запрещаю плакать и опять нырять под кожу

      Раз, два, три.       Раз-два-три.       Раз. Два. Три.       Девять, получается. Это очень хорошо.       Арсений один раз глубоко вдыхает и один раз глубоко выдыхает. Когда-то он прочитал совет по борьбе с тревогой: когда выдох длиннее, чем вдох, тело считает, что находится в безопасности. Он дышит именно так. Пытается.       Что было?       Арсений даже не понимает, как оказался в полицейском бобике — вроде, просто шёл с пар в общагу. Вот уж действительно: волшебный день.       М-да.       Вокруг всё серое, и хочется прилипнуть к окошку, чтобы впитать лучей солнца — оно тёплое, греет нежно, чуть зажигает внутри, — но окошко высоковато от пола, а у Арсения что-то с ногами: совсем не слушаются. Он поэтому и сидит, прислонившись к холодной бетонной стене. Что случилось раньше: он так сел или ноги стали барахлить? А если ноги такие, потому что стена слишком холодная, но он теперь уже не может спокойно от неё отползти — ноги-то, ноги… Там, снаружи, капель. Всё тает. И солнце так греет по-тёплому, жаль — оно так далеко. Хотя казалось бы, протяни руку.       Ему разбили нос. Он обнаружил это, когда только пришёл в себя: подбородок неприятно стягивало, а на пальцах осталась тёмно-красная крошка. Хорошо, что он здесь пока что один, видимо, крови было недостаточно много.       М-да.       Сотрудники полиции приходят к Арсению, когда он уже успел почти заснуть — болезненно, по-простудному, неудобно. Они хватают его под руки, тащат куда-то, и это радует, потому что где угодно теплее, чем там, где он был. Хочется уточнить, а что, собственно, происходит, но говорить не хочется — ужасно лень. Ему бы под одеялко и спать.       — Ну чё? — один из сотрудников вальяжно раскидывается на стуле, и выглядит это до ужаса комично — ну никакой харизмы у человека, что ж делать-то.       — Хуй через плечо, — Арсений разводит руки в стороны, мол, ничего не знаю, моя хата с краю.       Мужчина напротив высказывание по достоинству не оценивает — собственно, Арсений всегда знал, что ему бы помолчать, когда на языке вертятся свои собственные слова. Допиздится однажды, ой допиздится. Или уже.       Так начинается новый эпизод в его жизни — ударом в глаз.       Сотрудники пытаются выяснить что-то про кого-то — Арсений так и не понимает, что за женщину они ищут и зачем. Неосведомлённое молчание принимается за высокомерие — у мужчин крайне странные принципы, но уж чего ожидать от работников бюджетных структур? И вообще. Пора бы перенять традицию частной медицины в полицию и суды тоже — в полном объёме. Пусть они по ОМС проводят расследования убийств бесплатно, к примеру. А вот какие-нибудь тупые случаи — ну, украли арбуз со стола, закинули сланец в реку с бурным течением, стащили шашлык… — тупые случаи только платно. А для работников других бюджетных учреждений с полным соцпакетом — ДМС.       Вот жизнь бы настала, а?       Полицейские так ничего и не добиваются. Арсений, конечно, знал бы — навряд ли бы сказал всё равно, но за ничего получать тумаков неприятно вдвойне. Они выползают — если точнее, выползает только он сам, сотрудники в полном порядке — из допросной через непонятное количество времени; здание внутри успевает остыть немного тоже, и по коже бегут мурашки от прохлады. Кровь с разбитого лица течёт вниз, за ворот, и Арсений уже чувствует, что они подбираются к нему ближе и скоро появятся. И он ничего не сможет сделать, не сможет их контролировать: руки обездвижены, даже кровь стереть с груди не получится.       Эх. Надо было не прогуливать физ-ру, что ли.       Никакой капели уже, никакого солнца — всё вокруг сливается цветами в камеру, такое же серое и убогое; сердце тяжелеет, уши закладывает, а потом гул голосов заполняет пространство вокруг, и Арсений морщится изо всех сил, потому что оно всегда немного больновато, а с закованными руками — даже посложнее будет. Спать хочется — ужас.       Мертвецы рассказывают всё и сразу. Большую часть из них принесли с собой живые — те, кого не смогли отпустить, теперь разрывают сознание Арсения. Ему всегда было интересно: а есть ли ещё такие же, как он? Просто, наверное, нечестно будет, если все мертвецы — на него одного. Поэтому, наверное, есть. Наверное.       Что за слово такое — «наверное»?       Эти мысли чуть отрезвляют. Реальная действительность сира и убога, жестока, редко справедлива, иногда до жути отвратительна — но так уж ли плохо там, где на полицейское «ну чё?» можно ответить «хуй через плечо»?       — Перемитин.       Голос перебивает мёртвых, и они уважительно затыкаются, будто человека знают и знают, что его надо слушать. Такое нечасто случается. И мурашки по коже — тоже. А голос-то, голос ой какой заебавшийся, и Арсений думает, что им с этим человеком обоим надо поспать. И человек не только мертвецам кажется знакомым — Арсению тоже. И кожа к коже — приятно. И шёпот на ухо — как капель.       Будто солнце греет посреди ночи.

этот хрупкий мир внутри меня, наверно, счастье —

вполне, вполне