Амнистия

Чарли проснулась в холодном поту. Жадно глотая воздух открытым ртом, она в панике озиралась вокруг. Страх того, что сон продолжается, подкреплялся неясными воспоминаниями вчерашнего дня. Чтобы проверить реальность действительности, девушка решительно ущипнула себя за щёку. Оттягивающая боль пробежалась мурашками по ней, и облегчение от конца бесконечно сменяющегося кошмара расцвело в душе Чарли. Но и это ощущение не продлилось долго. Стояла глубокая ночь, такая, что рассмотреть обстановку не представлялось возможным. Почему-то не покидало подозрение, такое едкое и необоснованное, однако же крепко поселившееся в голове, проснувшейся всего несколько минут назад. Сквозняк какой-то слишком холодный. Кровать слишком мягкая, с неудобными пружинами в перине. Часы слишком громко тикают. Часы? У неё же в комнате не было часов. Только маленький будильничек на тумбочке, такой розовый и крохотный, что его никто не мог услышать. Резко вскочив с кровати, так, что земля поплыла из-под ног, а мрак стал полностью непроходимым, девушка подошла к часам. Таких нет у её подруги. Таких не было у бывшего жениха. Таких не было у них дома. Она решила переключить своё внимание на другие предметы обстановки. Пыльные занавески, ваза из японского фарфора, обветшалые кресла и диванчик светлого цвета. Торопливо перебирая книги на полке, силясь прочитать названия, она видела лишь иностранные словари, пособии об анатомии и основы права. Кто из её знакомых увлекается этим? Очевидно, никто. Полное непонимание местоположения заставило Чарли нервно засмеяться, взъерошивая и без того лохматые волосы. Прямо перед ней находится дверь, её проводник из этого лабиринта. С каждой секундой, под размеренный такт маятника, в памяти всплывали обрывки фраз, знакомые до тошноты голоса, отломанные куски видений. И всё же они не могли соединиться воедино, смешиваясь в разношёрстую кашу из сна и реальности. Рука тянулась к дверной ручке, словно за той скрывались ответы на все вопросы. Вместо этого она отдёрнулась, как обожжённая, и вытерла выступившие капли пота со лба. Чарли развернулась и пошла прочь, в другой конец комнаты, решив предпринять последнюю попытку отыскать правду, не встречаясь с ней лицом к лицу. «Мама была права: нельзя девушке ходить одной ночью. И зачем я вообще выбежала на улицу?» — внутренне корила себя она, сдерживая всхлипы. Она точно разберётся, выпутается из завязанного клубка, найдёт нужную ниточку. Сейчас этой нитью Ариадны послужит последнее место в комнате, не тронутое никем последние лет десять и слишком заметное, чтобы его не опасаться. Бурное воображение Шарлотты дорисовывало страшный скелет или гниющую куклу из трупа за бархатной занавесью. Это что-то было настолько большое, что занимало половину стены в длину. Любопытство буквально раздирало изнутри, как и тайный страх неведомого. Первое, всё же, пересилило. — Была не была! — для своего подбодрения прошептала Чарли. Шнур с кисточкой на конце был потянут вниз. Шторка медленно покатилась вправо, издавая ужасный скрип. Шарлотта внутренне похолодела. Тысячи мыслей о том, что она зря это сделала, что сейчас придëт еë последний час и явится «ужасный злодей», который притащил еë сюда. «Не приходи, не приходи, не приходи,» — читала про себя она, как мантру. Замерла, простояв неподвижным изваянием ещё пять минут, которые казались длиннее часа. Никто не пришëл. — Слава тебе… — девушка не успела договорить, как случилась удручающая неожиданность. Металлическое кольцо упало сверху прямо ей на голову. Со свистом пролетело второе. Третье. Четвëртое. Карниз отвалился и упал полностью. Грохот железной полой трубки прошëлся вибрацией по всему замершему дому. Когда встречаешь смерть, видишь всю