверь, я рванул молнию на джинсах и в пару движений довел себя до сладко-острой разрядки, кончив с ее именем на губах. *** Дни летели совершенно незаметно, сменяя друг друга как картинки в калейдоскопе. После первого же урока со Снейпом Тори долго и избирательно ругалась. Я даже не знал, что она так умеет – некоторые эпитеты хотелось даже записать. Оказалось, что профессор всего-навсего пытается доломать мой природный блок. Зачем ему это – я прекрасно понимал. Так же, как и понимал теперь игру Дамблдора вокруг меня – спасибо Тори, не один вечер подробно разжевывавшей мне каждую минуту моей жизни. Вообще, она у меня умная девочка. Гораздо лучше Гермионы, потому что умеет применять знания на практике. А потом Тори принялась учить меня самостоятельно. Сначала медитации и очищению сознания, вкупе с дыханием и расслаблениям, потом мысленное выстраивание стены. С каждым разом мне удавалось все быстрее и быстрее вышвырнуть Снейпа из своего сознания. Один раз удалось даже не пустить. Я так был окрылен успехом, что потерял бдительность. Едва профессор ушел вслед за Малфоем, мне стало скучно, и я наткнулся на думосбор. Лучше бы я этого не делал. Уроки кончились, Снейп стал придираться ко мне еще больше, даже великолепные эссе Тори не спасали. *** В конце января я решил устроить для нее романтический ужин. В Выручай-комнате, где свет был только от сотни свечей, мы сидели с ней рядом после сытного ужина, тесно прижавшись друг к другу и, наслаждаясь глинтвейном из одной огромной кружки, просто разговаривали, мечтая о будущем. Тогда я сказал ей, что она мне нравится. Я не был уверен, что это любовь, но чувствовал надобность сказать хоть что-то. Она улыбнулась и сказала, что иначе я не был бы сейчас с ней. Мне хотелось сидеть так вечность. *** На день Святого Валентина Выручай-комната предоставила нам заснеженный лес. Мы не имели возможности выйти куда-нибудь друг с другом, а так мы хотя бы могли побыть вместе. Мы играли в снежки и эта, с позволения сказать, ведьма, побила меня! Раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, в помятой и мокрой одежде, с сияющими глазами, Тори вовсе не выглядела аристократкой, которой я ее столько раз видел в школе. В ее теле, запертая надобностью следовать правилам, жила и пела дикая душа, жаждущая свободы и жизни, а не существования. На секунду мне вспомнилась Чанг – вчера она подходила и прямо таки напрашивалась на поход в Хогсмит. Я отказал ей. – И я подумал, а что, если бы в тот день в сентябре я воспользовался бы книгами Гермионы для подготовки эссе для Снейпа? Тори – я до сих пор не знаю, что толкнуло ее подойти ко мне – наверняка даже не обратила бы на меня внимания. И я бы не был так счастлив в этой комнате с ней, когда за дверями целый мир, и весь – против нас. *** День ее рождения пришелся на конец марта. Я приготовил моей девушке ужин, сам – спасибо тете Петунье хоть за эти навыки, и домовикам за предоставление продуктов и кухни, – и докупил серьги в комплект к браслету. Тори снова улыбалась так, что у меня внутри все переворачивалось. Тогда же Амбридж выгнала из школы Трелони. *** Пасхальные каникулы ознаменовались тем, что Выручай-комнату нашла Инспекционная дружина во главе с самой Амбридж. Честно, я был рад, что больше не придется тратить время на ОД. Только вот постоянно дежурящие возле стены на седьмом этаже слизеринцы свели на нет все возможности нашей встречи с Тори. Теперь местом недолгих и не таких уютных встреч, был заброшенный класс на четвертом этаже, неподалеку от статуи Одноглазой Ведьмы. В этом самом классе Фред