***
Всего с пару часов после пробуждения, Келус услышал ходящую по отелю новость — представитель компании КММ был найден мертвым. «Следов физического вмешательства не обнаружено, есть подозрения на самоубийство». Келус не надеялся, что правду о чужой смерти кто-то узнает. Когда они уходили, тело и кровь обращалось в прах — так же, как и все чужеродное в мире Грез, ведь смерти в нем не было места. В отеле Келус не видел делигацию КММ, увозящую за собой ящик с до черноты тонированным стеклом, больше не видел ни тела, ни даже следов чужого присутствия. Лишь позже, когда тянущиеся в мареве дни сменялись одни за другим, на телефон пришло сообщение от Топаз. «Твое?», — первым, что значилось в уведомлении. Вторым — фото золотистой ленты, аккуратно сложенной на женской руке.Часть 1
18 февраля 2024 г. в 12:31
Учащенное, рваное сердцебиение отзывалось в ушах. Келус смотрел себе под ноги, а в руках стыла рукоять биты — сражение с охотником в латах выдалось сложным, все его тело гудело от перманентного напряжения, а кожу будто все еще обдавало волнами жара. Дыхание все еще было беспорядочным, сорванным — к концу битвы он вложил все остающееся силы — Келус попытался привести его в порядок, сосредотачиваясь на обволакивающей тишине вокруг, и вместе с тем оглянулся, высматривая своих союзниц.
Черный Лебедь и Ахерон стояли поодаль, разговаривая о чем-то. Келус не мог разобрать, но ему сейчас до того и не было дела, вместо этого он издал уставший, глубокий вздох и убрал биту, переводя взгляд дальше по огромному высившемуся холлу.
Внезапно взор зацепился на знакомом образе, Келус не поверил своим глазам, а на лице отразилось немое удивление и непонимание. Там, вдалеке, стояла фигура, облокотившись о кабину лифта. Вальяжно, совершенно расслабленно наблюдала, временами покачивая головой, словно в такт какой-то мелодии — в том не было сомнений — Авантюрин. Едва его заметили, он улыбнулся, лукаво сощщурившись, и двинулся вперед, тихо, по-кошачьи ступая по ковру, обратив свой взор к чужому.
Келус завороженно наблюдал за сигонийцем, направляющимся напрямую к нему. Он выглядел будто бы в несколько раз лучше обыденного, либо же просто свет в этом измерении так мягко и удачно обромлял цвета чужих одежд, но одно можно было сказать точно — отвести взгляд от переливчатых отблесков золота волос, украшений и фианита глаз было невозможно.
Черный Лебедь, к удивлению, обменялась с Авантюрином приветствиями — Ахерон же промолчала, отшатнувшись в сторону, когда он прошел мимо них — тот же качнул головой, чрезмерно вычурно приложив руку к сердцу и приподняв уголки губ. Келус не понимал, почему его присутствие воспринималось как само собой разумеющееся, почему никто не остановил его или хотя бы не задал ни единого вопроса? Это казалось ему странным, но очевидно, задумываться об этом было поздно.
Вскоре Авантюрин подошел совсем близко, так, что Келус почувствовал ударивший в него запах чего-то сладкого и вместе с тем терпкого, словно вспыхнувшего пороха. Он всмотрелся в спираль фиалковых глаз, но не смог прочитать ни единой эмоции, словно лишь чужое бледное лицо кривилось в спектре фальшивых изображений.
— Ловко же вы с ним расправились, — спокойным тоном, даже с толикой удивления изрек Авантюрин, сложив руки на груди. — Я даже начал за тебя переживать, друг.
— Что ты здесь делаешь? — игнорируя всякие отвлечения, сказал Келус, как отрезал. Не то чтобы он злился на сигонийца — по крайней мере, в такой степени, чтобы начать с ним открыто прирекаться — попросту искренне не понимал, зачем тот преследовал и шел за ними в таком странном, мало кому обозначенном месте, к тому же явно зная о присутствии охотника и прочих опасностей.
— Собираю информацию. Делаю выводы. Строю планы, — отрывочно проговорил Авантюрин, на каждое предложение отдельно жестикулируя ладонью, покачивая ее из стороны в сторону. Кольца на его пальцах блестели в свете фонарей, и Келус едва заметил, как гипнотически его увлекли описываемые тонкими фалангами узоры. — И конечно поделюсь всем накопленным. Но чуть позже, — он незаметно подмигнул, так, словно сам хотел, чтобы то осталось незамеченным. Отчего-то выражение его лица казалось Келусу странным, вкупе с будто замершими в безразличии омутами.