свою жизнь в последний момент, верно? Чарли испытала то же самое. Однако не из-за ужасного шума, неизвестной опасности, кошмара незнания. С портрета, нарисованном в этой самой комнате, на неë смотрела она. С мягкой улыбкой, за которой скрывается змеиный яд. С ярко-зелёными глазами цвета сочной травы и нежными веснушками. С озорными ямочками на щеках и роскошной шевелюрой рыжих волос. — Ева?.. — прошептала Чарли в неверии. Что происходит? Почему любовница еë отца здесь, на портрете, в странном месте? Хотя еë больше интересовало, почему тело внезапно пробила частая дрожь, а в глазах замерцали звëздочки. Руки обхватили себя за плечи в необъяснимом страхе перед этой женщиной. Хотелось разорвать, закрыть к чëртовой матери картину, залить еë несмываемой кислотой. Просто никогда больше не видеть. Шарлотта зажмурилась, боясь смотреть на портрет, чтобы не вызвать больше тех ощущений. Они были страшные. Испуг от самой себя потряс еë больше, чем само нахождение здесь изображения Евы Парадиз. «Всё хорошо, это просто картина, — успокаивала девушка себя, — чья-то плохая шутка. Кто-то хотел подшутить надо мной? Может, отец?.. Нет, не в его стиле. Или мне просто показалось, что это она? Я ведь могла не увидеть в темноте. " Из всех мысленных дискуссий Шарлотты выход был только один — посмотреть ещё раз. Она медленно приоткрыла один глаз, потом второй, и замерла. Это действительно была другая женщина. Мягкая улыбка была просто улыбкой. Явно тëмные волосы волнами скатывались по плечам и нежному стану девушки. Только тогда Чарли увидела, что та была почти чернокожей, креолкой. Пухлые губы, обрамлявшие ряд жемчужно-белых зубов, чувственно изгибались на щеках. Молодая женщина была очаровательна. И всё же Шарлотту не покидало ощущение, что она еë где-то видела. Овал лица знакомый, с заострённым носом и красивыми веками. Щëлки глаз, никогда не разглаживающиеся, витающий в воздухе смех и задор. Черты сглаженные, что единственно отличает еë от… От человека, заключившего с ней сделку. Простая истина была настолько не вяжущейся в голове, как и причина попадания самой Шарлотты в, похоже, дом жестокого юноши. Доказательством этого послужила ещё и совсем не большая фотография на столе, которую она до этого не заметила. Действительно, теперь она могла уже рассмотреть все детали. Первые лучи холодного и скупого света попали через окно. Девушка подошла к нему и увидела сад. Оказывается, он был скрыт во дворе, сейчас без листьев и незаметный. Приятная мысль о цветах слегка отрезвила еë, уже успокоившуюся и имевшую теперь способность последовательно мыслить. Это всё равно не помогало. — Я в доме того человека, — начала она размышлять вслух. — Почему я здесь? Что-то произошло дома? Но почему я этого не помню? Ничего не понимаю… Нет, он бы не стал причинять мне вреда. Если бы он захотел, то сделал бы это в первую же — хотя нет, во вторую, — встречу. Я снова здесь. Получается, я сама пришла? За это небольшое время она поняла некоторые черты характера улыбающего юноши: он не любит впускать никого в своë пространство. Ей бы не знать: она чуть не лишилась жизни из-за этого. — То есть он меня приютил? Ха-ха, ну какая же я дурочка! — Чарли хлопнула себя по лбу, заливаясь смехом от собственной наивности. Он-то приютил? Этот преступник на это не способен. «Стойте, — прервала вдруг сатирические излияния в голове девушка. — Почему… я противоречу сама себе? Не я ли говорила отцу, что не вижу разницы между бедняками и богатыми, между совершившими грех и святыми? Он же… такой же человек, как и я! Он тоже умеет чувствовать, бояться, отдавать предпочтение и быть недовольным. Это я первая влезла в его жизнь, поэтому получила по заслугам. Без моей глупости всё получилось бы