С любовью к тебе

      — Здравствуйте, учитель Ким.       Её голос отдался меж рёбер, ударил океанской волной по сердцу и ушёл куда-то вглубь живота, предупреждая об опасности, ведь мне нельзя, просто нельзя к ней притрагиваться, говорить с ней на темы, не касающиеся воспитания или же обучения моему предмету, и я… Просто сдалась и поздоровалась.       — Здравствуйте, ученица Манобан.       Кто бы подумал, что Лалиса Манобан — прямая дорога в мой личный ад, моя неизбежность смерти и вместе с тем моя любовь, которой я хочу добиться, но, увы, не могу. Она — моя ученица. А я — её учительница.       В моей жизни всегда было много плохого: на подростковый возраст выпали проблемы со здоровьем по части веса, в университетские годы мой отец тяжело заболел и умер, а как я вышла замуж ради мамы, чтобы погасить её долг на лечение от рака, я поняла, что мой мир окончательно рухнул. Глядя на нелюбимого мужа, который вот уже как три года ночами терзал моё тело поцелуями и прикосновениями, я испытывала презрение, отвращение и лютую ненависть ко всем мужчинам, что только появлялись в моём поле зрения. Юнги был не тем идеалом, к которому я стремилась, да и было бы трудно мне угодить — я больше любила девушек. А после изнасилования мужем в первую брачную ночь я окончательно поняла, что моя ненависть к мужчинам вполне себе оправдана и в пояснении не нуждается.       Угораздило же меня встретить Лалису Манобан. Зажигалочку, милую девушку, да и в принципе солнышко старшей школы, по которой выло всё моё нутро. Угораздило же меня влюбиться в неё и ночами плакать в подушку, когда Юнги избавлялся от гнева при помощи моего тела. Он думал, это от боли, но нет, не от физической, а от душевной, ведь любовь учителя и ученика вне школьного закона, а сама Лиса вроде как по мальчикам.       И это било под дых сильнее, чем понимание того, что я не должна интересоваться несовершеннолетними, что я должна забеременеть и родить от мужа, иначе он пообещал задушить, потому что я не способна на банальную женскую функцию. Он был таким… женоненавистником, он ненавидел меня за то, что я не любила его, ненавидел за то, что я чересчур наигранно отдавалась ему, ненавидел мои слёзы, еду и то, чем я постоянно занималась. А уйти от него означало лишить мать репутации и какой-никакой чести, ведь она же обещала меня его родителям, и те терпеливо ждали, когда я вырасту и выучусь. Жена змея, не иначе, и этот змей оплетал мои руки и ноги и не давал выбраться, потому что я обязана по гроб жизни быть с ним.       Дни проходили за днями, а лицо Лалисы было всё таким же: юным, красивым, и вот вроде недавно ей исполнилось двадцать, но мне надо было в ней видеть лишь школьницу. Не получалось. Хотелось в ней видеть взрослую, равную себе, которая притянет меня к себе за галстук и поцелует до кружащейся головы и разрыва внутренних органов. Но не поцелует сама, если не дашь знак. Видит же кольцо на пальце, следы от побоев на руках и машину мужа, что самолично забирал с работы и давал в салоне пару оплеух, потому что его люди сказали, что я якобы флиртовала с кем-то в учебном заведении.       У меня даже и мысли не было ни с кем флиртовать, потому что Лалиса Манобан не была для меня «никем». Она — личность, индивидуальность. А я же — просто бедная женщина, у которой муж-тиран и полное отсутствие надежды на счастливый конец собственной истории.       — Учитель Ким! — этот голос я узнаю из тысячи, увижу её лицо среди большой толпы, а когда она схватила меня за локоть, а потом резко отдёрнулась, будто бы обжигаясь, я ощутила боль меж рёбер. Она даже прикасаться ко мне не хочет, я слишком грязная, слишком отвратительная, слишком старая и слишком женщина для неё. — Извините… мне сказали, что вы можете на факультативах помогать с историей, могу ли я к вам записаться, если у вас они есть?       