Целуя руки

Тридцатые годы двадцатого века были омерзительны и ожидать от них как будто не стоило уже ничего, что пробудило бы желания задержаться в мире людском. Он опостылел и был безрадостен уже два столетия. Пороки были стары и пресны, словно человечество со времен римской империи или правления Папы Александра VI утратило всякую фантазию и вкус. Словно бы милый Фауст, уносимый божественным светом под сени небесные, похитил с собой из земель распростертых от Тигра и Евфрата весь цвет и благоухание. И не осталось ни единой души, что смогла бы разжечь угасшую искру Воланда. Не так страшна вечность как отсутствие желания ее прожить. Прочувствовать каждое мгновение, припав губами к чьей-то горячей скоротечности, бьющейся веной на шее. И потому так прекрасен был Мастер, не знающий о своем величии. Воланд хотел поднять его на руки и показать все Царства мира, как сделал тысячелетия назад для одного бедного юноши, позабывшего о родстве брата. Хотел поднять и унести в то же мгновение, что искра огня из зажигалки отразилась в чужих, мгновение назад незнакомых глазах. Но не поднял, страшась, что и его, Мастера, вырвут из рук, унося в те далекие выси, куда он сам мог смотреть только запрокинув лицо. И потому лишь подпустил под завесу тайн, унесенных по лунной дороге Пилатом и его вечным спутников Иешуа. О, Мастер… Знаешь ли ты, как красив и бесподобен? Как чудесен твой дух и как ярка душа? И как нестерпимо желание проникнуть пальцами под ребра и нежно прикоснуться твоему горячему живому сердцу? Но нельзя касаться сердца руками. Дозволено лишь созерцать твое лицо, лишь касаться неровных строк на бумаге. Как великолепны твои сияющие глаза, когда ты заговорщическим шепотом колко представляешь собравшихся на балу Лиходеева, не подозревая, что я уже давным давно знаю всех и каждого: от мгновения зачатия и рождения до позорного мига смерти. Мастер выглядит как безумец, произнося тост о коммунизме, позабыв страх и от этого бесстрашия в страшные времена, этого злого веселья Воланд заражается восхищением и позабытой радостью. Утягивая его за руку прочь из зала, в темный коридор, он может думать только о дьявольском желании припасть к этому жесткому рту губами. Мастер взъерошен и возбужден, он все еще смеется, поправляя измятый пиджак. Губы его трогает нежная улыбка, замирая печальными тенями в уголках рта. Ресницы дрожат, когда он бросает из-под них на Воланда осторожный взгляд и говорит: - Жизнь полнится подарками судьбы. Еще несколько дней назад я чувствовал себя абсолютно одиноким человеком в этом мире, а теперь у меня есть вы, понимающий меня с полуслова. Воланд подпускает самодовольную ухмылку, без надобности касаясь лица Мастера у уха, словно бы поправляя выбившуюся прядь. - Мой дорогой друг, неужели вы так скоро позабыли свою Маргариту? Мастер печально качает головой, перехватывая руку Воланда за запястье, сжимая. - Мне не позабыть Маргариту даже если ее унесет ветром в далекие края, но вы - вы для меня ближе Господа Бога, профессор. Мастер смотрит, будто чего-то ожидая, не давая объяснений, словно в его словах все, что надо знать. Воланд медлит всего ненужное мгновение. Выбритые щеки Мастера под ладонями теплые и гладкие на ощупь, а его губы нежны и упорны. Он отвечает с таким жаром и трепетом, словно весь свой талант и безумие решил поместить в этот горячий влажный поцелуй. Они дерут друг на друге галстуки, сталкиваясь со стенкой в кабине лифта, куда заваливаются на путающихся ногах. Оголенную кожу тут же усаживают поцелуи и укусы. Человеческая кожа под языком солена от пота и горька от одеколона. В автомобиль они заваливаются не помня себя. Воланд подминает Мастера, аккуратно отодвигая его колено в сторону, огладив мягкую шерсть брючины тяжелым длинным движением. Коровьем с водительского места взвизгивает: - Ничего не вижу, мессир! Куда прикажете? Воланд пылает в его сторону гневным взглядом, взбешенный, что приходится отрываться от бешено мечущегося под ним Мастера, нестерпимо желанного и податливого. - Ко мне, - выдыхает тот, ничуть не смущаясь, в