хорошо для нас двоих. А теперь… что имеем, то имеем». Чарли явно когда-то сильно согрешила, потому что несчастья и неудачи преследовали еë последние три года по пятам. Куда бы она ни пошла, что бы ни пыталась претворить в жизнь, случайности всегда всë рушили. Обычно она была сама в них виновата, ведь грех не воспользоваться святой наивностью дочки большой шишки. Однако частота злосчастий на еë долю вызывала подозрения. И Чарли не была бы Чарли, если бы не улыбалась от каждого фиаско с более кипящей силой, чем прежде. Это новый опыт, который будет полезен! В любой ситуации можно найти плюсы! После чëрной полосы всегда наступает белая! Прямо как восход, пробивающийся сквозь редеющие тучи. Холодные лучи не грели — только напоминали своим присутствием о том, что солнце где-то существует, оно никуда не ушло от несчастной Земли, оно будет ещё одаривать теплом в прекрасные летние дни. А сейчас его заставили погаснуть плотная пелена дождевого купола, северные ветры. Когда-нибудь солнце снова придëт в их город с приветливо распахнутыми жаркими объятиями. Пока пусть он терпит, ведь труд всегда окупляется. — Ещё один прекрасный день на Земле, — пропела девушка тихо начало песенки, которая была их с мамой маленькой традицией. Томящая грусть и вина нахлынули на неë, хотя уже не такие сильные, как прежде. Шарлотта изнывала от чувства беспомощности перед своими проблемами. Единственным выходом остаëтся решать чужие. И правда, что она относится с предубеждением к тому, кто предложил ей помощь почти бескорыстно? Впустил в дом, позволил переночевать в комнате — которая, судя по портрету матери, когда-то принадлежала важному в его жизни человеку. «Может, у него тоже были проблемы в семье? Ведь он такой молодой, а родителей нет. Очевидно, это их дом, и он в нëм совершенно один. Возможно, он после травмы из-за этого начал… применять насилие? Ведь так на него посмотреть, выглядит слишком одиноко. Человек не может начать убивать себе подобных без причины.» Такого рода размышления, неопытные и иногда заблуждающиеся в морали и реальности, привели девушку к выводу, что этот неизвестный юноша (имени его она до сих пор не знала) может оказаться не так уж и плох. Значит, он послан ей небесами. Сама так мечтала наставлять на путь истинный, как священник, и ей ниспослали первое испытание? Решено: эта порученная ей миссия будет выполнена. Всё слишком сходится, чтобы не быть правдой. Не может же само Провидение еë обманывать? Да и при этом, если отбросить в сторону пространные рассуждения, получилось просто некрасиво. Откровенно плохо, даже по отношению к нему. Чарли хотела как-то загладить свою вину за беспардонный вход в его жизнь. Лишь бы не сделать только хуже… … Аластор никогда не спал долго. Даже в самом детстве он вставал ни свет ни заря, предпочитая жертвовать сном ради дел. Эта привычка пережила все обстоятельства, оставаясь неизменной в бурном потоке обыденности. Сегодня что-то пошло не так. Подниматься в восемь часов утра было не в его репертуаре. Сейчас же он встал чуть ли не в половину девятого, сонно промаргиваясь ещё минут десять и стараясь вклиниться в действительность. Веки были так же тяжелы, как и накануне ночью; ноги еле шевелились в поисках домашних тапок, перепутав раза три правый и левый. «Что со мной не так сегодня?» — в нарастающей панике забилась мысль. Изменения всегда тревожили юношу, особенно когда они касались его самого. Ночное бдение ещё никогда так не сказывалось на нëм. Что-то должно было повлиять на это, но никаких логичных доводов не обнаружилось. Всё просто сводилось к тому, что приход Шарлотты выбил его из колеи. Точно, Шарлотта Морнингстар. Мелькнувшее воспоминание о ней, о тихих мольбах о помощи, об отчаявшемся