Хоттокеки

      На бледной коже чувствуется резкая прохлада. Мужчина сильнее натягивает на лицо тёплое одеяло и жалобно скулит, чувствуя, что кончики пальцев на ногах вдруг тоже оказались в плену неприятной температуры. Он жмёт к груди колени, стараясь полностью поместиться под покрывалом, и хмурится от того, что сон утекает сквозь пальцы, не оставляя после себя и намёка. Во всём виноваты проклятый февральский холод и отсутствие личного обогревателя рядом.       Камисато, приложив огромное количество сил, открывает глаза и смотрит сонно, оглядывает кусочек спальни. На светлых обоях нет ни солнечных зайчиков, ни яркого света, а только непонятная и душащая серость, превращающаяся в нежелательную сырость. Он медленно моргает, быстро обругивая всё, что только существует в этом мире, за то, что это утро началось так нелицеприятно, перекатывается на уже остывшую чужую часть постели — там есть ковёр с мягким ворсом, — и касается ступнями пола, настраивая себя на то, что скоро это обманчивое тепло превратится в холод паркета.       Движение за движением он пробирается мягкой поступью по коридору, как вдруг бесшумные шаги прерываются предательски громким вдохом, потому что сдержаться сил и самообладания не хватает: с кухни доносится слишком аппетитный запах. Настолько, что слюны под языком становится непозволительно много. Аято поджимает губы, стараясь сохранить образ невозмутимости, и идёт на аромат, надеясь, что его не заметят раньше времени.       Мужчина ёжится от внезапного тепла комнаты, но своей задумке изменять всё равно не собирается. Нежная кожа улавливает напряжение крепких ягодиц и спины, когда он льнёт к блондину в одних только шортах (стопроцентно на голое тело) и розовом фартучке сверху. Он кладёт острый подбородок на широкое плечо и, выглядывая из-за него, смотрит на то, что источает этот невероятный запах чего-то вкусного и, самое главное, съедобного.       — Вака, ты бы хоть оделся, — в половину голоса отзывается сбежавший от Камисато обогреватель и нарочно подаётся бёдрами назад, притираясь и срывая с чужих губ жалобный писк. — Сил не хватило?       — Тебе ведь нравится, когда я хожу без футболок дома, — мычит в ответ Аято и прикусывает мочку ушка, мгновенно затевая игру по собственным правилам, потому что проиграть в соревновании по утренней эрекции не хочется совершенно. Даже в том случае, если оппонент не знает об этой гонке.       — Но ты сейчас полностью голый. Или я что-то путаю? — он готов поспорить, что Тома выгнул светлую бровь в напускном удивлении, и, замечая недобрый умысел в его интонации, отходит в сторону, чтобы запрыгнуть на кухонную тумбу, обезопасить себя и разглядеть парня перед собой повнимательнее.       Широкие плечи заметно расслабляются, когда голое тело внезапно отлипает. Длинные светлые волосы, самостоятельно провозглашённые Аято жидким золотом, собраны в настолько небрежный хвостик, что некоторые пряди уже выскользнули из резинки, скрывая острую линию челюсти от любопытных глаз. У основания шеи сильно выделяется неровность кожи в форме укуса, от чего Камисато пухлые губы кривит в довольной улыбке: его зубов дело. От почти по-девичьи тонких, но крепких от постоянных тренировок запястьев вверх тянутся напряжённые венки, пока между пальцев красуется лопатка для готовки.       Мужчина тянет почти модельную ногу к чужому бедру, длинными пальчиками забираясь под ткань свободных шорт, и внимательно наблюдает за реакцией того, кто в мгновение ока может лишить его завтрака. Тома едва заметно хмурится, переворачивая хоттокеки, добавляет ещё по ложке теста на каждый блинчик и накрывает крышкой, на секунду прикрывая глаза. Аято знает эту привычку как свои пять пальцев: внутри мондштадца закипают эмоции.       