liaison

Прохладный ветер блуждает по улицам, опоясывая тела своими лапами и заставляя ежиться в мурашках. Он подхватывает мелкие розовато-лиловые лепестки цветущей сакуры, глицинии и уносит за собой. Это не спальный район удаленный от шумного и беспорядочного центра: здесь пестрят вывески, реклама, смеются и ругаются люди, слышна музыка из заведений, несмотря на позднее время. Это называется шумом, каждый в нём находится, это не плохо, но очевидно некоторых раздражает. Из-за кучи фонарей, гирлянд неба не видно, точнее проглядывается лишь беззвездная пропасть, грозящаяся упасть сверху и избавить от проблем. Предназначение человека тоже, между прочим, скрыто во тьме неизвестности: загадочной и неуловимой. Чуя сидит на балконе семь этажей от земли, курит, думает. О том же, о чем неделю, месяц и полгода назад. Он все перебирает и пытается решить: может, его предназначение в том, чтобы людям помогать? Нет, ему абсолютно плевать на немощных стариков и детей-сирот, он не восхищается волонтерами, он равнодушен к этой сфере и чувствует из-за этого собственную немощность. Или он должен дарить людям искусство в любой форме, заставлять думать и благоговеть? Он не умеет рисовать, шить или лепить, он вообще не разбирается в искусстве, только в литературе немного. Он хочет приносить обществу пользу. Любую. Единственное, что он умеет - прилично компоновать кружочки и треугольнички с картинками, создавая логотипы для дурацких салфеток и корма для собак. Может, он и помогает отдельным людям при этом, но сам так отнюдь не считает - каждый логотип и каждая надпись, которую он делает - результат чисто механических движений, более-менее собственного ощущения прекрасного и глупости заказчиков, которые считают, что он творит какой-то шедевр. Это чувство всепоглощающее и давящее - он пустота, он ничего не может сделать хорошего, хотя так хочется. Отдавать, отдавать без конца что-то людям, не требуя ничего взамен. Но, что? Нет, точно не волонтерство, что-то более масштабное. Он так много хочет, но ничего не может. Ему даже кажется, что должен что-то полезное делать, и чем дольше он выстраивает очередные композиции для упаковок ватных палочек, тем сильнее давит чувство собственной бесполезности и ничтожности. Чуя делает затяжку и, приподнимаясь с нагретого кресла, выглядывает с просторного балкона. Там ничего нового: люди, счастье, где-то тоска и бар, вывеску которого он собственноручно делал где-то год назад. Теперь это ежедневно мозолит ему глаза и душу, когда он проходит мимо, а владелец, завидя, говорит что-то вроде «ну какова прелесть, у нас благодаря вам такая прибыль!». Мгновенно появляется желание крикнуть в ответ, что это ужас и мрак, что это может понравиться только слепому, но Чуя лишь улыбается и благодарно кивает. Улыбается и кивает своей соседке, которая, наверняка, молит Будду о его смерти, а он в просто сдерживается, чтобы не подкинуть в ответ дохлую кошку под дверь. Он улыбается почтальону, заказчикам при видео связи, подписчикам в сторис, друзьям на встречах. Он не улыбается лишь отражению и соседу слева. Как бы странно ни было, но он не чувствует, что должен что-то этому парню. Тот ведь тоже ему почти не улыбается. Осаму въехал в дом два года назад и Чуя из точной информации знает только имя, но видел он многое. Как Дазай спит в кресле, как курит нервно, как курит спокойно, как ест, как пьет. Он видел, как очередной глубокой ночью его грудью прижимают к балконному ограждению, стискивают нежную шею, кусают, что-то наверняка ужасно пошлое шепчут на ухо. И видел взгляд Осаму в эти моменты: почти безразличный, лишь с некой толикой ненависти к чему-то расплывчатому. Эта картина мелькала перед глазами полгода, и путем нехитрых выводов, Чуя решил, что это его парень. Затем он слышал несколько раз женский смех, приятный и тягучий, но он был где-то в квартире и улетал через открытый балкон. Потом смех оборвался и вместо него стал слышаться мужской голос, очень грубый и тяжелый, но обладателя его Чуя увидел только спустя пару месяцев. Юноша, довольно молодой, даже ниже самого Осаму, снова вжимал его грудью в балкон и кусал в плечо вместо шеи. Ничего не изменилось, только взгляд Дазая выражал «какого хера ничего не меняется?». Светлый парень больше не появлялся, больше вообще никто не появлялся. Только Дазай либо с чашкой чая, либо в с сигаретой, либо с куском какой-то сладкой дряни. Чуя выглядывает теперь влево и замечает, что Осаму тоже