взгляде встряхнули юношу, полностью выбив остатки сна. Она — посторонний человек. И она находится в его доме. Аластор стремительно встал на ноги и начал торопливо накидывать на себя одежду, запутывая галстук-бабочку и сдвинув ряд пуговиц на рубашке на одну вперёд. Мысленные ругательства в сторону девушки, своей непредусмотрительности и оплошности, духов и тени, которая тем временем пыталась что-то активно ему показать, словно оправдывая себя, лились сплошным потоком, разбивающимся о сомнения в своём рассудке и памяти. — Что?! — рявкнул он на верного помощника, уже не вытерпев частое маяченье перед собой. Тень будто вздрогнула и сползла со стены, чтобы проползти по полу и влиться чёрной массой в зеркало. Юноша не понимал странное действо и решил уйти, не имея желания выслушивать жалкие попытки тени объясняться, но остановился, когда тонкая бесплотная рука показала на его грудь. — Что ты пытаешься этим сказать? — он отшатнулся и бессознательно ощупал место, на которое так упрямо указывало потустороннее существо. Им оказался карман пиджака. В нём весьма ощутимо звенел металл: не только центовые монеты, но и злополучная рубиновая брошь, начавшая всё это сумасшествие. Тогда Аластор вспомнил странное поведение своей тени в ночь вчерашнего дня. Такая рьяная защита, оберегание его ангельской «спасительницы», а теперь связанной по рукам и ногам жалкой дочери богатого семейства, наводили на мысль тайнах, которые ему знать необязательно. Сузившиеся глаза в зеркале доказали его правоту. — Ты говоришь, это может сыграть нам на руку? — говорил он с тенью, хотя обращался к самому себе. — И каким образом? Ему, разумеется, не ответили. Аластор сдвинул брови и почесал уже начавшие прокладываться морщинки на лбу. В любом случае нужно поторапливаться, чтобы увидеть поскорее нежелательную гостью и решить на месте, что с ней стоит сделать. … Всем, кто живёт один, будет сложно увидеть постороннего на «своей территории». Чувство режущего глаз дискомфорта граничит с гневом на вторжение, разрушение привычной картины мира. Уже успевший стать к своим почти двадцати годам консерватором, Аластор воспринимал перемены болезненно, как травмированный человек. Чем именно, он уже вспомнить не мог. Одно было точно — от женской фигуры за плитой на сердце становилось непривычно тоскливо, отчего ночная ярость вспыхнула с новой силой. Горечь — бесполезная эмоция. — Доброе утро, — с едкой насмешкой проронил он, прислонившись спиной к стене. Девушка заметно вздрогнула плечами, но сразу оборачиваться не стала, видимо, испытывая инстинктивный страх — эта деталь польстила его самолюбию. Но вместо поджатых губ, слезящихся невольно глаз и побледневших щëк, обычно алее маков, он увидел искрящийся от своего солнечного света лик. Воистину обескураживающий. — Доброе! — воскликнула Шарлотта. Еë радостный вид, разительно отличавшийся от того, что был ночью, озадачил юношу. Улыбка, извечная и уверенная, дрогнула при виде еë. Когда эта улыбка появлялась на еë губах в последний раз? При нëм — только в первые мгновения первой встречи, которые никто бы из них не предпочëл бы вспоминать. И сейчас свет, схожий с блеском звëзд, снова нагло пытался ослепить его. Он-то знает, что свет фосфорилированный. В его понимании любая улыбка — поддельная, потому что сам никогда по-настоящему не улыбался. Занимательная личность. Храбрится перед ним, хотя прекрасно знает, кем он является. Неужто взбрела очередная сумасбродная идея? Он даже не догадывался, насколько попал в точку. — К-как спалось? Ничего не снилось? — девушка начала бессмысленную болтовню, в стремлении показаться непринуждённой и будто бы не замечая то напряжение, что не покидало дом семьи Аластора никогда. — Мне вот тоже… — видимо, она