Эта мысль непозволительно сильно заводит — оттого член, совсем ничем не прикрытый, почти неощутимо дёргается, наливаясь кровью и медленно твердея. Он усаживается на столешнице поудобнее, чуть раздвигая колени в стороны, и, натянув носок стопы, ведёт кончиком по ягодице блондина. Крепкая грудь медленно вздымается и с дрожью опускается, выдавая всё напряжение в чужом теле.       — Золото, какой сегодня день? — хитро мычит мужчина, смотря точно в зелёные глаза, поглядывающие на него искоса.       — Вака, ты ведёшь себя как ребёнок. Даже дети ведут себя лучше, — он тихо посмеивается и, развернувшись, подходит к кухонному гарнитуру, оказываясь между разведённых ног. Грубые пальцы касаются худых бёдер в нежном поглаживании, заставляя на половину затвердевший член снова заинтересованно дёрнуться.       — День? — Камисато повторяет свой вопрос, игнорируя реакцию собственного тела на ласку, получаемую от любимого человека.       — Святого Валентина, который мы с тобой отпраздновали ночью, — блондин широко улыбается и в подтверждение своих слов стучит пальцем по тому самому укусу.       — Но праздник ведь ещё не закончился, тебе так не кажется? — длинные тонкие пальцы проходятся по переносице, пока глаза скользят по щеке, впитывая в себя образ любимого человека. Аято заводит ладонь за спину, спускается по медовой коже и цепляется за ниточку бантика от фартука, чтобы снять было легче. Обе руки в обжигающе холодном прикосновении касаются горячей шеи, стягивая передник через голову, а губы — кромки уха, — И я хочу отпраздновать снова, раз уж мы договорились без подарков в этом году.       Дыхание мондштадца резко сбивается с размеренного темпа, а взгляд задерживается на подтянутом торсе Камисато. Ровный и приятно длинный член с поблёскивающей от первых капель смазки головкой прижимается к животу со слабовыраженным прессом, а россыпь родинок на груди за мгновение становится ещё ярче и притягательнее. В голове становится пусто от желания взять то, что предлагают, но короткий звон в ушах прерывается жалобным голоском Камисато:       — Эй, малыш, о тебе совсем не заботятся, да? — он подносит руку к резинке чёрных шорт, оттягивая её и заглядывая под одежду, чтобы посмотреть на эрекцию. — Бедняжка, этот щенок совсем не думает о твоих желаниях? — в короткой тишине слышится, как тесто под крышкой на сковородке чуть шипит, прожариваясь. — Я позабочусь о тебе.       Тома хмурится и, не отводя взгляда, отходит обратно к сковородке, крупно вздрагивая, когда плотная резинка одежды шлёпается о тело. Парень выкладывает на подготовленную заранее тарелку первые хоттокеки и выключает плиту, отодвигает тесто для их неудавшегося вовремя завтрака, чтобы вернуться на прежнее место, мягко зарыться кистями в спутанные ото сна волосы и попытаться расчесать их.       — Вака, скажи честно. Ты только что говорил с моим членом? — в голосе отчётливо слышится недоумение, смешанное с игривостью.       — А щенкам разве давали команду «голос»? — насмехается Камисато, зная эффект, который это произведёт на блондина: он откидывает голову назад и жалобно скулит от того, как им искусно крутят в своих руках. — Ты ведь хороший мальчик, правда? — мужчина умело воркует у самого ушка, пальцами подцепляя последний элемент одежды и спуская его с крепких бёдер. Плоть мягко стукается о напряжённый пресс и тут же дёргается от встречи с теплом комнаты. Тома активно кивает, словно от скорости ответа зависит его жизнь, и мелко подрагивает, когда его челюсти касается кончик острого носа, успокаивая и расслабляя. — Тогда поработай губами, как следует.       В глазах Аято черти не то что пляшут, а устраивают самую настоящую вечеринку, потому что иначе нельзя объяснить, почему его обычно светло-голубые глаза вдруг покрываются непроглядной тьмой желания. А мондштадец смотрит как приворожённый, утопает в своём домашнем океане и уверенно кивает в полной покорности.       