Я сделал новое сердце из бумаги. Вышло не с первого раза, немного Криво, и первое пришлось выбросить. Жаль, нельзя поступить также с тем, Что в груди… Адам
Мама была недовольна его поздним приходом. Она говорила об ответственности, правилах и заботе о собственном здоровье, пока в голове Адама крутилась пластинка с музыкой из роллердрома. Он сидел за столом, наблюдал, как Моника разогревала пресный ужин, и покачивал ногой в такт заевшей мелодии, подперев голову рукой. Говорить не хотелось, да и не следовало. Было куда интереснее мучить картофельное пюре, протыкая его вилкой. Часы показывали ровно девять. Отец снова задерживался на работе, а, может, решил и вовсе не приходить, отговариваясь очередной важной встречей ранним утром, из-за которой придется переночевать в центре или на работе. Фрэнк словно избегал собственного сына, и эта мысль почти не задевала, за столько времени можно было привыкнуть почти ко всему, кроме Эйдена. Он был квантовой физикой, которую просто невозможно было понять, или кубиком Рубика, который так и не собранным валялся среди привезенных из больницы вещей. Адам не разбирал их полностью, трезво оценивая свои шансы. В скором времени ему, возможно, придется снова вернуться в душную палату, так зачем тратить время впустую. По этой же причине он отказался от ремонта или хотя бы перестановки. – Адам, я же волнуюсь, – немного плаксиво призналась Моника и опустилась напротив, обнимая ладошками большую чашку с кофе. Видимо, она упрямо собиралась дождаться Фрэнка. Он кивнул, соглашаясь. Ему всегда казалось, что с этой женщиной легче и лучше согласиться, но сделать все равно по-своему. По крайней мере, так раньше всегда говорил отец на посиделках с друзьями, заставляя всех дружно смеяться. – Ты мог бы предупредить меня, что задержишься, и тогда я не стала бы даже возражать. Адам снова кивнул. – Или, ты так злишься за тот раз? Она стушевалась, мигом съежилась и втянула голову в плечи, делая первый большой глоток. Видимо, она желала спрятаться в кружке и не выходить, уже сама злясь, что задала вопрос. Ответ ее пугал. – Нет, я же сказал, что не злюсь. И я извинился, – уточнил, заметив, как мама выдохнула свободнее. – Просто все было неожиданным, я не думал, что куда-то соберусь, просто Эйден слишком настойчивый. Услышав новое имя, Моника оживилась, подавшись чуть вперед. Недавний страх пропал также быстро, как и появился, уступая место самому страшному ее пороку – любопытству. – Эйден? – переспросила мама. – Это мальчик с твоих собраний. – Сын Оливии, – ответил он, не сильно желая разговаривать о нем, но отмалчиваться было поздно. – Он немного странный. – Странный? – Необычный, скорее, – исправился он. – Или лучше неизведанный, как космос. – Как космос, значит, – протянула Моника с видом великого гения, под конец широко улыбнувшись. – Я рада, что у тебя появился друг. Адам улыбнулся в ответ сухо и опустил взгляд в тарелку. Разве, Эйдена уже можно было считать ему другом?**
Следующим днем, он был возле школы Эйдена и с любопытством разглядывал большое каменное здание из желтого кирпича с флагом штата, развивающимся на крыше. На зеленой лужайке у широких дверей была куча детей всех возрастов, они занимали все скамейки, кто-то сидел на бордюрах, а кто-то развалился прямо на траве, подложив под голову рюкзак. Со стадиона рядом доносился шум, видимо у кого-то шла физкультура. Адам не знал расписание, не обсудил точного времени, но упорно ждал, неловко пиная лежащий рядом камень. Ему не нравились редкие взгляды, которыми его награждали ученики. Так прошло чуть меньше получаса, как из дверей выскочил Эйден, приветливо машущий ему еще из школьного коридора. На нем была форма из темных брюк и белой рубашки с коротким рукавом. Зеленый галстук он запихал в нагрудный карман, а волосы успел собрать в пучок, который рисковал развалиться. На руках его привычно красовалось множество широких браслетов, скрывающих запястья на добрые пять сантиметров. Он налетел на него разом, едва не повалил на землю и сгреб в неловкие объятья, на мгновение отрывая от земли. Щеки его слегка покраснели от жары, а в школе было слишком душно, словно в Сахаре. – Я едва не изжарился там, как лягушка. Он отстранился и утер лоб тыльной