Третий запасной

      Ден между ними — не просто как меж двух огней. Ден между ними — как зерно между жерновами, как металл, зажатый между опорами пресса, как фильтр, как мягкая впитывающая салфетка.       Ден между ними кто угодно, но не человек с собственными чувствами и желаниями, не партнер, не любовник, не друг, не что-то ценное. Не часть триады, а лишь топливо, на котором функционирует пара.       Ден для них просто расходный ресурс.       И он, конечно, сам идиот и придурок, раз позволил так с собой обращаться, но в чужую любовь он был влюблен слишком сильно, чтобы просто смотреть, как она умирает.       Ден просто до безумия хотел ее спасти — и спас, изрезавшись об острые линии Магиных скул и Мирины ключицы-лезвия.       Ден слишком поздно понял, что нельзя хватать ножи прямо за свежезаточенную кромку. Что Мирина любовь похожа на яд и что Магина ревность — все равно, что удавка на шее.       Что Ден нужен им только во время очередной ссоры: чтобы разорвать ему телефон сообщениями, чтобы прийти к нему в комнату и устроить скандал, чтобы заставить друг друга ревновать. Чтобы Ден в итоге оставил их одних и ушел спать к Илье, а на следующий день сцеловывал их запах со своей подушки.       Ден больше не может. У него больше нет сил лежать под Магой, когда Мира не дает, как хуевая замена, которую даже не ебут лицом к лицу; нет больше сил сосать Мире, когда Мага снова гасится, и Колпакову надо снять кружок, чтобы вывести его на эмоции. У Дена больше нет сил отдавать им себя, ничего не получая взамен.       У Дена больше нет сил быть запасным. Ден хочет быть лишним.       Он просит их остаться в практисе, когда все расходятся по своим делам: разворачивается в кресле так, чтобы видеть их обоих, смотрит по очереди то в одни карие глаза, то в другие. У Дена такие же, но его так и не приняли в прайд. Он слишком нормальный. Слишком целый. Он функционирует на любви, а не на жгучей ненависти, которую они по ошибке называют любовью.       — Я больше не хочу иметь с вами ничего общего, — говорит Ден, когда наконец может собраться с силами. — Больше не лезьте ко мне со своими проблемами. Разбирайтесь сами.       Они молчат, и это понятно: Мира слишком гордый, чтобы пытаться Сигитова удержать, а Мага слишком рад, что Мира снова будет безраздельно его. Но Денису все равно. Он и так знал, что не нужен им, его в происходящем не удивляет абсолютно ничего.       Он выходит из практиса, и ничья рука не дергается, чтобы его остановить. Никто не пишет ему после, никто не извиняется и не спрашивает, в чем дело, никто не уточняет, можно ли как-то изменить его решение.       И Денису вдруг становится неожиданно легко. Пусто и тоскливо без чужого внимания, но легко. Он заново учится засыпать без разрыва телефона и успокаивающих сообщений для Маги, начинает улыбаться по утрам и завтракать чем-то кроме свежего морального разъеба от Миры. Ему становится лучше.       Ден излечивается.       Только шутки у Миры становятся все жестче, а Магины взгляды — все злее. Денис не понимает, он ли причина их гнева или они сами. Но он и не хочет понимать, он хочет только чтобы они забыли о его существовании навсегда.       — Ебаный гном, — шипит Мира, нарочно спотыкаясь о него на выходе с буткемпа.       Ден молчит, но ловит на себе взгляд Халилова, жгущий кожу прямо через футболку.       — Что? — спрашивает.       Мага в ответ скалится и молчит.       Денис не хочет больше разбираться, что с ними не так. Если у них от этого будут проблемы в игре, которые не поможет решить ни психолог, ни вся команда менеджеров, значит, это просто судьба. Не сложилось, не срослось. Не стерпелось и не слюбилось.       И Сигитов не обязан в одиночку тащить на себе менталку половины команды.       Но Мира чахнет, а Мага теперь смотрит тоскливо. Они оба все еще слишком гордые, чтобы признаться в том, что вдвоем не справляются, а может просто понимают, что Денис не захочет возвращаться. Может, иллюзию нужности Ден вообще построил себе сам.       — Ты как? — дежурно спрашивает он, когда Мира утром выползает из своей комнаты убитый и растрепанный. Смотрит на Сигитова так, будто сейчас заплачет, и губы у него дрожат так нелепо, что Денису хочется его пожалеть.       Но он не станет. Потому что Мира никогда не жалел его самого.       — Норм.       Голос у Колпакова хрупкий и ломкий, хриплый со сна. Интонация странная, въедливая, Денису кажется, будто этой короткой тихой фразой Мира на весь мир пытается что-то прокричать.       Но Ден в берушах. И в непроницаемо черных очках. Поэтому он просто отворачивается обратно к кофемашине, и только через несколько секунд осознает, что его со спины хватают за бедра холодные руки.       Такой лед на пальцах в команде только у Миры.       — Ты чего? — не оборачиваясь, спрашивает Ден. И чувствует, как чужой лоб, упирающийся в его поясницу, начинает дрожать и тереться о его футболку. — Мира?       — Вернись, — хрипит Колпаков. — Я на коленях т-тебя умоляю. Пожалуйста.       Денис проливает кофе мимо кружки как в какой-то дешевой мелодраме; обжигает себе пальцы, но не может сдвинуться ни на миллиметр, не может даже позволить себе сделать вдох.       