Светлая макушка склоняется над подкаченным торсом: он носом ведёт от пульсирующей венки на шее к яремной ямке, к солнечному сплетению и широко лижет, заставляя тело на столешнице напрячься от неожиданности. Тома языком ведёт немного выше, касается рельефной груди и словно случайно задевает ареолу. Он отстраняется и внимательно смотрит на открывшиеся ему возможности, чувствуя на себе выжидающий взгляд, но совсем скоро губы касаются одной коричневатой родинки за другой, своих глаз от чужих не отводя. Парень сцеловывает пятнышко за пятнышком, стараясь не пропустить ни одного, чтобы после получилось самое настоящее созвездие из мокрых следов после поцелуев.       Камисато медленно дышит и следит за каждым движением, осторожно поглаживает по макушке, словно Тома действительно его верный пёс, правильно выполняющий команду, и замирает всякий раз, когда на груди помимо сухих от постоянных зимних ветров губ чувствуется юркий язык, оставляющий за собой дорожку между родинками. Раньше это были лишь обычные пятна, разбросанные по всему телу, но после появления блондина в его жизни они превратились в подобие Плеяды.       Грубая кожа на рёбрах оказывается невероятным контрастом влажному языку, задевающему бусинку соска всё чаще. Парень невесомо касается ареолы, оставляет пушистый поцелуй на груди и позволяет нижней губе зацепиться за стоящий сосок, чтобы после обхватить нежно грудь губами, втянуть чувствительную кожу и, не перерывая зрительный контакт, царапнуть чуть ощутимо зубами. Язык до безобразия правильно ласкает горошину, оставляя после себя неприличное количество слюны, пока ладонь, лежащая на боку, приятно сминает тонкую кожу под собой, оставляя на ней медленно краснеющие следы.       — Такой хороший мальчик, — задушено шепчет Аято, тут же сжимая ладонь в светлых волосах, заставляя подняться. Тома оставляет на груди после последнего поцелуя крупную каплю слюны, которую второй тут же собирает пальцами и, следя за реакцией, слизывает её. И это работает: блондин сжимает руки на талии и худой ноге Камисато, тихо скуля от увиденного зрелища.       Мужчина осторожно слезает со столешницы, обхватывая лицо мондштадца руками и касаясь своими пухлыми и мягкими губами его. Тома крепко обнимает, подушечками пальцев словно царапает кожу на спине и сбито дышит, чувствуя, как член трётся о нежное бедро Камисато, заставляя узел удовольствия завязываться с каждым разом крепче и крепче.       — Ты хорошо себя вёл? — шепчет в щёку, чтобы после оставить поцелуй на ней. Парень заторможенно кивает, медленно моргает и смотрит в глаза-океаны с надеждой. — Как думаешь, послушные мальчики получают награду? — он лбом упирается в чужой и, играясь, облизывает чужую кожу у небольшого носа. Тома словно из сна восстаёт: кивает быстро-быстро и губы поджимает, чтобы не поцеловать и получить желанное. — Чего ты хочешь?       — Хочу поцеловать тебя и кончить, Вака, — сразу, без секунды на раздумия выпаливает блондин, и тут же добавляет, хлопая ресничками: — Пожалуйста?       Камисато накрывает его губы своими — резко и несдержанно, — посасывает то верхнюю, то нижнюю, и податливо расслабляется, когда Тома добавляет в поцелуй язык. Он ведёт по нёбу и кромке зубов так осторожно, словно боится пораниться, и с разочарованием стонет, когда мужчина отстраняется. Ему хочется возразить, попросить ещё немного, но Аято разворачивается к нему спиной и с каким-то недовольным пыхтением смотрит на свои ноги. Блондин не понимает, скулит на ухо жалобно и сжимает в своих руках крепкую талию, чтобы восполнить недостаток поцелуев — обычно их намного больше.       — Эй, золото, — мужчина шёпотом привлекает внимание к своим словам. Когда он слышит вопросительное мычание, то продолжает, — Кончи от моих ног.       — Что?       — Просто поимей мои бёдра. Смазка в спальне, а я не хочу тащиться туда ради неё, поэтому давай попробуем, — Камисато откидывает голову на крепкое плечо и оставляет поцелуй на челюсти, стараясь понять чужую реакцию, но это перестаёт быть важным, когда на нежной коже чувствуется жар и влажность крупной головки.       