стороной ладони. – Кстати, сегодня на биологии нам пришлось их препарировать, но я спрятал парочку, а потом выпустил. Ты знал, что существуют стеклянные лягушки? У них даже сердце разглядеть можно. Адам не успевал за его мыслями и словами. Гнался, гнался, но видел лишь пеструю бахрому и сладкое конфетти, хотя разгадать хотелось. Не дожидаясь ответа, Эйден потянул его к небольшой парковке, где среди машин ютилась лишь парочка велосипедов. Один из них Адам узнал сразу по неказистому виду и все еще немного погнутому колесу с неровными спицами. На его ручке висел красный шлем с наклейками, некоторые из которых наполовину стерлись от времени, а справа виднелось парочка царапин. Эйден присел, справляясь с противоугонной системой (венком из одуванчиков), которая, в общем-то, и не была нужна. Едва ли нашелся бы человек, которому пришло в голову украсть это подобие транспорта. – И куда ты меня отвезешь? – Садись и узнаешь. – Эйден протянул шлем, словно у велосипеда было больше шансов убить его раньше собственного сердца, и похлопал по багажнику. Выглядел тот ненадежно, но риск же всегда считался делом благородным. – Или боишься, что я окажусь маньяком? И, возможно, окажись это правдой, Адам сказал бы за это спасибо. Быстрая смерть от ножа или чем там еще обычно пользуются маньяки, была куда приятней, чем осознание того, что собственное сердце упорно подводит тебя к могиле. Иногда ему казалось, что он чувствовал, как постепенно от него отрывается по кусочку с каждым новым ударом. Не ответив, Адам ловко щелкнул застежкой и запрыгнул на багажник. Для его удобства Эйден перевернул рюкзак вперед, чтобы не приходилось утыкаться в него лицом, и с довольной улыбкой на все лицо, оттолкнулся. Старые педали слегка поскрипывали, и их не мешало бы смазать, хотя было бы лучше просто сменить старенький, трясущийся транспорт. Оставалось только радоваться их небольшому на двоих весу, потому что иначе они рисковали развалиться по дороге. Миновав школьный двор, заполненный детьми из младших классов, они выехали на дорогу. В разгар рабочего дня машин практически не было, да и начинающаяся жара уже давала о себе знать. Кажется, это лето обещает быть аномально теплым. От раскаленной солнцем дороги поднимался жар, и вдалеке от марева все, кроме чистого неба, казалось размытым. Футболка неприятно липла к телу, а волосы у шеи начинали виться сильнее из-за пота и влаги. Рубашка Эйдена тоже была немного влажной под пальцами, приятной на ощупь и все еще пахла порошком, яблоками, мятными конфетами и приближающимся летом. Они съехали с главной дороги, подскочив на кочке, свернули к лесу с карамельными елями. Под колесами дребезжащего велосипеда хрустели ветви, а, может, то были косточки живущих здесь фей, прячущихся в сахарных домиках. Ветер забирался под рубашку Эйдена, раздувал подобно парусам и стремился поднять над землей. Чтобы не взлететь приходилось на ходу вытягивать руки и прятать в карманах мармеладные шишки. – Дальше придется пешком. Перед ними раскинулось старое, ссохшееся дерево без листьев, с руками, подобными богу Шиве. В самом центре у него было дупло, в которое, забравшись, можно было провалиться в сказочную страну с говорящими картами и Мартовским зайцем, опоздавшем на пару месяцев. Май подходил к концу. Эйден шагнул ближе к нему и помог справиться с застежкой на шлеме, отбрасывая его в траву к велосипеду, у которого даже подножка была обломана на две трети. К вещам присоединился цветастый рюкзак, испачканный в краске, почти полностью покрытый значками, среди которых были совсем глупые, вроде тех, что выдают на заправках в виде рекламы. С сумкой для обуви Эйден поступил куда правильнее, видимо, из-за очередного супергероя на ней, повесив ту на ручку. – Кажется, что про маньяка ты не шутил. Улыбнувшись только еще шире, Эйден ухватил Адама за руку, крепко стискивая пальцы, и потянул за собой, предупредив о толстом корне, о который можно запнуться. Дальше шла узкая тропинка с кучей камней всех размеров, и оставалось радоваться, что они оставили велосипед у дерева, потому что иначе он развалился бы у первого же поворота. Затем они свернули у крупного, округлого камня и вышли к широкому ручью, через который даже не было моста. По краям