сегодня с сигаретой и тоже пялится на вывеску бара, томясь в раздумьях. Наверное, думает, какой урод это сделал. Дазаю вообще срать на то, какой урод это сделал, он даже никогда не задумывался о светящейся вывеске, которую ежедневно видел. Даже когда фоткал её и ретушировал, чтобы скинуть заказчику. У него были мысли весомее. Он хотел найти музу, даже не музу, а что-то или кого-то, с кем он сможет почувствовать духовную связь. Или как это называется? Он хочет большее чем завтрак утром, поцелуи и секс на балконе. Он хочет чувствовать понимание и осознание, а не желание и интерес. На интерес плевать, он много кому интересен - он фотограф, их любят все. Ну что-то возвышенное, словно музыкальная гармония - чтоб сердца бились в унисон, испуская вокруг себя волны любви и доброты, как в романтичной книжке. Боже, да если он почувствует духовный контакт с камнем или палкой во дворе - будет в восторге. Дазай не знает, что вкладывает в выражение «чувственная связь», но это определенно что-то на уровне намного глубже, чем влечение и даже любовь. Единение. Этого он не чувствовал с соседским псом слева, с его хозяйкой, со светлым парнем, который приходил сюда, с друзьями, с моделями и заказчиками. Но что-то похожее на это ощущение изредка мелькало рядом с соседом справа. Чуя ему никогда не улыбался, не давил из себя вежливость, только если Осаму в редком диалоге удавалось рассмешить какой-то нелепостью. Когда Дазай въехал в квартиру обратил внимание сразу на две вещи: писающего пса прямо на левом балконе и отрешенного раздумьями парня, который даже не повернул голову в его сторону, на правом. Из фактов Дазай только знал, что Чую зовут Чуей и мог догадываться о возрасте. Но он видел, как тот курит - редко и стервозно сжимая зубами фильтр, чувствуя отвращение к тому, что наверняка поклялся больше не курить и держался довольно долго. Видел, как ест, совсем не заинтересованно разговаривая с кем-то по рабочим делам. Как возится в ноутбуке и неудовлетворенно вздыхает каждые пять минут, а потом захлопывает его. Один раз видел, как истерит в четыре утра, захлебываясь слезами, которые давно иссякли, пиная всё, что попадётся на глаза и крича недовольной соседке «да пошла ты нахуй, кашолка старая», а потом ложится голой спиной на балконный бетон и ждёт либо пока молния ебанёт, либо голодной смерти. Но ни того, ни друго не произошло, потому что минут через пятнадцать подвид «кашолка старая» облила его водой с ведра. Спасибо, что не помоями. Ещё Осаму видел, как он, одной рукой выкуривает сигарету, а другой умело пробирается под подол юбки милой девушки, отчаянно пытающейся скрыть стоны наслаждения, развратный румянец на щеках, зацепиться за шею.. Пару раз слышал мужские голоса и смех самого Чуи, что казалось практически нереальным и никак не представлялось в голове. Наверное, из-за того, что Осаму видел намного больше, чем ему положено, и складывалось некое ощущение единения. Они с Чуей за два года говорили несколько раз. Познакомились после въезда Осаму, точнее, просто обменялись именами, а Чуя даже выдавил из себя вежливую улыбку. Ещё перекинулись пару фраз после землетрясения - более ощутимого и серьезного, чем обычно. Дазай как-то с горящими глазами просил у него сигарету и благодарно кивал, когда Чуя ему любезно одолжил. Хотя, этот раз не считается, Чуя тогда и слова не проронил. Чуе привезли как-то две пиццы вместо одной и он был не настолько благороден, чтобы звонить, звать курьера обратно и отдавать, поэтому он пошёл на балкон, застал там пьющего голый чай Осаму и предложил ему. Они сидели на разных балконах и ели свои пиццы, выясняя у кого вкуснее. Точно ещё общались, но о чём-то совершенно незначительном и очень недолго. Все равно в итоге каждый возвращался в свою квартирку и занимался ненавистными делами. Осаму ненавидел ретушировать фотографии, это ему казалось издевательством над людьми, природой и самим естеством фотографии, но каждый заказчик просил убрать все до последнего прыщика и неровно лежащего листочка. Свои фото, которые делались для собственной души, он никогда не изменял. Сейчас и сама фотосъемка начала приносить меньше удовольствия, не то чтобы он потерял вдохновение и все в таком духе. У него выходили потрясающие работы, просто действия становились машинальными и отточенными. Это называется профессионализмом, однако Дазай не видел в этом особой прелести. Как Чуя не видел прелести в выстраивании своих заунывных композиций