растолковала молчание юноши по-своему. — День ещё холодный сегодня, замëрзли руки утром. Ах, да, прости, что воспользовалась твоей кухней! — наконец-то она поняла, почему Аластор молча смотрит на неё, подняв бровь. Раздражение того уже явно вырисовывалось на точëном лице мулата, чьи белые корни придали ему облик во всëм, кроме цвета кожи. «Так, о чëм я думаю? — одновременно содрогнулась Чарли, поймав одну из бегающих туда-сюда в голове мыслей. — Сосредоточься, не время отвлекаться на это. Видишь, как он неодобрительно смотрит на нас? Может, всё-таки не стоило пользоваться плитой?» Конечно, не стоило. Только думать об этом уже поздно. — Ничего страшного, — несмотря на чувства, проговорил Аластор. Хотя оба понимали, что это — простая вежливость. (Зачем?) — Хорошо, — всё же выдохнула девушка. — И ещё… Я хотела отблагодарить тебя за предоставленный приют мне. Ты не обязан был этого делать, потому что наше знакомство нельзя назвать дружеским и близким. И всë-таки спасибо тебе. И прости за доставленные неудобства. Он не мог вымолвить ни слова. Впервые за много лет ему стало спокойно, и это обманчивое умиротворение в душе было упоительно сладостным. Хотелось потрепать девушку по голове, как нерадивого ребëнка, и сказать с мягким смехом, одновременно давая леденец: «Всё хорошо, моя дорогая! Всё хорошо.» Он взаправду засмеялся, почти добродушно и почти искренне. Под непонимающий взгляд Чарли он подошëл к месту еë борьбы с продуктами с целью превращения их в потребную еду — силы были не равны, — и отодвинул еë за плечи в сторону. — Не беспокойся по пустякам! Иначе твоë прелестное личико постареет раньше времени. Я же обещал помощь, помнишь? Распологайся на правах гостьи, а я улучшу твоë… творение… Глаз нервно задëргался от вида того, во что превратила Шарлотта простую крупу и яйца. И это она называет съедобным?! Праведное негодование гурмана просто скутило желудок Аластора. Он немедленно начал исправление ошибки природы, потому что сама по себе эта вещь, которая могла в любое мгновение зашевелиться, не поддавалась даже воображению. Через пять минут на столе стояло блюдо, на которое у Евы-Лотты ушло два часа. Она удивлëнно моргала глазами, всё ещё не осознав, что не только осталась жива, но и была терпеливо принята. Такое поведение не вязалось в еë голове, и явственно двигающиеся шестерëнки вызвали у юноши лëгий смешок. Спаси и сохрани, сама невинность. — Ты так хорошо умеешь готовить… — в восхищении пробормотала она и отправила первый кусок в рот. Аластор бы солгал, если бы сказал, что не ждал еë реакции на неоспоримое мастерство. — М-м-м! — от искреннего возгласа наслаждения гордая ухмылка расползлась по лицу. — Это обалденно! Никогда не ела ничего вкуснее! Ты настоящий гений! — Ты ещё не пробовала фирменную джамбалайю моей матушки, — самодовольство буквально распирало его. Он тоже сел за стол и начал неторопливо разрезать хлеб. — Она была отменным поваром! — Похоже, твоя мама действительно была тебе дорога, — с грустной улыбкой проговорила Шарлотта. Но она тут же замерла, когда увидела взгляд Аластора на неë. Покойная мать. Эбигейл, или просто Эбби, как еë называли все остальные. Подарившая ему не только существование, но и прказавшая настоящую жизнь со всеми еë красками и кровавыми слезами. Земная мученица, свято верившая в добро внутри прогнивших мужчин еë семьи и отдавшая сердце и совесть ради воспитания в них достойных людей. «Милый мой сыночек, Ал, послушай, что я хочу тебе сказать. Не становись жестоким, не отдавайся пороку, не закрывай глаза на собственные пороки и слабости. Не смотри на других через призму своих домыслов. Не будь как он. Не будь как я…» Из мрачного воспоминания его вырвало тихое: — Прости меня, я