Мне снова прописали кучу таблеток. Ненавижу их горький вкус. Спасает только кофе, вернее его запах. Мне кажется, что мой врач о чем-то догадывается и косо смотрит в мою сторону. Нужно прятать баночку лучше… Нина
В размерах вселенной их проблемы были меньше звездной пыли, а для них – все равно, что рождение новой галактики или крушение старой. Внутри Эйдена взрывалась сверхновая – яркая, красочная, пока у Адама разрасталась черная дыра размером с Альфа Центавра. Эйден наклонялся ближе, касался пальцами светлой кожи и соединял желтой гуашью веснушки в созвездия. На щеках большой пес и лебедь, а на лбу малая медведица, уходящая в выкрашенные в розовый волосы. Краска легка неровно, пятнами разных тонов, сохранив особую яркость на более светлых концах. У Эйдена редкие блики фиолетового, проявляющегося особенно ярко лишь на солнце. Краска была не самой лучшей, наносили они ее друг другу спешно, неаккуратно, но с радостью и весельем, перепачкав пол в домике. Пятно пришлось прикрыть круглым ковриком, принесенным Ниной для большего уюта. Карл пожимал плечами и с самым умным видом тогда произнес: «Девчонки, что с них взять», за что получил легкий подзатыльник, не из обиды, а больше из воспитания. Семена белого одуванчика запутались в густой гуаши, утонули в ней, решив вернуться обратно к желтому. Кисточки были потеряны еще в самом начале поля, а на холсте подсох рисунок от травы. Ветер пах маками и собирающейся вдалеке грозой, грозившейся начаться ближе к вечеру. Старый велосипед со скрипучими педалями и сломанной подножкой потерялся в золотистых волнах, что не отыскать. Адам поморщился, и новый рисунок на кончике носа вышел немного кривым. Божья коровка заползла на ладонь и пощекотала пальцы, вспорхнув вверх, сбегая. Эйден проследил за ней, поднимаясь взглядом к медовым от заката облакам и розовой патоке. Он любовался небом, а Адам ловил себя на мысли, что не может оторвать взгляда от него – неизведанного, но неизмеримо манящего, как космос. Его личная сверхновая, готовая вот-вот спалить все вокруг своим рождением. – Кажется, я люблю тебя. Эйден улыбнулся, прикрыл глаза на мгновение, в которое в груди Адама прекратилась жизнь. Волнение охватило, как и осознание собственных громких, но правдивых слов, прозвучавших страшнее и громче грома, который обещали по ТВ. Он не успел еще осознать свои чувства, как решился озвучить их, сглатывая тревогу, когда Эйден, наконец, посмотрел на него, опустив голову к правому плечу. Несколько фиолетовых прядей упало на лицо, мазнув по лбу и румяным от жары или от недавнего признания щекам. Глаза смотрели вниз, и только сейчас пришло осознание, что их пальцы переплелись в прочный замок, из которого проросли подсолнухи и незабудки. Не оттолкнет. Адам сильнее сжал пальцы и затаил дыхание, когда Эйден подался ближе, коснувшись кончика разрисованного носа своим. Глаз его все еще не было видно из-за полуопущенных пушистых ресниц. – Больше, чем солнце веснушки, – прошептал он и, наконец, поднял взгляд. Поцелуй был сжигающим и ярким, как радуга. Он обжег уголок губ, созвездие большого пса, малую медведицу, лебедя и смазанную туманность Андромеды на носу. Адам вцепился в плечи, сминая широкие рукава синей футболки с изображением Эйнштейна и задышал им, чувствуя, как опаляет солнечный жар цветущие легкие, поросшие клевером. Среди них обязан затесаться один удачливый, с четырьмя листочками, который нужно будет прожевать и загадать желание – тихо-тихо, чтобы не спугнуть. – Скоро пройдет летний фестиваль в *. Мы могли бы съездить туда в воскресенье. Адам уткнулся в острую ключицу с медовой шеей, чувствуя щекочущие щеки черные завитки длинных волос. – Думаю, ребятам там понравится, – прошептал Адам, не рискуя отстраниться. Щеки припекало от солнца ли, или от прорывающегося сквозь него счастья и