росли только мелкие кустарники, нижние ветви и корни которых утопали в воде. Эйден, даже не остановившись, быстро скинул обувь, запихнув внутрь носки, закатал узкие брюки, насколько позволяла ткань, и довольно обернулся, откидывая взмокшие пряди с покрасневшего лица. Их не мешало бы убрать за уши, но он не стал тратить на это время, зная, что они все равно вернутся обратно. Вместо этого он повернулся спиной к Адаму и опустился на корточки. – Ты чего удумал? Адам вскинул бровь и сложил на груди руки. Только дурак бы не понял задумки Эйдена. – Залезай. Эйден обернулся и дернул плечами, приглашая. – Я и сам могу дойти. Это глупо. – Глупое здесь только твое упрямство. Вода очень холодная, даже ледяная. Я не хочу, чтобы ты заболел или еще хуже – упал, ударился, захлебнулся, или у тебя может случиться шок. Кто вообще тебя знает, с твоим бумажным сердцем, так что давай, запрыгивай. Обидно не было, ну почти. Сердце то у него и правда было плохим, может, даже и бумажным, но вот неуклюжим он себя никогда не считал. Было куда вероятнее рухнуть в воду вдвоем, но если Эйдену уж так сильно хотелось поиграть в героя, то, пожалуйста, ему же лучше, хоть ноги мочить не придется. Махнув на собственную гордость, готовую было подать голос, он подхватил чужие кроссы, подошел ближе и обхватил руками широкие плечи, позволяя подхватить себя под коленями. Эйден поднялся быстро, без труда, словно тело Адама ничего и не весило, хотя он мог с гордостью сказать, что за последние пару месяцев набрал целых шестьсот грамм. Для него это было целым достижением из-за плохо набираемой массы. Попросив держаться крепче, Эйден шагнул в воду, заметно скривившись. Даже дыхание его чуть изменилось, это можно было почувствовать животом, прижимающимся к узкой, дрогнувшей спине и едва заметным мурашкам на шее. Он ступал осторожно, точно знал, как следует двигаться, чтобы не свалиться, качнувшись лишь один раз на особенно скользком камне с розовыми разводами. От каждого шага поднимались мелкие брызги, и Адам чувствовал холодную воду на своей коже, вздрагивая каждый раз. Перейдя ручей, Эйден не спустил его на землю, лишь перехватил поудобнее и зашагал дальше в лес, оставляя мокрые следы на сочной траве. Он перепрыгнул через цепочку муравьев, указал на маленькую белку, поселившуюся в сосне, и весело качнул ей головой, приветствуя. По пути он болтал о огненных львах, обитающих в глубине леса и питающихся исключительно ежевикой, кустах смоковницы, в которой днем скрывались ночные фонарики, собирающие звезды. Адам смеялся, иногда кивал с умным видом и отчего-то верил, пристальнее вглядываясь в зеленое марево. Они остановились на обрывающемся холме, выйдя из леса и оказавшись перед дубом, возвышающимся над лесом. Он стоял, слегка склонив пышную голову из-за веса расположившегося на ней странного домика из разноцветных досок. Дуб был толстым, старым, и, захоти Адам измерить его, то понадобилось еще бы человек семь, чтобы соприкасаться руками. Вдалеке можно было увидеть извивающуюся змеей дорогу, тонущую в бесконечном сказочном лесу, который хотелось заключить в собственных легких. Воздух здесь был волшебным. – Располагайся! Эйден заскочил в домик первым, разведя в сторону руки с довольной улыбкой. Лицо его светилось от счастья, грудь высоко вздымалась, а через глаза так и лился детский восторг, словно он показывал не шалаш на дереве, а открывал часть своей души. Хотя, наверное, так оно все и было. Почему-то Адам так и представлял внутренний мир своего друга. Что-то необычное, интересное, несуразное, с кучей разноцветных вещей, всякого хлама и даже заводного проигрывателя с ручкой. Домик был небольшим. На самом деле, Эйден почти доставал макушкой до потолка, наспех сколоченного из коротких дощечек, выкрашенных во все цвета радуги. На стенах с кучей постеров про человека паука ютились рисунки, наклейки, карточки и даже старая карта Южной Америки с оторванным уголком. В углу были свалены одеяла, рядом стоял большой сундук, выкрашенная в ярко-розовый цвет тумбочка с кактусом сверху, японский столик и груда комиксов. У маленького окошка с голубой шторой в нелепый желтый горох сидел игрушечный Гарфилд на ящике с пластинками. С потолка свисала гирлянда, а на полу была