и Джордж отдали мне Карту Мародеров на моем Третьем курсе. Тори, кстати, карту оценила, как и Сквозные зеркала. И основательно взялась за создание парных пергаментов, чтобы нам можно было переписываться на каникулах, не используя Хедвиг. Это было не так сложно – всего лишь цепь заклинаний, но взмахи палочки должны были быть идеально точными. Тогда же из Хогвартса исчез Дамблдор. *** Я не послушал Тори. Не послушал и теперь сам виноват, загибаясь от разрывающей боли в груди. Теперь я совсем один, у меня никого нет. И Сириус погиб из-за меня. Из-за того, что я не послушал Тори, когда она говорила, что видение всего лишь наслано, и оно – неправда. Я поссорился с ней из-за этого, наорал на нее, даже в порыве ярости обвинил в пособничестве Волдеморту и желании мне смерти. А теперь, Тори – это все, что у меня осталось. Единственный родной человек. И я не вынесу, если она меня оставит. Магия, полчаса назад разгромившая кабинет Дамблдора все еще бесновалась. Выручай-комната услужливо поставляла мне хлам, который я играючи обращал в пыль. Я выл, как раненый зверь, метался из угла в угол, а слезы огнем жгли глаза. Я не замечал ничего вокруг до тех пор, пока не услышал ее жесткий окрик. Я не видел ее – разбил очки, и все расплывалось перед глазами, да еще эта туча пыли и пепла, поднятая мной и моими действиями… Теплые сильные руки легли на плечи, заставляя встать на колени – ноги дрожали, как я раньше держался, понятия не имею. Она прижала к себе, к животу, мою голову, я слышал биение ее сердца где-то выше, цеплялся за ее талию, наверняка оставляя синяки, и рыдал, как никогда не плакал в детстве. Горько, с надрывом, захлебываясь слезами и шептал слова извинения. - Прости меня, хорошая моя, любимая, Тори, прости! Я больше никогда так не буду, только, пожалуйста, не оставляй меня, солнышко! Ты – все для меня, ты – все, что у меня есть! У меня больше никого нет, Тори, никого не осталось… Только ты! Я поднял глаза, чтобы тут же утонуть в синеве ее глаз. - Я люблю тебя, - выдавил я, шмыгнув носом. – Я не вынесу, если потеряю тебя. Пожалуйста, не оставляй меня, не бросай, прости, Тори! Я все, что угодно сделаю! - Горе ты мое, - ласковый усталый голос. – Я же знала, что ты гриффиндорец, и надо было тебя останавливать не словами, а Ступефаем. Не додумалась в тот момент. Что случилось? - Сириус, - я прижал ее к себе крепче, обнимая и желая никогда не отпускать. – Его убила Лестрейндж. Там была ловушка. Сбивчиво я пересказал ей события в Министерстве. Тори глубоко вздохнула по окончании рассказа. Подняла меня на ноги, подвела к появившейся у стены раковине и сунула головой под кран с холодной водой, довольно жестко умыла лицо, шею, заставила вымыть руки, а потом ласково вытирала полотенцем мокрую кожу и волосы. - Я никуда не денусь. Последую чувству самосохранения и не буду высовываться. Я понимаю, что у меня нет шансов в открытом бою, - суша полотенцем мои волосы, сказала она. – Я буду рядом, обещаю. Но и ты обещай мне, что будешь прислушиваться к тому, что я говорю, и воспитывать в себе чувство самосохранения и способность логически мыслить. Иначе я останусь вдовой в душе, и мне придется выйти замуж за какого-нибудь аристократа и всю жизнь провести бездушной куклой. Я этого не хочу. Я хочу быть счастливой, – она посмотрела мне в глаза. – Я тоже тебя люблю. Судорожно вздохнув, я крепко прижал ее к себе. Бабочки порхали в животе и тугой горячий комок какой-то судорожной радости и боли плотнее и плотнее сжимал мою грудь. Я был не один. Но теперь я больше всего на свете боялся ее потерять.