Это всегда настораживало и, вместе с тем, раздражало в нем. Напускность эмоций, вычурный тон, лукавый прищур светящихся глаз. Келусу казалось, что за этим могло скрываться либо еще большее безумие и азарт, либо что-то, что являть миру сигонийцу было очень страшно. Даже код на его шее был столь явным знаком того, что в Авантюрине оставалось много того, что уже невозможно было стереть и забыть, только лишь сделать вид, что этого нет и никто того не замечает, что, конечно же, было абсурдом и ложью.
— Здесь так холодно.
Келус поднял взгляд навстречу чужому голосу. Он был насмешливым, так же, как и всегда, но хранил в себе толику какой-то беспокойности.
Поежившись и передернув плечами, Авантюрин обхватил себя руками. На его лице дрогнуло нахмуренное выражение, глаза заметались, словно он услышал какой-то звук и искал его источник, но все это тут же стерлось, юркнуло за едва сдерживаемое лживое самообладание. Келус ничего не чувствовал — температура воздуха вокруг была обычной, а после пылкого сражения он все еще не остыл, и ему, скорее, было жарко, оттого он не понимал, о чем говорил Авантюрин.
— Здесь не холодно, — настороженно изрек Келус, сотворив свой тон насколько можно спокойным. За всеми масками сигонийца он видел, как в глазах стынет какая-то тревога.
— Ха-ха, и кто же из нас лжец, получается?.. — усмехнулся Авантюрин, как улыбка тут же сникла с его лица. Келус услышал, как клацнули чужие зубы, когда сигониец сжал челюсти и молниеносно, словно кто-то гнался за ним, развернулся на каблуках, и замотал головой из стороны в сторону, будто взаправду выискивая кого-то.
— Все в порядке?
Никоего ответа не последовало. Ни брошенной колкости, ни шутки, ничего — А Келус и взаправду заметил, что Авантюрин начал мелко дрожать — он все еще обхватывал плечи ладонями, но даже так они все еще сотрясались, словно он на самом деле замерзал.
— Что это за звук?.. — тихий, почти неразличимый шепот, исполненный беспокойством. Келус не думал, что голос Авантюрина может обращаться во что-то подобное.
Келус прислушался — ни шороха. Только издалека все еще доносились два женских голоса, да мерно гудели плывущие по воздуху рабочие роботы отеля, но более — ничего. Его начинало ощутимо пугать чужое поведение — нелогичное, резко сменяющееся, совершенно не то, которое обычно являл миру Авантюрин. Что-то, должно быть, сильно его взволновало, что он допустил себя так вести.
Изнову сигониец резко обернулся, теперь устремив взгляд куда-то поверх фигуры человека подле — Келус посмотрел в ту же сторону над собой, но там ничего не было. Он уже обратил взгляд обратно, как увидел, что Авантюрин все еще смотрит в ту же точку, а глаза его расширены, словно там он лицезрел ни что иное, как падение Эона воплоти. После нескольких секунд, что Авантюрин стоял, словно извояние, не шолохнувшись ни на дюйм, он внезапно повел взор вниз, опустив голову, будто наблюдал за чем-то, падающим с высоты, и тотчас же сорвался вперед, задев Келуса плечом.
— Что происходит? — непонимающе, требовательно выкрикнул Келус, видя, как сигониец приближается к ограждению, отделяющего его от пропасти сотен этажей.
Авантюрин остановился подле самых витых балясин, даже с расстояния десятка ярдов было видно, что он тяжело, надсадно дышит, словно пробежал куда больше, чем взаправду. Келус понимал, что сигониец не был в достаточно осознанном состоянии, чтобы находится близ такой высоты, поэтому решительно двинулся вперёд, чтобы оттащить его.
— Эй, осторожн-
Келус подумал, что то было видением, дурным навождением, когда в ушах оглушающе загудело, а пред взором, прямо в воздухе, рассекла воздух трещина над чужой головой. Расщелина расширилась, полнясь мерзким цветом, что изливался из нее вязкой слизью.
С громким ревом из трещины выскользнула черная гибкая тень. Словно только явившись на свет, она издала высокий, рвущий перепонки крик, принесла с движением порыв смердящего ветра, что вскоре обратился вспять, толкнув вспину. Келус зажмурился, всего на мгновение, чтобы проморгаться от ударившего в глаза сухого воздуха, но едва обратил взор туда, где мгновения ока назад стоял Авантюрин — оно оказалось пусто — а его тело подбросило вверх над пропастью. Секунды замерли — будто в мире грёз время было способно растягиваться, литься тягучей патокой, отмеряя секунды лишь с ударом сердца.