не должна была это говорить. Тебе ведь не нравится, когда я оскверняю еë память… — Достаточно, — оборвал он, и от лëгкости за столом не осталось и следа. Однако заметив поникший вид собеседницы, снисходительно добавил. — Тебе прощаю. Шарлотта кротко кивнула и продолжила есть, уткнувшись носом в тарелку. Стало по-прежнему тихо, мëртво-безмолвно, грузом утяжеливши на сердце. Видения собственного прошлого не могли перестать насаждать Аластору. Печальные глаза девушки накладывались на чей-то образ, но он не мог вспомнить точно, на чей именно. Или не хотел признавать, с кем была до холодного ужаса схожа его Ева. — Я собираюсь найти работу, — вдруг проговорила она, чем разбудила любопытство юноши. Он с интересом воззрился на неë, ожидая разъяснений неожиданного утверждения, но их не последовало. — И зачем же? — пришлось спросить ему. — Для отеля. Мне нужны деньги, а отец… Наверное, ты знаешь, — он кивнул утвердительно. — Моих сбережений хватит только на одну ночь в гостинице, поэтому пойду на поиски такой работы, чтобы даже я могла с ней управиться. Он удивился тому, как здраво она могла оценивать ситуацию, и внутренни даже похвалил, не забывая всë же о цели заработка. Такое упорство разумнее было бы направить в другое русло, и тогда Шарлотта могла бы составить если не ему, то Люциусу Морнингстару конкуренцию. — Если бы я тебя не знал, то подумал бы, что ты сбежала из дома, — сделал попытку выведать информацию из первых рук Аластор, и, похоже, попал в точку. Девушка смутилась и заковыряла вилкой в еде, готовясь что-то сказать. — По правде говоря, — юноша не показал этого, но внутри встрепенулся, — я не помню, как оказалась здесь. Это прозвучало, как гром среди ясного неба. Не помнит! И это он ожидал услышать после томительного ожидания? — Я всë равно не планирую туда возвращаться, — как бы невзначай заметила она. — Сейчас я хочу основательно взяться за отель и реабилитацию преступников! Раз дома не хотят, чтобы я этим занималась, я буду делать это в другом месте! Воодушевление, возникающее у неë на теме «искупления» и «отпускания грехов», знатно позабавило Аластора. Он облокотился на стол и молча наблюдал за той, что неназойливо ловко ввязала его в свою идею, вплела в единый путь и дала шанс. Но ему пока об этом знать необязательно. — Хороший запал, — лишь прокомментировал он и посмотрел на часы. Всë разом отошло на второй план. Он совсем забыл о том, что неведомая сила заставила его подняться не в обычное время, а на два часа позже. Если он не выйдет прямо сейчас, то прощай работа, стабильный заработок и престижное место в обществе. Нужно ловить такси на попутках, а не расслабленно идти по улице, или (что просто ужасно!) садиться в забитый трамвай и ехать в духоте и отвратительно частых телесных контактах. — Ты куда? — Чарли аж подпрыгнула, когда он резко отодвинул стул и куда-то пошëл. — За нашим приятным времяпровождением я совершенно забыл о времени! — кричали ей из прихожей. Девушка побежала за ним, отдавая на ходу вывалившиеся из рук вещи и подавая шляпу, которую тот без раздумий взял. — Стой! — воскликнула она, заразившись суетой. — Прости меня, пожалуйста. Он сначала не понял, за что именно она извиняется, но после почувствовал тëплоту у своей шеи. Женские руки искусно перевязали галстук-бабочку, одновременно стараясь не коснуться кожи. Когда Ева-Лотта закончила, пробило ровно девять часов. Натянутый, как струна, Аластор бегло кинул на неë взгляд и в прощании поднял шляпу, не забывая о своих «джентельменских» манерах. — Прощай! — раздавалось ему вслед, когда он спешно покидал обитель. Ему просто хотелось, чтобы это всё было сном, очередной страницей подсознания. Но жар в районе шеи не желал покидать его весь день.