Юнги запрещал брать репетиторство, договорился со школьным руководством о том, чтобы меня сразу выпинывали с работы, как только все уроки выдам. И если Лалиса Манобан просит меня о дополнительных занятиях, то… смогу ли я договориться, чтобы мне выделили время? Смогу ли я соврать Юнги, что мне поставили ещё пару уроков в неделю, потому что от одного из классов отказался учитель? Наверно, ради Лалисы я способна на многое, даже на убийство. Но повернуться к ней не успела — сама встала прямо передо мной и забрала добрую половину книг, которые я несла в библиотеку.       — Так что вы скажете?       Милая, я скажу, что люблю тебя от Земли до Луны и так множество раз подряд, я скажу, что краше тебя нет цветка на свете, я скажу, что если бы мы остались последними людьми на земле, то мы бы с тобой точно стали парой. Я скажу, что у тебя гладкая кожа, что ты красива и внимательна ко всем, а ещё в тебе есть скрытое и подавляемое желание всем помогать, хотя не каждый нуждается в помощи или же готов её принять вовсе. Я скажу, что люблю тебя больше всего на свете, но если признаюсь в этом Юнги, то буду убита, ведь ему, тому человеку, что крышует пару нелегальных бизнесов, не пристало иметь жену, которая заглядывается на других женщин. Это значит, что ты, как мужчина, не удовлетворяешь, это значит, что ты, как мужчина, никчёмен, и это значит, что надо убить ту, которой твоя жена готова кланяться в ноги.       — Я поговорю с руководством, потому что пока факультативы не веду, — прохрипела и почувствовала сухость в горле. Я действительно поговорю, действительно назначу ей всё и буду работать с ней индивидуально. Совру, расскажу об олимпиадах и очень сильном интересе к истории, расскажу о том, что сама Лалиса хочет стать в будущем учителем по моему предмету… И очень надеюсь, что мне поверят.       — Спасибо, учитель Ким! — и девушка была такова.       Уже через пару часов я стояла перед директором, вся дрожа, но рассказывая о Лалисе Манобан, которая «так тянется к знаниям, что я хочу подготовить её ко всем олимпиадам по предмету». На вопрос «кем она планирует стать?» соврала, не задумываясь: «Учителем истории». Директор лишь кивнул, хмыкнул и сказал, что теперь её знания должны быть увеличены во сто крат, а если Лиса действительно что-то выиграет, то мне будет положена премия. Я поклонилась; осталось лишь уговорить девушку, чтобы она согласилась появиться хоть на одной олимпиаде. Мы немного использовали друг друга: при помощи меня Манобан подготовится к экзаменам, а я буду приезжать домой позже и явно без конвоя под именем Юнги. Или всё будет так плохо, что я сто раз пожалею о том, что вообще влюбилась в школьницу. А я пожалею — и я в этом уверена.       Директор был на коротком поводке у Юнги, и муж буквально сразу узнал о том, что появилась какая-то девушка, к которой меня можно приревновать. Он написал мне сообщение «надеюсь, ты в неё не влюбилась?» вместе со смеющимся смайликом, и я вздрогнула: Мин знал, что мне нравятся девушки и я ни за что не заведу себе любовника — только любовницу. Это обязательно будет девушка, при этом бойкая, чтобы на её фоне я не смотрелась настолько ущербно, и на такую роль подходила жизнерадостная Лалиса, но я знала, что мы не сможем ужиться: я не признаюсь в любви, а она с парнями гуляет, что носят её рюкзак, и принимает от них букеты цветов каждое утро понедельника. Она была красива, оттого и популярна, считалось, если ты не признаешься в любви Лалисе Манобан, то не будешь счастливым, и она реагировала должным образом — принимала цветы, чмокала воздух и… уходила. Знала, что никто особо с ней встречаться не будет, все хотят удачу на экзаменах. Ею пользовались.       Как, в принципе, в погоне за временем без мужа пользовалась ею я.       Наше первое занятие прошло в четверг после уроков — я поймала девушку в коридоре и быстро дала напечатанное на листке бумаги расписание, она поклонилась и убежала, а спустя четыре часа уже была у меня, готовая и собранная. Лалиса Манобан — не только весёлая девушка, но ещё и отличница, готовая помочь всем и каждому, а ещё вечно развиваться, постигать новое. Удивительная девушка, удивительная старшеклассница. И неудивительно, что я в неё влюбилась.       