Келус бросился вперед, не допустив времени даже на малейшее раздумие. Авантюрина развернуло в воздухе, множество одежд его всплеснулись, в действительности подобно крыльям, и Келус разглядел в мгновении его лицо — глаза расширились в изумлении — то несомненно было первой искренней, живой эмоцией — холодящий душу страх, взгляд человека, понимающего, что Смерть уже здесь.
Скользящая по эфиру тварь обвила тело змеей. Множество глаз — что никому никогда не удавалось счесть, ведь того просто не успевали сделать жертвы перед смертью — устремилось до самой души, насквозь плоть и кости, и Келус ощутил могильный холод, охвативший его тело тисками, потекший ледяным потом по спине — верно, то, о чем говорил Авантюрин. Предвестник смерти плел незримый кокон вокруг самой сущности человека, прежде чем убить — это и чувствовал сигониец за несколько мгновений до того, как-
Костяной хруст и слабый, сорвавшийся в хрипение крик не ужаса, а пронзающей боли — то было первым, что Келус различил и что ворвалось в его сознание раскатом грома. Звук донесся до его разума первым, и лишь потом глаза увидели, как огромный клинок наконечника хвоста твари устремился насквозь груди — так, словно нож рассек мякоть. Тело повисло на шипе, Келус чувствовал, что его ноги были вот-вот готовы подкоситься, а к горлу подступила желчь.
Авантюрин все еще был жив. Он почти не двигался, только лишь судорожно, как выброшенная на берег рыба содрогался, а руки его, обагренные собственной кровью, потянулись к груди, к самому точеному острию. По его щекам проскользила соль, смыв брызнувшие на кожу алые капли, и едва он попытался приподнять голову, как клинок вошел глубже, протолкнувшись сквозь плоть. Проломленные кости издали ужасный, тошнотворно влажный треск, кровь с новой силой полилась, окрашивая каждый дюйм чужого тела. Авантюрин замер, хрип прекратился, лишь Келус увидел каплю чистого хрусталя, блеснувшую и ниспавшую бесследно в пропасть вместе с рдяным потоком, исполненным ужасом и болью.
Существо с силой стряхнуло с хвоста тело и оно отлетело в сторону, с глухим звуком рухнуло на поверхность пола, бездвижимое, истекающее кровью на багряный ворс. Тварь же, свернувшись, словно скорпион, и запрятав клинок, орасив кровью воздух, нырнула в пространственную щель, исчезнув безнаказанно, не оставив ни малейшего следа присутствия.
Келус не находил в себе сил сделать и малейшего шага. Он, не дыша, смотрел на растерзанную, обезличенную куклу, лежащую в нескольких ярдах от него. Тело лежало на боку, сокрывая конечностями сквозную рану.
Словно громом, явившемся средь ясного неба и вмгновение возвратившим рассудок, явился тихий, едва слышимый болезненный вздох.
«Еще жив», — пораженно, неверяще. Келус ощутил, словно его конечности наконец отмерли, и он побежал, и рой мыслей тотчас заполонил, заслонил его разум, среди которых он разобрал ужасающую его самого идею: «Лучше бы он умер от удара сразу же». Так он бы не мучался, а сейчас, истекая кровью, был вынужден, захлебываясь ею, думать лишь о том, как каждая крупица жизни, что все еще теплилась под кожей, покидает его.
Упав на колени подле тела, Келус попытался развернуть его, потянув за плечо. То поддалось — было совершенно безвольным — упав на спину. Кровь вязким, темно-красным потоком с новой силой хлынула из вороха пробитых ребер и была очень тёплой, кажется, горячее, чем у уродившихся на других планетах людях — Келус ощутил это, даже не коснувшись напрямую, лишь блестящего пятна, замаравшего пиджак.
Авантюрин задыхался — нижняя половина его легких была пробита — он плакал, но все еще был в сознании, и его глаза беспорядочно, невидяще метались, слезы соскальзывали со светлых ресниц, оставляя сверкнувшие на бледной коже борозды. Его окровавленные губы были разомкнуты, словно хотели что-то изречь, но с них нисходил лишь влажный, надсадный хрип — невозможно было произнести ни слова, когда грудь была раздавлена.
Келус не знал, что он мог сделать, понимал лишь одно — смерть неотвратимо брала свое. С такой раной невозможно выжить.
Стиснув зубы, сдерживая жжение, зардевшееся под веками, Келус положил руку на белесую, ледяную ладонь. Сжал ненамного, совсем чуть, только лишь чтобы обозначить свое присутствие. Частое, поверхностное дыхание замедлилось, веки прикрыли тускнеющие омуты — словно страх ненамного покинул из последних сил бьющееся сердце, и Авантюрин успокоился, почувствовав чужое тепло. Похоже, как и многие, он боялся умирать в одиночестве. Сейчас он был абсолютно обнажен, Келус видел каждый блеклый оттенок эмоции на обескровленном лице — и это было по-своему красиво, по-настоящему.