Тома сводит густые брови к переносице, надеясь, что идея действительно хороша, но всё волнение проходит в тот момент, как он медленным движением протискивается между худых ног. Мондштадец раскрывает рот в немом стоне, чувствуя, как сильно Аято сжимает бёдра, и покусывает его плечо, осознавая, что это сделано именно ради него. Парень подаётся тазом назад, теряя приятное ощущение, и снова толкается вперёд, словно учась заново.       Движения становятся чаще и резче, а Камисато — всё неустойчивее от заданного ритма: толчок за толчком, пускай и не таких размашистых, как обычно бывает, но сбивающих с ног не хуже. Длинные пальцы сжимаются на краю столешницы, когда мужчина наклоняется, чтобы сделать себе больше опоры. Тома перехватывает его одной рукой поперёк груди, а другой придерживает у выступающей тазовой косточки.       Аято тихо скулит, кусает губы, чувствуя, как о его мошонку трется чужой горячий член, а стоит опустить взгляд на собственные ноги, когда между мягких и плотно сжатых бёдер мелькает блестящая головка, как несдержанный стон вырывается из глубины груди. Блондин и сам задыхается, слыша это наслаждение, жмурится, сбито дышит и замедляется, давая себе возможность перевести дух, а Камисато — расслабиться от постоянного напряжения на бёдра.       — Чёрт, Тома, не останавливайся, я хочу кончить, — голос дрожит от беспорядочных вдохов, но недовольство таким своевольным решением слышится отчётливо.       Парень громко и коротко смеётся с этих слов, но усиливает хватку на теле Аято, чтобы двигаться было удобнее. Темп снова становится быстрым, насколько позволяет их положение, а тихое мычание заменяется несдержанным скулежом, когда по небольшой кухне начинают разлетаться громкие шлепки кожи о кожу.       Блондин носом ведёт по взмокшей шее перед собой, стараясь не шуметь сильно, но вся его попытка почти проваливается — Камисато резко напрягается, а вместе с ним и его ноги, и стонет низко от неожиданности накрывшего его оргазма. Он подрагивает в сильных руках, скулит от желания вырваться из хватки, но лишь снова задушенно скулит, когда между бёдер вдруг чувствуется что-то горячее и вязкое, а плечо резко начинает саднить от сильного укуса — мондштадец нашёл способ сильно не шуметь, пускай и ценой сохранности чужого острого плеча.       Они замолкают на долгие минуты, слушая тяжёлое дыхание друг друга и стараясь выровнять его. Тома продолжает придерживать Аято, боясь, что ноги перестали его держать, и прислушивается к его бешеному сердцебиению, пока второй лишь всецело расслабляется на крепкой груди, чувствуя полную опеку над ним и стекающую по бёдрам сперму. Теперь причин сходить в душ стало минимум втрое больше.       — М-м, Вака, утренний секс — это приятное начало дня, безусловно, но я хотел порадовать тебя вкусным и горячим завтраком в честь праздника, — блондин жалобно стонет на ушко, но тут же начинает смеяться, потому что обижаться долго просто-напросто не может.       — А что ты готовил, раз уж это было даже праздничным? — лениво спрашивает Камисато, заводя руки за затылок мондштадца и запутываясь пальцами в прядях.       — Твои любимые хоттекеки с сиропом.       — Что? Правда? — Аято быстро разворачивается в чужих объятиях и хватает родное и любимое лицо в своих руки. — Тогда бегом в душ, потому что я очень соскучился по ним в твоём исполнении! — он резко оживает, начинает суетиться и тянуть парня за собой в ванную комнату, словно и не было никакого изнуряюще-приятного секса.       Тома заливисто смеётся с такой реакции и, тоже мечтая смыть с себя всю липкость их празднества, следует за Камисато. Оба прекрасно знают, что они признаются друг другу в любви ещё кучу раз, сделают ещё множество сюрпризов, потому что для этого не обязательно нужен праздник: это лишь предлог для тех, кто не умеет любить так же ярко и пылко, как они это делают ежедневно.