Следовать и защищать
16 февраля 2024 г. в 00:01
Он любил чистоту и порядок: любил, когда вещи шли своим чередом, а произошедшие события складывались в логическую цепочку — он был уверен, что каждая ситуация являлась лишь естественным продолжением другой, произошедшей ранее.
Он ненавидел грязь и бардак: ненавидел, когда экстренные ситуации без разбора рушили его планы и оставляли за собой лишь сухой пепел несбыточных мечт — он был уверен, что каждое появление так называемых «форс-мажоров» представляет собой лишь последствия некогда совершенной ошибки.
Значит, еще до самого рождения в Подземном Городе он совершил множество непростительных ошибок: иначе как объяснить то, что всю свою ничтожную жизнь он чувствует на себе последствия, неподходящие принятым решениям? — этот вопрос всегда оставался без ответа.
Он нашел предначертанного судьбой человека и пообещал себе выполнить клятву — то есть, следовать и защищать: однако куда делась вся его решительность, когда вместо безвозмездной защиты он, сломанный механизм убийств, полюбил? Он пошел наперекор судьбе, сделал то, на что не имел ни малейшего права: внес свои коррективы в жизненную миссию — и вскоре, по безоговорочной закономерности, поплатился за это сполна.
Он полюбил, следовательно, начал ревновать: не безусловно защищать от потенциальной опасности, а резко переходить в собственничество — позволить себе дерзость и наглядно показать окружающим, что она принадлежит ему. Что непоколебимая позиция «верный пес» безвозвратно ушла в прошлое, и если он все еще готов драться за нее до смерти, то уже не как защитник, а как человек, который любит ее, и ждет взаимности.
Сам по себе он был нетактильным, несмотря на то, что его напускная отчужденность была лишь дешевой фальшивкой, под которой скрывались глубоко потаенные чувства с марками «жалость» и «сострадание»: но когда дело касалось его любви, он плевал на все — навеянное спокойствие покидало его, и единственное, что задавало тон его действиям, это бесшабашный гнев.
Он воистину любил Изабель Манголию и Фарлана Черча: но, увы, во время своей первой экспедиции в составе Разведкорпуса не смог вовремя вернуться на заднюю позицию и спасти их — единственных и любимых, после чего мертво стоял в угнетающей тишине, бесконечно задаваясь вопросом «Почему?» и следом думая только об одном: «Были бы они живы, я бы берег их, как зеницу ока» — об упущенных возможностях.
Когда какое-то уличное отребье прикасалось к ней, он приходил в ярость; когда ее условный капитан Майк Захариус просто выполнял свои прямые обязанности — проводил ежедневные занятия, например, разговаривал с ней наедине для уточнения документальной информации — он приходил в ярость; когда во время безумных экспериментов майор Ханджи Зое она отлично поладила с Эреном Йегером и проводила с ним бóльшую часть своего времени, он тоже приходил в ярость; когда он осознавал, что являлся не самой подходящей кандидатурой для крепких отношений с ней, то, опять же, приходил в ярость.
Леви Аккерман не умел до конца выражать свою привязанность к Аяно Као: после очередного жестокого и безжалостного избиения какого-то отброса в порыве ярости он всегда хотел встретить ее, схватить за руку, силой сдавить в объятиях и тихо, но твердо шептать: «Ты — моя. Ты — моя, и только, слышишь? Я лучше других. Я в триллион раз лучше других. Для тебя я сделаю все. Тебя я буду защищать до смерти. Если ты уйдешь, я уйду вместе с тобой, куда бы то ни было. Я всегда за тебя. Я всегда буду на твоей стороне». — но, увы, чаще всего Леви Аккерман устраивал резню с ее врагами именно ночью, поэтому мог лишь меланхолично вернуться в свой до блеска чистый кабинет и в одиночестве заниматься там работой с бумагами.
В глубине души он понимал, что Майк Захариус был более подходящей парой для Аяно Као, чем он: тот был спокоен, уравновешен, мог с уверенностью обещать ей счастливое будущее, брак, детей, идиллию — одним словом, все то, что у Леви Аккермана после смерти Изабель и Фарлана не поворачивался язык и вслух проговаривать. Тем более, на Аяно Као с похотью поглядывали многие офицеры Военпола: благодаря необычным изумрудным глазам она всегда была в центре внимания — и Гарнизон не оставал.