— Мне жаль, — выдохнул Келус едва слышимо. Он знал этого человека столь не много, даже, верно, не его, а лишь кропотливо выстроенный образ, но то, что тот сейчас умирал на его глазах, привносило немыслимую печаль — за то, что у этой души больше не будет времени, чтобы себя исцелить, чтобы познать что-то большее, чем притворство и неподъемный груз собственного прошлого, вынуждающего терпеть кого-то другого в своем теле, но отнюдь не себя самого.
— Это… Было неожиданно, — послышался голос за спиной. Келус обернулся — над ним высилась фигура Лебедя, беспристрастная, холодная.
— В реальном мире… Его ведь тоже не станет? — охрипше, тихо, боясь собственно сказанного.
— … Верно. Его сознание погаснет, — спокойным тоном произнесла она, уложив руки на груди. — Даже я не смогла предугадать появление вестника, не понимаю, что это за сущность и кто ею управляет. Убивает без разбору, в любом случае-
— Подождите, — отчаянно, надтреснуто выпалил Келус. — Подождите, он же еще слышит, — его голос подкосило, он зазвенел сильнейшей тоской, что распирала все это время нутро. Разве можно было такими словами сопровождать чьи-то последние секунды? Говорить, что смерть будто вовсе случайна, незначительна…
Судорожное дыхание совсем поредело, но глаза все еще не закрылись. Келус заметил, что они потеряли цвет, он покинул их, так же, как кровь хладное тело. Серая, бесцветная радужка замерла, смотря перед собой, на глаза ниспали пряди волос, промокшие, слипшиеся от крови — Келус поправил их, убирая с лица, чтобы те не мешались. Кожа на щеках уже была ледяной, словно вовсе фарфоровой, когда он коснулся ее.
Руку на замершей ладони Келус сжал сильнее, и что-то разбилось с громким треском, разлетелось на крошечные осколки в его сердце, когда тонкие фаланги слабо дрогнули в его хватке, ответно обхватив пальцы. Подлинное, искреннее прикосновение.
Последний выдох снивзошел с белесых губ. Тело обмерло, голова откинулась в сторону, обратив опустевший взгляд в то место, где мгновение назад существо переломило кости, разрежило плоть и вырвало душу.
— Я не забуду, — шепотом, опустив голову изрек Келус, и слеза его ниспала на переплетение рук. Он отпустил обмякшую кисть, аккуратно уложив на груди, вторую устроил так же, закрыв все еще кровоточащую, чернеющую рану.
Глаза. Выцветшие, померкшие, они все ещё были открыты — но отчего-то так страшно было прикоснуться к чужому лицу, словно сейчас закрыв их, Келус совершит что-то непоправимое, невозвратное. Наверное, с не закрытыми веками умирали те, кто погиб внезапной, молниеносной смертью, либо же те, кто до последнего вздоха невыносимо боялся проваливаться в кромешную темноту, желая видеть, осязать, чувствовать даже такой краткий, страшный миг, как собственную неотвратимую гибель. Не о чем было думать, не было в сознании тех воспоминаний, которые могли бы утешить в момент кончины, пронесясь перед глазами, взамен этого они были кромешно темны и полны сожалений, так, что лучше было не закрывать век, чтобы не встретиться с ними.
Несчастная смерть. Медленная, одинокая, болезненная.
— Спи спокойно, — едва слышимый шепот. Келус закрыл обезличенные, словно вовсе не принадлежащие Авантюрину глаза — совершенно блеклые.
Только сейчас Келус заметил, что код на чужой шее исчез. Ровные, выверенные черные штрихи стерлись, вместо этого на их месте явилось жесткое, краткое — «испорчено». Похоже, «не годно к продаже» было слишком длинным, чтобы уместить то на бледной шее. Келус не знал, что за технология позволяла сменять таким образом «маркировку» — будь то вживленный под кожу маячок или что-либо еще, но ясно было одно — превращать жизнь в товар, обесценивать, порочить чужую память, словно какую-то выброшенную, сломанную игрушку — было бесчеловечно.
Келус, стянув с своей одежды ленту, завязал ту на чужой шее, закрывая надпись полосой блестящей ткани. Так больше не было видно этого ужасного клейма, вместо этого желтый, яркий цвет ленты — словно всегда там и был — стал частью чужого костюма, пусть тот и был весь в крови и изорван.