смущения. Было не особо важно. Главное не смотреть в темные глаза – затянут, как кроличья нора, где останется только падать, падать и падать, позабыв о времени. Он сможет повеситься на старых карманных часах с золотой цепью и схорониться в ковре из клевера, в мягкой и теплой земле, пропитанной ежевичным чаем и малиновыми кексами. Эйден мягко коснулся его волос, встрепал розовые кудряшки, путаясь в них пальцами. Несколько волосинок зацепилось за розовый пластырь на указательном пальце, потревожив нарисованного на нем цыпленка. – Я хочу съездить туда только вдвоем. Что-то вроде свидания. Адам замер и, кажется, прекратил дышать. В груди запекло, и, кажется, то было сердце, способное подарить людям свет. Он новый Данко.**
Он по-другому смотрел на комнату и чистый потолок, раскинув руки в стороны. На стенах все еще остались разбросанные Эйденом краски, на тумбочке уместились вымытые контейнеры, которые вечно забывались из-за спешки или откладывались из-за нехватки места в рюкзаках. Обычно они были набиты мелкими безделушками, цветными карандашами, смятыми бумажками, шоколадными конфетами и прочей маленькой чепухой, которая должна была навсегда переселиться в домик. Как то пресс-папье, когда-то давно принесенное отцом с работы. Оно долго пылилось в одной из коробок на шкафу, а теперь украшало шалашик, удерживая разрисованные блокноты и тетради с заляпанными синей гуашью нотами. Откуда они появились, Адам не знал, но точно помнил, что до прихода ребят их в шалашике не было. Может, их принес кто-то из них, а, может, они стали творением самого их маленького укрытия, вещи в котором появлялись внутри чудесным образом, как в старых сказках. Их личная «Комната так и сяк ». Адам прикрыл глаза. Ему прямо сейчас хотелось оказаться внутри старого дуба, подобного Шиве с его когтистыми ветвями-руками, тянущимися к солнцу. И если дуб был местом его уничтожения, то согласно Тримурти, домик служил защитой, безопасным местом – Вишну, куда проводником шел извечный Брахма – Эйден. Недавно он был в больнице не как посетитель, а как пациент, вынужденный снова надевать халат и мягкие тапочки, в которых он шлепал по длинным коридорам из одного кабинета в другой. Несколько привычных процедур, осмотр и пара болезненных уколов, от которых на ягодицах остались синяки. Берта, делающая эти самые уколы, постоянно поддевала его в своей привычной шуточно-насмешливой манере, но после положила на столик пару конфет, которые хранились в ее карманах. Сама сладкого она не ела, попросту не любила, а, может, у нее была аллергия, точно Адам не помнил, да и вообще мало что знал о медсестре, работающей с ним долгие месяцы. Мама все время сопровождала его, ходила следом, подобно ящерице, выжидающей смерть своей жертвы. Но оттолкнуть ее или остановить, сил просто не было. После осмотра они вернулись в кабинет лечащего врача – пожилого мужчины, высокого, стройного и почти полностью седого. Кожа его лица была желтоватой и сухой, как старая, немного помятая жесткими складками у губ бумага. На лбу гармошкой также собирались морщинки, он часто хмурился и поджимал бледные тонкие губы, рассматривая результаты анализов. Маленькие, аккуратные очки-прямоугольники все время спешили съехать с ровного длинного носа, и врач поправлял их указательным узловатым пальцем, хмурясь только больше. Старый, нахохлившийся филин с вздыбленными перьями и побледневшими от старости глазами. Просмотрев результаты, он хмыкнул, откашлялся, поднял взгляд на сидящего в кресле Адама, а после на Монику, сиротливо сжавшуюся у входа. У нее была поистине поразительная способность казаться ненужной и слишком жалкой, даже не прикладывая никаких усилий, особенно сейчас: бледная, обнимающая себя за тощие плечи, скрытые мешковатой кофтой с длинными, растянутыми рукавами. – Пока нет никаких изменений, – прокаркал