Агония

      Она была хорошей. Хорошенькая на личико, хорошо одетая, хорошо себя ведущая и с хорошенькими медовыми глазами — сладость редкостная.       Она была послушной, податливой, покорной — а все от того, что была влюблённа. Влюбленна глупо, смешно — ну как Воланд мог всерьез воспринимать ничем не выделяющихся, обычных — просто х-о-р-о-ш-и-х — людей после стольких сотен лет жизни?       В Воланда влюблялись девушки до этого, будут влюбляться и после. Это неизбежно: дьявольское манит женщин с начала времен. Неважно, как Воланд выглядит, где они встречаются — всегда найдется хотя бы одна бабочка, которая полетит на огонь и для которой он будет тем самым Запретным плодом. Вечно желанным и никогда недостижимым.       Чужая влюбленность давно уже не интересна и никак не трогает. Воланд питает слабость к человеческим чувствам, но ни единую частичку его прожженной души (а есть ли у него душа?) не шевелит чувство к нему, вызванное одной лишь химией.       С ней все так же, как с другими. Сначала она держит себя в руках — конечно же, хорошо. Она не говорит об отравляющей ее влюбленности, боится навязаться — хорошая и скучная в самом истинном проявлении этих слов. Но она нескучно смотрит — смотрит так, что обычному человеку давно бы голову снесло.       Вся она в одних лишь взглядах. Они топкие, неспокойные. У нее глаза цвета выгоревших полей, обласканного Солнцем янтаря, терпкого мёда, глаза волнующие, как будто колдовские. У нее вся душа в глазах и, когда хорошая девочка наконец сдается, приходит к Воланду и, плача, сбивающимся шепотом просит забрать ее душу — женская любовь ни раз заканчивалась так безвкусно, — Воланд покупает ее себе.       Хорошая девочка умирает быстро, не успев даже покинуть его покоев — в отличие от других, она не смогла существовать без души. Хорошая девочка продала душу, чтобы хотя бы так немного приблизиться к нему — дотронуться кончиками пальцев до Солнца, — и навсегда лишилась своего титула. От хорошей девочки остался лишь обгоревший призрачный силуэт, влившийся к тысячам точно таких же — чернь тени Воланда стала гуще.       А ее душа — медовая, нежная, теплая — заблестела янтарным камнем в его перстне.

***

      Воланд почему-то вспоминает ее. Почему-то, сменяя год за годом, воскрешает ее силуэт в памяти, и она выступает к нему из тени, обретает цвет, ненадолго наполняется жизнью. У нее молочно-бледная кожа и ярко контрастирующие с ней рыжие волосы — распущенные локоны струятся по обнаженным плечам, прикрывая грудь и пряча усыпанные родинками руки. Губы всегда налиты кровью, будто зацелованные.       Воланд вспоминает ее, и вместе с образом к нему выходит ее душа.       Она с ним разговаривает. Она его слушает, и ему нравится подолгу беседовать с ней — тихо, спокойно. Как будто бешено летящий куда-то мир замирает, и в остановившемся времени существуют только они.       Ни больше, ни меньше — одно лишь мгновение.

***

      У нее красивая душа. Сладкая. Доверчивая.       У Воланда много слуг, много продавшихся рабов, много грешников. У Воланда много людей.       Но она одна. Не особенная. Неважная.       Просто хорошая.