куча разноцветных бутылок со свечами внутри. –Ты хочешь есть? Адам повернулся к Эйдену, полезшему в ту самую тумбочку. Дверца ее была сломана и просто вставлялась на место с хлопком, чтобы создавать видимость уюта. – Это твой детский домик? – Не совсем, – Эйден вытащил из тумбочки две пачки чипсов, что-то из сухих завтраков, большую бутылку колы и целых четыре упаковки M&M´s. Он довольно вернул дверцу на место и вывалил все прямо на пол, вытаскивая следом одно из одеял с ежиками. – Устроим мини пикник. А еще у меня есть карты и куча игр. Адам верил. Он не сомневался, что в этом маленьком домике можно было найти все, что угодно. Попроси он вытянуть солнце, и Эйден бы потянулся в сторону окна, ухватился бы за один из попавшихся лучей и завел бы гостя внутрь. Под подушками и одеялами в углу скрывался месяц, в тумбочке среди еды и прочих вещей сидело время, а в том огромном сундуке отсыпалось готовое вот-вот нагрянуть лето. Кажется, он начинал мыслить как Эйден, погружался в его мир, совершенно забывая о своем маленьком изъяне. Здесь его не было. Расстеленное одеяло было мягким, пахло хвоей и яблоками, может немного Эйденом и бергамотом. Он ухватил его за руку, усадил рядом с собой, всучил в руки подушку для объятий и что-то из еды. Если быть честным, Адам даже не почувствовал вкуса, но съел с охотой под пристальным взглядом, продолжая разглядывать убежище. В углу на паутине раскачивался черный мохнатый паук, недовольный их приходом. Эйден что-то говорил о том, что вообще-то это его дом, а сам он здесь просто гостит иногда и приглядывает за вещами. Хотелось поверить или рассмеяться, Адам выбрал первое, кивнув в знак приветствия. Среди комиксов завалялось несколько детских сказок, которые обещалось прочитать, кактус оказался не единственным растением, и в старом потертом ботинке медленно расцветал фикус, прислушивающийся к их разговору, если судить по наклону в их сторону. Маленький стульчик, который почему-то нельзя было занимать, кукла в поношенном платье, пара детских ботинок, висящая вместо картины на стене, и озеро из гвоздей в дырявой вазе, которое могло бы быть морем. – Я люблю оригами. Он отпил немного колы, не слушая мысли о том, что маме бы не очень понравилось. Помешавшись на его здоровье, она исключала все, что по ее мнению было вредным, жаль только сердце убрать не могла. – Умеешь собирать журавликов? Он кивнул в ответ. В компании Эйдена хотелось быть слушателем или зрителем. – Я слышал, что, если сделать тысячу журавликов, то можно загадать желание. Это правда? – Можешь попробовать. Адам пожал плечами. Он не слышал об этом. Оригами собиралось не для фантазий, не для веры и не для желаний. Это был красивый способ отвлечься, уйти и одновременно остаться в мыслях о собственном пороке, таком же прекрасно хрупком, как бумажные фигурки. Эйден тут же оживился, радостно подскочил и кинулся к тому самому сундуку. Он хотел достать лето раньше положенного? Там не было замка, крышка поддалась легко, поднимая немного пыли. Казалось, парень собрался нырнуть в него целиком, но он только замочил руки, выуживая стопку желтоватых листов и коробочку с нитками. Лето так и не появилось, видимо спало слишком крепко, или крышка опустилась быстрее, чем оно успело подняться. В сундуке было слишком много вещей. Получив в руки бумагу, пришлось вспомнить, как правильно собрать птичку. Руки действовали быстро, Эйден старался поспеть, с восторгом смотря на первого, немного кривого журавлика, почти выпорхнувшего в окно. Он бережно положил его рядом с собой, огладил наклоненную голову и принялся за второго, третьего, стремясь собрать армию из тысячи. Какое же сильное у него должно быть желание? – Мы собрали двести журавликов. Адам улегся на одеяле. Вокруг них стояли бумажные птички, а Эйден доделывал двести первого. – Нет, – он качнул головой, чуть поморщил нос и заглянул в глаза, снова улыбнувшись, – я собрал сто четыре, а ты всего девяносто семь. Он поставил свою фигурку к остальным. Спорить не хотелось, и Адам пожал плечами, молча поднимаясь, туша свечи. Время снова подгоняло, указывало на часы, выглядывая из тумбочки и шурша упаковками, говоря, что солнце было куда тактичнее и ушло чуть раньше. Нужно было успеть раньше месяца.