врач, и Моника тяжело выдохнула, не сдержав скорбного выражения лица. – Но в нашем случае отсутствие изменений тоже можно считать хорошим знаком. Филин закашлялся, повел широкими плечами, вновь просматривая бумаги перед собой. Неужели что-то могло бы измениться всего за эти пару секунд, что он посмотрел на них? – Но мы же столько сил прикладываем, – Моника сжала плечо сына, почти болезненно из-за костлявых пальцев. – Лекарства, процедуры, диета. Мы стараемся, Адам старается, а все, что вы говорите, так это отсутствие результатов, которые можно считать за что-то хорошее? Я не согласна, – голос подскочил, и без того высокий он стал тонким, почти писклявым, отдавшись неприятным звоном в ухе. Адам поморщился, а доктор сдвинул кустистые брови к переносице, причмокнул полными губами, едва ли не нахохлившись. И впрямь старый добрый филин, которого подняли не в нужное время. – Вы говорили об операции… – Операция возможна, да, – кивнул мужчина и, наконец, отложил анализы, сложив перед собой руки, немного нервозно покручивая большими пальцами. – Пересадка сердца в его случае могла бы быть вполне успешной, но донора пока нет. Вы стоите в очереди, и как только появится возможность, мы сообщим. Пока же нам всем стоит набраться терпения и немного подождать. Моника едва ли не взвизгнула от злости и отчаяния, развернулась и стремительно покинула кабинет, громко хлопнув дверью. Множество наград и дипломов в рамках на стене покачнулись, не выдержав, задрожали, словно испугались. Кажется, его мама была в отчаянии, и, наконец, осознала в полной мере, что время ускользало от них сквозь пальцы, несмотря на глупую маленькую отсрочку в жалкие пять минут на старых домашних часах.**
Адам впервые за долгое время чувствовал себя живым. Он смотрел на пеструю гирлянду на батарейках и маленьких бумажных журавликов под потолком, мог слышать стук собственного сердца. Словно в этом маленьком мире, укутавшем его в пуховое одеяло, что-то упорно заставляло его жить. Может все дело было в нелепости, в пестрых красках, измазавших все вокруг, в подсушенных цветах или же Эйдене, лежавшем рядом, но это прекрасное чувство только укреплялось с каждой минутой. Время его не обкрадывало в этом шалашике, оно честно забирало свою плату. Ему хотелось остаться здесь, стать частью этого небольшого мира и пропитать собой разукрашенные стены, неровный пол, цветы, живущие только на шипучей газировке, цветастые занавески. Он хотел стать маленьким журавликом на потолке, точкой на измятой карте или незатухающей свечой в разбитой бутылке. Можно было спрятаться вместе со временем в тумбочке, а еще лучше в старом сундуке, где можно будет проспать в обнимку с летом целый год до новых подсолнухов. Он бы схоронился среди мягких подушек и одеял в тайне от месяца, в старых часах с кукушкой, на страницах приключений Жуля Верна, в голосе Элвиса, застывшем на пыльных пластинках. Адам мог бы забрать с собой Эйдена, связать их бусами из кувшинок и попросить остаться на две моря из гвоздей, пока не прохудится ваза. Он хотел стать деревом, крепко цепляться корнями за землю и тянуться к небу, где плавала большая банановая рыба, зарывающаяся в розовые облака из ваты. Эйден раскрашивал их акварелью, водя по синему холсту, и обещал подняться к звездам. Адам касался его свободной руки, переплетал измазанные в земляничном соке пальцы и вдыхал лето. Через рубашку из груди пробивались подсолнухи, срастающиеся с васильками из короны Эйдена, обмакивающего кисть в радугу. Из его волос выбивались светлячки, кружились роем мыслей и оседали на языке горьким послевкусием свежей полыни. Он мог бы быть туманом – густым, как патока, соленым из-за невыплаканного моря, тянущимся над студеным ручьем, в котором утопились острые камни и детские башмачки. – Ты знал, что в Японии, есть пляж, усыпанный