I love you, baby

— Зачем ты пришла на этот раз? Химеко скрестили руки на груди, стоя перед открытой дверью своей комнаты. Губы девушки напротив изогнулись в улыбке, а глаза слегка сузились, пока та разглядывала всë вокруг, как будто была тут впервые. — Неужели должна быть причина, чтобы увидеть любимого человека? — Кафка наконец посмотрела на навигатора, одаривая взглядом с той наглостью и уверенностью, которая могла быть только у неë. Химеко раздражëнно прикрыла глаза, тяжело вздыхая, и наконец переступила порог, проходя в глубь комнаты, к столу, под пристальным взглядом охотницы. Ярость кипела внутри Химеко, не давая здраво мыслить — нельзя быть с Кафкой в одной комнате и не думать о том, как бы сбежать. — Перестань так говорить, Кафка, — удар руками по столу разнëсся по комнате, заставляя охотницу слегка напрячься, пока Химеко говорила эту фразу, делая акцент на последнее слово. Она приходила время от времени, когда сама того желала, нарушая спокойствие на экспрессе. Сначала их встречи были интригующими — обе знали, что играют с огнëм настолько сильным, что он сжигает планеты, и именно это интересовало. Знакомство, общение, а после — поцелуи за закрытыми дверями, быстрые взгляды, красные пятна на шее и двусмысленные фразы при других, не знающих об их своеобразных отношениях, людях. Потом пришло осознание того, с кем именно Химеко связалась. Кафка приходила с перчатками, измазанными кровью, с запахом гари на волосах и одежде, явно появившимся от бесконечных перестрелок, при этом всегда улыбалась, как будто не жила в вечном аду из смертей и убийств. — Боже, милая, ты сегодня не в духе, — произнесла она, подходя ближе и кладя руки на изящные плечи, как ожидалось, не получая никакого сопротивления — Химеко не могла оттолкнуть Кафку, как и всегда. — Мне помочь тебе расслабиться? — шëпот рядом с ухом заставил табун мурашек пробежаться по спине навигатора, а зубы стиснуться в попытках удержать себя от чего-то необдуманного. Рядом с Кафкой всегда нужно быть на шаг впереди. Если контроля нет у тебя, значит теперь он у неë, что было сродни самоубийству. Поэтому каждая секунда превращалась в испытание на терпение: Кафка никогда не показывала эмоции, она была холодной машиной, созданной, чтобы убивать, а Химеко — слишком вспыльчивой, когда знакомые фиолетовые волосы появлялись в поле зрения. — Убери. Руки, — почти прорычала девушка, стараясь сохранить последние капли спокойствия, которые безвозвратно стекали сквозь пальцы. — Я просто хочу помочь, — всë также спокойно ответила Кафка, прижимаясь к спине Химеко, которой пришлось наклониться чуть ближе к столу из-за давления. — Не надо, — Кафка приблизилась, удобно располагая голову на плече навигатора, — прошу, — на выдохе выговорила Химеко почти дрожащим голосом. Кафка хмыкнула, ещё секунду наслаждаясь видом ослабшей под еë касаниями девушки, и отстранилась, чтобы ещë раз оглядеть комнату, видимо, пытаясь запомнить все детали, так напоминающие Химико. Навигатор же наконец спокойно вдохнула, наслаждаясь временной свободой от Кафки, которая, прокрутившись на месте, вальяжно расположилась на идеально застеленной кровати, опустив голову на руку и поглядывая на другую девушку из-под отросшей чëлки. Химеко, заметив это, снова нахмурилась, резко отворачиваясь, чтобы включить чайник и, делая вид, что заинтересована, наблюдать за кипячением воды, лишь бы не смотреть на Кафку, что всем своим видом показывала абсолютное внимание к действиям навигатора. — Любовь моя, — Химеко слегка напряглась и чуть не повернулась, чтобы снова высказать насчёт таких прозвищ, — если ты хочешь заварить кофе, то спешу напомнить, что предпочитаю чай. — Вот и сделай сама, — грубо ответила она, ещë секунду постояв без движений, а после пододвинула к себе две чашки, в одну насыпая заварку, а вторую пока оставляя в покое. Кафка снова хмыкнула, всë также наблюдая за девушкой, которая теперь, задумавшись, переводила взгляд от заварки до кружек. Кофе делать было слишком долго, а ей нужно было иметь возможность быть с Кафкой на равных, даже если это выражалось в присутствии напитка в руках, иначе одна из них снова попадëт в яму, которую они же