Но ни разу Леви Аккерман не нарушил устав своей клятвы: наоборот, иногда он перебарщивал и бросался из крайности в крайность от одного лишь косого взгляда какого-то церковщика или представителя Элдийского Посольства — ведь он просто боялся потерять Аяно Као, как Изабель Магнолию и Фарлана Черча в ту самую экспедицию за Три Стены. Ревновал ее ко всем: без сомнений, без сожалений и без жалости — ведь это был его своеобразный избыток прошлого.
Леви Аккерман не отступил и после расплаты за своевольный выбор, который шел врезрез с плачевной участью Аяно Као. Он полюбил, следовательно, начал ревновать: не безусловно защищать от потенциальной опасности, а резко переходить в собственничество — позволить себе дерзость и наглядно показать окружающим, что она принадлежит ему. Что непоколебимая позиция «верный пес» безвозвратно ушла в прошлое, и если он все еще готов драться за нее до смерти, то уже не как защитник, а как человек, который любит ее, и ждет взаимности.
Наперекор судьбе он полюбил.
Наперекор судьбе она полюбила.
А судьба имела свойство мстить.
Если бы Леви Аккерман и Аяно Као смогли поговорить, как обычные люди: без Разведкорпуса, условных рангов, военных действий, груза смертей на плечах, постоянной ответственности и хронической усталости — кратко говоря, без жизненных преград: высокоуважаемых госпожи Судьбы, которая безбожно мстила Леви Аккерману за неподчинение своим кровожадным правилам, и госпожи Смерти, которая день и ночь бежала за Аяно Као по стеклам из чистого желания отомстить, то их диалог выглядел бы следующим образом.
— Все это время я очень сильно скучала по тебе, Леви.
— Я знаю, моя свобода.
— А ты как?
— Это странный вопрос, но я все равно отвечу. Я ведь буквально физически привязан к тебе, ясное дело, без тебя я просто страдал.
— Физически? Ты ни разу не говорил мне ничего об этом.
— Когда меня нет рядом с тобой больше недели, у меня в груди появляется острая боль. До встречи с тобой я чувствовал ее постоянно.
— Правда? Почему ты не говорил мне об этом раньше? Это ведь, насколько я понимаю, связано с твоей клятвой, не так ли?
— Да, я хотел следовать и защищать тебя, моя свобода. Не говорил про боль, ведь как-то в голову не приходило об этом сказать.
— А ты любил меня?
— Любил. И ты меня любила, я это знаю.
— Поэтому так сильно ревновал?
— Скорее всего, да. Я бы не смог простить себе, если бы с тобой что-то случилось. Думаю, во время своих первых экспедиций ты замечала, что я всегда был рядом.
— Да. Мои первые три года в Разведкорпусе были самые яркие в наших отношениях.
— Согласен, моя свобода. Когда умерла Петра, я почему-то решил, что мне нельзя к тебе привязываться. Еще и подумал о том, что потяну тебя на дно, поэтому отталкивал.
— Тогда мне было очень больно. Представь, все время мы хорошо общались, и вдруг ты становишься холодным. Я была в недоумении.
— Я знаю. И да, я давно хотел сказать тебе. Прости меня за все. Я совершил много ошибок, но жалею только о тех, которые так или иначе сделали тебе больно.
— Леви, тебе не за что извиняться. Я люблю тебя, а все остальное — в прошлом. Прости и ты меня.
— Помнишь, я обещал тебе, что если мы уйдем, то только вместе?
— Помню. И что?
— Да так, забудь. Просто вспомнил, моя свобода. Главное — я рядом с тобой, слышишь? Все остальное я решу.
— Слышу.
— А теперь добавь еще то, о чем думаешь.
— Ты так и не разучился читать мои мысли, Леви. Я всегда удивлялась, как у тебя это получается. Хорошо. Мне страшно отпускать тебя.
— Мне нет смысла соглашаться с тобой, не правда ли? Давай руку, и мы пойдем. Черт, только не говори мне, что сначала нам придется пить чай, потому что у тебя холодные руки.
— Я просто оттягиваю момент, когда мы пойдем.
— Хорошо, пускай будет по-твоему.
— Впервые ты не споришь со мной, когда дело касается долга.
— Потому что я люблю тебя, ясно?
— Вполне, Леви. И я тебя люблю.