звездами? Эйден откинул кисти в сторону, мазнув по дощатому полу лиловыми красками, и повернулся к нему в боевом раскрасе индейца, не хватало лишь перьев, но их заменяли васильки. Он сунул руку в карман красной рубашки с кучей заплаток, и выудил мятое фото, выкрашенное в мечту. – Красиво, правда? Он поднес картинку прямо к его носу, заставив поморщиться и спугнуть веснушки. На небольшой фотографии был белый пляж из маленьких звездочек, и голубую воду с солнечными бликами. – Это скелеты простейших. – Адам опустил руку с фото на пол, бросив косой взгляд в его сторону. – Предлагаешь посетить кладбище? – Фу, – он пихнул его в бок и рассмеялся, развалившись рядом, – ты убил всю романтику. Тебе не нравится? Их пальцы снова переплелись, а носы почти соприкасались кончиками. Между ними расположился большой каньон, а они стали веревочным мостиком. – Когда лето кончится. Когда лето кончится, они коснутся звезд. Эйден улыбнулся и поверил, собираясь сплести кружевную дорогу. Он украдет пряжу у старого мохнатого паука в углу, использует тонкие ключицы Адама вместо спиц и попросит банановую рыбу подсадить их. Придется захватить плащи, чтобы не обжечься, но отчего-то горячо становится уже сейчас. Эйден придвинулся, подался ближе, позволяя мостам соприкоснуться, и быстро ужалил в самые губы, заставляя расплавиться. Подсолнухи в груди вспыхнули жарким маревом и тут же потухли под градом из земляничных поцелуев, перекрывающих отпечатки солнца. Жаль, что магия так быстро разрушается. За стенами укрытия раздался скрип, и маленькая дверка в полу рядом приподнялась, показывая Карла в синей кепке с эмблемой какой-то хоккейной команды. За спиной его висел увесистый красный рюкзак с яркими акварельными пятнами. Он повел носом, шмыгнул и улыбнулся щербатой улыбкой, когда его подтолкнули снизу. – Чего ты там копаешься? Спустя секунду показалась еще одна растрепанная голова. Нина пихнула его локтем в бок и пристально посмотрела на хозяев их маленького убежища, прищурившись. Карл начал что-то активно показывать ей руками, на что девушка только отмахнулась и подтянулась вверх без особых усилий. Она оказалась внутри второй – сначала внесла свою драгоценную банку с кофе. – Могли бы предупредить. У меня от сладости сводит зубы. Карл активно закивал, но в тайне от подруги подмигнул им, одним только этим жестом успев раскрасить мир в любимый лиловый. Он отер вспотевшие ладони о штанины коричневых брюк, довольно выдохнул и упер руки в бока, оглядываясь. В домике что-то снова изменилось, и на его вопросительное пожатие плечами Адам взмахнул рукой вверх, а Эйден произнес: – Мы добавили мечту. Нина подняла глаза к потолку, заметила журавликов, кажется, посчитав их одним махом, и вернулась к тумбочке. Она старательно отыскивала свой карамельный батончик, спрятанный с прошлого раза. Ей пришлось прикусить язык, чтобы не сказать ребятам, что вообще-то их мечта повесилась. – А где вы потеряли остальных? Адам продолжал лежать на полу, смотря на мир вверх ногами. Эйден принялся собирать краски, пряча радугу в цветные баночки, растаптывая землянику, которую они так и не успели вырастить. Карл бросил рядом одну из подушек и опустился на пол, склонил на бок голову и вывел новую надпись в своем блокноте на мятой странице. «Оливер принесет радио. Обещал рассказать что-то про радиоволны». – Адам не умеет плавать, – заметил Эйден, мельком заглянувший в блокнот. Он почти справился с импровизированной уборкой и теперь примостился рядом с ними, кладя острый подбородок на бумажное плечо и обнимая за талию. Нина зря тратила время отыскивая свое лакомство. Время нужно было чем-то подкармливать, и в качестве подношения оно съело батончик. Сухие завтраки кончились на прошлой неделе, и им следовало пополнить запасы. «Радио старое, волн хватит только по колено».