и вырыли. И всегда падала только Химеко. Кафка умела быть нежной, внимательной, обворожительной, если она хотела кого-то — у новой игрушки не было и шанса спастись. И теперь выбор пал на Химеко. Она не могла понять, почему вдруг Кафка, которая могла закончить всë одним словом, так цеплялась за неë, не позволяла уйти или забыть. Но сама не могла всë разрушить. Именно потому, что охотница не хочет. Нельзя самой снять цепи, которые сковывают руки, без ключа, а он был только у Кафки. — Как прошëл день? — она слегка наклонила голову, будто Химеко бы повернулась и увидела это, но навигатор лишь начала насыпать заварку во вторую кружку, игнорируя вопрос. В глазах Кафки на секунду промелькнула обида, которая сразу же была скрыта от остального мира за маской уверенности. — Ты разбиваешь мне сердце своим молчанием, — сказала она, отклоняясь назад и закрывая глаза. Через секунду послышался стук метала об стол: Химеко поставила коробку с чаем, слегка не рассчитав свою силу, а может и специально, но удар получился достаточно громким, чтобы заставить охотницу вздрогнуть и опять открыть глаза, сосредотачиваясь на девушке перед собой. Кафке иногда очень хотелось извиниться за всë, когда она видела навигатора такой: разбитой, беспомощной, уставшей, но нельзя извиниться, если продолжаешь мучить. Она не могла остаться, потому что делала больно просто своим присутствием поблизости, но и уйти было невозможно. Химеко была особенной для Кафки. Не такой, как прошлые еë увлечения, она пробуждала нечто забытое, а может даже абсолютно новое, в сердце Кафки и охотница не могла уйти, пока не разберëтся, что это и как с этим бороться. Она, может, и не испытывала физических проблем, но, как ни посмотри, морально ослабла. Теперь каждый день проходил в неосознанных раздумьях о Химеко. И каждый раз, когда до охотницы доходил слух об очередной битве членов экипажа поезда, та всегда спешила проверить, не был ли кто ранен, была ли в порядке Химеко. Это слабость — то, на что можно надавить и, если кто-нибудь узнает, им обеим придëтся несладко. Поэтому, в то время, когда Кафка не появлялась на поезде днями, а то и месяцами, она пыталась всеми силами вытравить Химеко из головы, а возвращалась лишь чтобы проверить, сработал ли еë способ. Всегда ответ был «нет». Поэтому в какой-то момент еë рвение поубавилось — Кафка приняла свои чувства как неизменный факт, но всë ещë пыталась это изменить. К сожалению, Химеко ничего не знала, да и Кафка не могла просто сказать нечто слащавое — слишком отличалось от обычного еë поведения, а это могло лишь означать, что их отношения станут чем-то большим, чем были сейчас. Слова любви никогда не произносились между ними. В основном потому, что Кафка ясно могла видеть, как Химеко ненавидит всë, что связано с охотницей. Ненавидит и не может оттолкнуть, потому что происходящее — слишком ценно. Каждый раз, приходя на экспресс, Кафка сталкивалась с холодностью и отчуждëнностью, за которыми было скрыто море чувств, спрятанных, дабы не создавать себе ещë больших проблем. Они обе это понимали. Знали, что не могут друг без друга, но с каждой встречей понемногу умирали. Это было в разы хуже, чем зависимость — с ней хотя бы был способ бороться. И абьюзом такие отношения не назовëшь — Кафка вела себя слишком галантно рядом с Химико, на что девушка отвечала безразмерной заботой, хоть и смешанной с ненавистью на словах. — Знаешь… — снова начала она, пытаясь добиться внимания навигатора, — а ведь я и правда люблю тебя, Химеко. Чайник вскипел и тут же выключился, выпуская пар, который почти сразу развеялся. Охотница медленно поднялась со своего места, подходя ближе к навигатору, но теперь останавливаясь чуть в стороне, опираясь на стол, чтобы иметь возможность видеть лицо. — Остановись, Кафка, — голос Химеко снова был на грани дрожи от осознания своей беспомощности, глаза прикрыты, а губы подрагивали. Такой вид и правда разбивал сердце Кафки, но Химеко была слишком занята завариванием чая, чтобы обратить на это внимание, а Кафка, в свою очередь, снова скрыла эмоции под маской, которую мог снять только один человек. И он боялся это сделать, чтобы не утонуть окончательно.