и подборе шрифтов. Но делал это почти каждый день. Это все приносило деньги, но не удовлетворение. Деньги хоть как-то облегчали нелюбовь к делу, если бы он работал за гроши, то наверняка повесился или правда прыгнул с балкона. Но он любил свою квартиру. Глянцевую темно-шоколадную посуду, икебану из белого ириса, веток черничника и сухого кровавого ликориса; виниловые пластинки битлз и актуала в красивых обложках; проигрыватель, которым он никогда практически не пользовался. Любил большую фотографию в рамке, которую в шутку купил вместе с другом на выставке за 5000 йен, потому что была самой дешевой. Он понятия не имел, чьих это рук дело, его волновало лишь то, что она хорошо вписалась в интерьер. Чуя ничего не думал, смотря на черно-белое фото, он не искал скрытого смысла, ему просто нравилось. Отель. Безошибочно отель с однотипными лампами, белыми простынями и простой мебелью. На простынях сидит обнаженная девушка с выпирающими, как углы колонн и комодов номера, позвонками. Ни лица, ни теней, лишь сигарета у губ, крепко зажатая меж пальцев, и кривой горизонт. Ему было просто красиво. Осаму было красиво смотреть на свой стенд черно-белых работ любимых фотографов в рамке, на большую ракушку-ключницу с сияющим перламутром внутри, на полки с дорогими книжками и золотыми корешками, на расписную вазу сухоцветов из белых и голубых гортензий. И особенно на картину какого-то художника, блогера или инфлюенсера, которую он нашел в интернете, не знал где купить и просто распечатал, повесив рядом с кухней. Там какие-то черно-белые выцветшие ромбы, квадраты, куча геометрии, но это все вписывалось в интерьер и радовало глаз. Ещё куча света, звука, штативы, фильтры и много разной технической мелочевки, которая не умещалась уже ни в один шкаф и ни в один ящик. Вообще места было мало, поэтому балкон был любимой зоной свободы незаваленной ничем, кроме пледа и угловатого кресла. Утром Чуя смотрит астрологический прогноз. Не по своей воле - реклама в видео, которое очень долго искалось специально для завтрака. Мозг после практически бессонной ночи и ворочаний плохо соображает и слышит только: «Для тельцов сегодня благоприятный день, чтобы изменить свою жизнь. Например, обзавестись новым другом и найти новое хобби…». Чуя отпивает кофе и выключает телефон. Кто в двадцать первом веке верит в астрологию? Он верит в звезды и их неземную красоту, а не в то, что они предсказывают будущее и судьбы. Чуя выходит на балкон вместе с чашкой и хочет не курить, проклиная вывеску внизу, а просто пить кофе, как обычный человек, и смотреть на снующих и суетящихся внизу людей. Он облокачивается на бортик и краем глаза цепляется сначала за соседку, развешивающую белье, а затем за Осаму, который в кресле кряхтит над какой-то металлической палкой, то вкручивая, то выкручивая винтики. Чуя поворачивается к Осаму. Сегодня день подозрительных сдвигов или же ретроградного меркурия, потому что он поддаётся мимолетному чувству вины. Некрасиво много раз поступал с соседкой справа, ругался (хоть она и сама была не в своем уме, он мог бы благоразумно молчать). И не очень хорошо выходило с Осаму, пусть завязывать просто так диалоги и вторгаться в личное пространство было плохим тоном, он мог ему хотя бы улыбаться и приветствовать, а не игнорировать. — Привет, — срывается с губ Накахары прежде, чем он успевает взвесить решение. Дазай и глазом не ведёт сначала и продолжает собирать свою арматуру, а затем спустя несколько секунд тишины поднимает взгляд. — Привет? Он немного недоволен тем, что его отвлекают от дела, но одновременно удивлен, потому что был уверен, что не к нему обращается знакомый голос. Чуя думает совсем немного, оглядывает аппаратуру в изящных руках, чужой выжидающий взгляд. Кажется, кофе было отравлено, иначе не найти причины, по которой он выдает: — Пошли пройдемся? Абсолютно грубо, в какой-то мере неуважительно, но Осаму нравится это начало без преамбул. Он вместо ответа слишком резво встаёт, оставляя свою арматуру, выкидывает недокуренную сигарету за балкон и скрывается за дверью. Чуя уже думает, что оскорбил парня, хмыкает от его нежности и своей же прямолинейности. Продолжает как ни в чем не бывало пить отравленный кофе, но затем слышит: — Собирайся, — фраза гулко доносится из чужой квартиры в удивительно приказном тоне. Чуя смотрит на кружку, пустое кресло на балконе и повышает голос: — Сейчас? Но я ещё кофе не допил даже. — А я не докурил. Одевайся.