От излома в Мирином голосе у него щемит в сердце, но Ден не хочет, так сильно не хочет больше ввязываться в это дерьмо.       — Нет. Я не могу.       — Я сделаю все, что захочешь.       — А Мага?       — И он тоже.       — Почему ты говоришь за него?       Мира молчит, сильнее вжимаясь в его спину лицом; стоять на кафельном полу коленями, особенно такими костлявыми, наверняка неудобно и больно, но Колпаков почему-то не пытается встать. Его дыхание обжигает Дена даже через футболку.       — Потому что нам без тебя плохо. Обоим.       Ден ставит кофейник на стол, отодвигает подальше кружку; оборачивается в этих странных объятиях, смотрит на Миру сверху вниз: непривычно, странно и отчего-то очень цепляюще. Темный взгляд из-под мокрой челки режет Дена без ножа, и он шумно выдыхает, когда замечает в этих глазах дрожь мелких капелек.       — Мира…       Увиденное его… поражает. Сигитов теряет дыхание, глядя на измученное лицо, потерянное и жалобное, такое близкое и такое умоляющее. Губы раскрыты, рот хватает глотками воздух рядом с его животом. Пальцы впиваются в ткань домашних штанов до белизны под ногтями.       — Мне похуй н-на гордость, я без тебя не могу.       Денис кладет обожженную руку ему на лоб, смахивает волосы, чуть тянет назад. Мира на это движение поддается так легко, что кажется, будто на коленях перед Сигитовым стоит вообще другой человек.       Мира же гордый, как принц, и холодный, как зимняя стужа. У Миры в желудке стальной стержень, на языке — ульта Веномансера, а в голове — штормовой ветер, несущий мысли в неизвестных направлениях. Мира сложный и непонятный, Мира убийственный.       Но сейчас — убитый. На глазах слезы, а на губах едкий запах сигарет. Мира давно не курил — с тех пор, как Ден попросил его перейти на электронки, — и сейчас то, что он осознанно травил себя сигаретой, почему-то крошит Сигитова изнутри.       — Ты сделаешь мне больно, — выдыхает он. — Снова.       — Нет. Прости. Я… Я был идиотом и думал, что ты никуда не денешься.       Мира даже не пытается врать, и от этой честности в животе что-то скручивается в тугой горячий комок. Мира жмется к нему губами прямо через ткань, вжимается лицом и даже не думает подниматься на ноги.       И Ден не знает, стоит ли ему верить, но он почему-то верит. Может быть, снова ошибется. Может быть, на этот раз Мага с Мирой разнесут его до основания, не оставив ни стен, ни фундамента. Но когда Колпаков так смотрит, в душе у Сигитова не остается ничего, кроме желания его поцеловать.       — Пообещай, что все это говно не повторится, — почти шепотом просит Ден.       — Обещаю, — сипит Мира.       — И я, — раздается от двери. — Клянусь.       Ден вскидывает взгляд и видит Магу, как обычно упакованного в черное: такого же невыспавшегося и усталого. Халилов подходит ближе, и картинка становится совсем сюрреалистичной, когда он опускается на колени рядом с Мирой и кладет свою щеку Дену на бедро.       Нервный смешок слетает с губ сам собой.       — Что с вами?       Две пары глаз теперь смотрят на него с таким внутренним голодом, что становится не по себе. Мага облизывает свои губы и, не отрывая взгляда, тянет Денисовы штаны к полу; Мира следом стаскивает трусы.       С обеих сторон они прижимаются губами к ещё мягкому члену, который дергается тут же, стоит мозгу осознать происходящее.       — Вы ебанулись? Спалит же кто-нибудь.       Но по взглядам из-под темных ресниц понятно, что им обоим все равно. Ден под их губами крепнет в считанные секунды, впивается руками в край столешницы, упирается в него спиной. Горячие языки скользят по стволу, и Мирин рот обхватывает головку. Магины губы, влажные от слюны и чуть шершавые от вечной сухости, целуют яйца.       Ден закусывает губу, чтобы не заорать. Он впервые видит Миру на коленях перед собой, а Магу на коленях — вообще впервые, и оттого, что это все так открыто достается ему, у Сигитова плавится мозг.       Два рта скользят по нему так, будто они единое целое. Будто за то время, что его не было рядом, они сплелись в один комок мыслей, разделили на двоих ощущения. Если так, то неясно, зачем Денис теперь им нужен, ведь его приручили только для этого.       — Нахуя вы это все… — начинает он.       А договорить не может, потому что Мира заглатывает член до основания, а там его губы встречаются с Магиным ртом, вобравшим в себя его яйца целиком.       — Боже, — шипит Сигитов; пережидает нахлынувший совершенно внезапно оргазм и едва удерживается на ногах.       Мага отстраняется и целует его в бедро, пока Мира неловким движением утирает губы.       — Потому что мы поняли, что любим тебя, — говорит Халилов.       — Может быть, даже больше чем друг друга, — добавляет Колпаков.       Ден неловко подтягивает штаны, смотрит на них и сползает на пол, чтобы быть с ними одного роста. А потом улыбается, как конченый придурок.       — Посмотрим, что вы скажете через неделю.       «И как быстро вы снова захотите меня сломать», — мысленно добавляет Сигитов.       Но теперь эта мысль его почему-то не пугает.