Вечером я отписала Юнги, что доеду сама, но его машина и так уже ждала меня. Я успела поймать поклон Лисы, как муж вышел из салона и буквально запихнул меня вовнутрь, а я не смогла даже воспротивиться этому. Лишь глядела в полные непонимания глаза ученицы, на которую Юнги лишь чудом не набросился, но я услышала его крик, а девушка в это время вздрогнула и поспешила ретироваться, не оборачиваясь. Я же мелко задрожала — мне стало страшно за наши маленькие никчёмные жизни, полные ужаса и непонимания. Вот в чём провинилась Лиса, чтобы на неё кричать? В чём провинилась я, если просто работаю в школе и прячусь там от супруга, требующего детей? Почему моя жизнь повернулась именно таким образом, а не иным?       — Красивая у тебя шлюшка.       Он принял Лису за мою любовницу.       Я пыталась ему тем вечером объяснить, что она просто ученица, что она просто обычная школьница, которая хочет углублённо изучать историю, но не получилось. Юнги просто набросился на меня. Сжал пальцы на худой шее так, что я почти потеряла доступ к кислороду, посмотрел так, будто хотел чрево вырезать без ножа, и я покорялась. Покорялась, потому что знала — он меня убить может. Он имеет на это полное право, потому что договор с моей мамой включал такой пункт, как «принимающая сторона имеет полное право делать с товаром всё, что угодно, вплоть до изнасилования и убийства». В жизни нет лёгкости, в Мине Юнги нет милосердия. А во мне нет совершенно никакого желания жить.       Когда моя мама задолжала отцу Юнги деньги, их семья действовала радикально: дождалась, когда я окончу обучение в университете, создала типовой брачный договор, заверенный у нотариуса, и договор, буквально подписанный кровью и лично моей матерью, чтобы я не убежала. Таким образом её долг отрабатывался, таким образом она лично могла не беспокоиться, что за ней придут люди Мина-старшего, таким образом она не волновалась за меня — я была пристроена в хорошую богатую семью. С другой стороны, насилие приходилось тщательно скрывать при мимолётных встречах с мамой, говорить (врать), что всё прекрасно, пускай на брови пластырь, а на пальце левой руки лангетка — это всё Юнги виноват с его стремлением выкручивать руки.       В тот день, не слыша моих мольб, не чувствуя сопротивления и слёз, он изнасиловал меня. Он вжимал мои плечи в кровать, двигался резко, грубо, так, будто хотел всю душу из меня выбить, рычал мне что-то на ухо и потом излился прямо в меня, вовнутрь, так в процессе и не надев презерватива. Я лежала так: голой, с вытекающей из влагалища спермой и мокрой от его пота и собственных слёз, долго, пока уже сам Мин не ударил меня по ягодицам и не приказал идти мыться. Как я поднялась, он сдёрнул с кровати простыни, на которых ярким пятном виднелись следы насилия: прозрачный пот, еле поблескивающий лубрикант, тёмная кровь и светлая, мутновато-белая сперма. Он немного порвал меня: я не удивилась, что в душе меня скрутило от боли, не удивилась накрывшей меня панической атаке и тому, что Юнги уже заснул, сменив постельное бельё, когда я вышла из душа. Мне было больно везде: и тело, и душа, всё болело, будто хотело показать одно — вот этим и закончится моя жизнь.       В школе же приходилось вести себя как обычно и отрицать любое подозрение на то, что у меня в жизни что-то случилось. Но дети — существа чуткие, и в тот момент, когда меня тошнило от страха, Лиса опустила руку на моё плечо и сказала:       — Учитель Ким, вы выглядите очень бледной.       Бледная, убитая, жалкая, ничтожная, ни на что не годная, никому не нужная — это всё про меня, все эти слова — составные одного большого примера имени меня, в котором после знака равно идёт промежуток от минус бесконечности до плюс бесконечности — именно такой и была моя боль, именно так я себя и ощущала. Отвратительно. Ничтожно. Мелко. Я лишь через силу улыбнулась девушке. Улыбнулась и тут же пожалела об этом — опухшие губы, по которым ладонью вчера ударил Юнги, растянулись, кожа лопнула, и из ранок вновь обильно пошла кровь, стекая к подбородку. Манобан испугалась. Испугалась и я.       — Я могу вам… чем-нибудь помочь? — девушка задрожала, предлагая свою помощь, и я ощутила, как мир вокруг заходил ходуном. Никто раньше не предлагал мне помощи, никто раньше меня не поддерживал, никто раньше не спрашивал, всё ли со мной в порядке, так, как это делала Лиса. Самая драгоценная девушка в моей жизни. Самая любимая. — Мой дядя руководит кризисным центром помощи женщинам, оказавшимся в трудной жизненной ситуации, может, вам дать его контакты?       Если я сбегу из дома, то ни один кризисный центр не избавит меня от Юнги. Если я сбегу, то не будет ни одного человека, который потом увидит меня, потому что муж забьёт до смерти и прикопает на заднем дворе. Если я сбегу, он не даст жизни Лисе, потому что уже видел её рядом со мной, запомнил лицо и испуг, неприятно поселившийся под кожей. Я бы доверила ей себя, собственную жизнь, но… я не хотела рисковать Лисой. Она не знала, чья жена преподавала историю в школе, чья жена была настолько беспомощной, что просто преклоняла колени перед мужем, чья жена боялась даже собственной тени.       Мин Юнги — олицетворение всего преступного, всего криминального, что есть в стране, в мире. Он не отступится от своих принципов и сделает так, как заложено в его генах. Я слишком любила Лису, чтобы ею рисковать, слишком ненавидела себя, чтобы предпринять хоть что-то.       — Не стоит, — сказала я, чувствуя, что начала задыхаться. Тошнота подступила к горлу, но мне удалось её остановить. — Просто организм немного меняется, когда женщина беременна, потому и случается… разное.       — Но синяки на лице и сломанные пальцы явно возникают не из-за беременности, — Лиса нахмурилась, взяла с рабочего стола стикеры в виде Куроми, фломастер и написала набор цифр. — Это номер телефона моего дяди. Позвоните, скажите, что вы моя учительница, расскажите о своей беде. За вас половина школы волнуется, но вы будто бы боитесь говорить. Не бойтесь, — я сгорбилась, ощущая страх, волнение, трепет — и всё это списала на меняющиеся гормоны. Я забеременела в тот день, когда Юнги меня изнасиловал. Я знала, что понесу от него ребёнка. И я знала, что он не даст мне от него избавиться. — Не бойтесь говорить, учитель Ким. Если что… я буду с вами! Вся школа будет с вами! И чем быстрее вы окажетесь в безопасности, тем будет спокойнее и нам тоже.       Вечером я сидела на кухне — Юнги ещё не пришёл, выбивал деньги из какого-то должника на окраине города, — и вертела в руке импровизированную визитку. Понимала — мне это нужно. Нет, даже необходимо. И становилось страшно. Пускай мой телефон отслеживался, прослушивался, у меня был план, как поступать: я вызову такси, оплачу сразу и выкину мобильник. Я боялась Юнги и ещё больше боялась с ним оставаться. Но всё же я хотела жить. Жить и радоваться, что я жива и мне не угрожает никакая опасность.       Вместе с удивлённым «алло?» от лисиного дяди распахнулась дверь в кухню. Вместе с моим криком «постой, Юнги, ты всё не так понял!» вырвался крик боли, когда он влепил мне пощёчину, а потом ударил по руке и ногам, выбивая телефон и заставляя согнуться. Его люди уже увидели по камерам, что стояли на кухне, что я веду себя… неподобающе. Неблагодарно. Он душил меня, а в трубке мобильного телефона раздавались бесконечные вопросы, покрытые пятнами волнения: «Кто вы? Где вы находитесь?» А мне уже было неважно, спасут меня или нет, потому что я совсем перестала чувствовать кислород.       И на грани жизни и забытья я просила у Лисы прощения. Прощения, потому что она была первой, кто заволновался, кто был бесконечно добр ко мне. Я ведь всё это время, пока любила тебя, Лалиса Манобан, так и относилась к нам обеим: с любовью к тебе и с жуткой ненавистью к самой себе. Спасибо, что попыталась протянуть мне руку помощи. Жаль, что я не смогла за неё схватиться.