шею Воланда и снова прикипает к ней зубами и языком. - Мансуровский! Сию секунду! - снова взвизгивает Коровьев и Воланд знает, у подъезда к деревянному дому они действительно окажутся не позднее, чем через минуту. Это самая длинная и самая желанная минута жизни Воланда и ее отголоски он с наслаждением ловит в неровном дыхании Мастера и его дрожащих пальцах, которыми тот с нетерпением и трепетом пытается расстегнуть пуговицы жилета, а после и сорочки. - Я понял этот дождливый вечер, а вы? - бездумно прохрипел Мастер уставившись своими огромными зрачками в лицо Воланда. - Что, мой милый Мастер? - Воланд любовно огладил пальцами его профиль, запоминая это лицо касаниями, чтобы и через тысячи лет помнить. - Что вы станете мне ближе всех, и даже ближе Маргариты, хотя тогда я ее еще даже не встретил. И что я захочу вас… - Мастер говорил горячо, не страшась и не стесняясь. Как не говорят ни на одной исповеди. - И потом, когды вы читали мой роман, понимали все, что хотел и хочу сказать, я уже не мог не… Воланд кусает его за губу, не снеся откровения, которое только усиливает его жар и возбуждение. - В то мгновение, милый мой, - признается он, - когда вы так печально вышли под дождь тем вечером. Я понял, что мы сами родственные души. Мастер страдальчески застонал, зажмурившись, и откинулся головой на темную гладкую кожу сидения. Он бездумно гладил спину Воланда и кривился так, словно испытывал страшные страдания. - Что такое, мой милый? - Воланд сел, утягивая вслед за собой Мастера. Свет проносящихся за окном фонарей неровно озарял его лицо, словно огненные блики выпрыгивали из печушки в подвале. - Мне вдруг подумалось… - Не думайте сейчас ни о чем, - вкрадчиво попросил Воланд разглаживая глубокую морщину, залегшую меж бровей Мастера, - думайте только обо мне и том, что я вас жажду. Мастер благодарно выдохнул и наконец открыл глаза, глядя с еще большей решимостью. И улыбнулся: - Вы меня жаждите. - Да, - согласился Воланд, беря его за руку, - жажду. Вашу прекрасную плоть, ваш несравненный дух и чудесную душу. В вас прекрасно все. И я хочу прикоснуться к каждой частице вас. К вашим глазам, способным различить красоту в уродстве, - Воланд аккуратно припал губами к его правой,а потом к левой скуле, - к вашим ушам, отозвавшимся на зов, - он поцеловал его край уха, - к вашим божественным рукам, которые могут творить прекрасные и ужасные вещи, - теплое дыхание коснулось сначала запястий, а потом каждой костяшки, - но более всего меня манят ваши восхитительные губы, мой дорогой… Мастер смотрел завороженный, чуть приоткрыв рот. Лицо его выражало чистое блаженство. Воланд довольно оскалился, подаваясь вперед и его слова оседали на губах Мастера короткими теплыми касаниями: - Я целую ваши божественные руки, мой Мастер. Позволите мне целовать ваши губы? - Дьявол меня задери, если вы этого не сделаете, - выдыхает Мастер, судорожно облизнув нижнюю губу. - Это можно, - смеется Воланд и целует его. Уже в подвале Мастера они наконец прекращают постоянную борьбу языков и губ. Осторожно и молча, с большой внимательностью за постепенной обнажаемостью друг друга. Одежда падает и тут и там в неровные кучи. пока они спускаются с лестницы, приближаясь к протертому дивану. Мастер с восхищением оглядывает Воланда, своим острым взглядом нанося горящие отметины на израненную поцелуями шею, острые ключицы и грудь. Замерев взглядом на члене, он сглатывает. - Позволите мне?.. Воланд передергивает плечами, красуясь, и плавной поступью подходим к дивану, легко касаясь голого плеча Мастера пальцами, когда проходит мимо. - Я весь в вашей власти, мой милый. Мастер, ведомый чужим касанием, оборачивает и снова сглатывает. Медленно опускается на колени и смотрит в лицо Воланду так, как могли смотреть только языческие жрецы на статуи своих богов. Он ложится щекой на бедро Воланда, благоговея. Его пальцы дрожат, когда он нежно и осторожно трогает самыми кончиками острое колено и легонько проходится по внутренней стороне бедра. Воланд с наслаждением вздыхает, утопая в жадности до касаний. Мастер обводит только одному ему ведомый рисунок еще чуть выше по бедру, трогает мошенку и вздувшуюся венку на члене, замирая на головке. - Мое высшее наслаждение - ваше, - признается он. И прихватывает губами то место, где только что были его пальцы. Воланд жмурится, но за закрытыми веками все равно видит, как вспухает и взрывается комната, а за обломками камня, дерева и листов бумаги проступает вечное сияние звезд. Как Мастер с жестокостью жаждущего, припавшего к чаше с вином, сосет его член, боясь уронить хоть каплю. Воланд переживает мучительное наслаждение, проступающее огнем в его жилах и острыми когтями на месте привычных человеческих ногтей. Он чувствует сосущее и тянущее ощущение внизу живота, смешанное с жаром. Он видит со стороны как у Мастеру по подбородку стекает блестящая слюна, когда он пропускает язык наружу, лаская место под головкой. Как непримиримы его пальцы, перекатывающие яички. Как он резким и нетерпеливым движением подхватывает Воланда под колени, задирая и разводя ноги шире, чтобы с тем же рвением и желанием приняться вылизывать между ягодит. Звезды сгущаются и они парят в них, но Мастер этого не замечает. - Воланд, Воланд, мой дорогой… - он шепчет и шепчет, как безумец, целуя бедро, низ живота и член, - вы так прекрасны, я жажду вас… я хочу прикоснуться к каждой частице вас: к вашим глазам, способным различить красоту в уродстве, к вашим ушам, отозвавшимся на мой зов сердца, к вашим руками, которые могут творить со мной прекрасные и ужасные вещи… Когда язык проникает внутрь, это вызывает взрыв где-то в небесах. Воланд стонет, хватая Матера за волосы на затылке и ему хочется придвинуть его еще ближе, хочется погрузить в себя и впитать, чтобы стать единым, хочется оторвать его голову. Когда к языку прибавляются пальцы, Воланд приходит в себя. Звезды скрываются за возвращающимися на место досками, камнями и книгами, и листами бумаги. Мастер поднимается, чтобы нежно уложить Воланда на диван. Целует его в губы и в то самое мгновение как Воланд растворяется в этом ощущении, в него с силой толкаются. Он чувствует. Он чувствует давно позабытое - жизнь. Желание жить и существовать этом самом мгновении. Кожа его человеческого тела горит в местах, где его гладит и целует Мастер. Толчки сильные и ощутимые, словно Мастер тоже сгорает от желания подлезть под кожу и стать с ним единым. Не только телом. Мастер, Мастер, Мастер… Воланд перехватывает его за предплечье и с легкостью опрокидывает на спину, садясь сверху. Ему нужно глубже и быстрее. Колени сжимают бедра Мастера, руки гладят дрожащий пресс, сокращающиеся мышцы. Мастер под ним жмурится, хватает с силой за бока, впиваясь пальцами, и задыхается: - Да, да, да, да! Пожалуйста, умоляю, только не!.. Вспышка жара внутри ощутимее предыдущих. Воланд хватает себя член, с силой натирая голову. Вокруг снова звезды. Когда он поднимается на дрожащих ногах, по бедру начинает стекать. Они лежат на влажном диване, переплетаясь руками и ногами. Воланд молча курит, играясь с волосами на затылке Мастера, когда тот протягивает руку и молча забирает у него сигарету. - Почему же раньше мне хватило смелости мечтаний, - задумчиво и печально роняет он вместе с облаком дыма, - А теперь, завтра, мы с Маргаритой… Столько упущенных мгновений… Воланд медленно выдыхает через нос и прикрывает глаза. И почему только люди всегда мыслят такими условностями как пространство и время. - У нас с вами вечность, если пожелаете. - Хотел бы я, чтобы это было правдой, - Мастер находит у себя за головой руку Воланда и перехватывает ее, переплетая их пальцы, - Но моя вечность обещана Маргарите. Воланд испытывает болезненный укол чувств, который не хотел бы ощущать. Не теперь. Не с Мастером. Не когда он нашел его. - Оставьте мне хотя бы роман, Мастер, - просит он с большей искренностью, чем было нужно, - С ним моя вечность вечность без вас будет не так невыносима длина. Мастер целует его руку и еще раз. - Обещаю, мы с вами расстаемся не навсегда. Не может быть так, чтобы мы с ней очутились там, куда вам не будет хода. Это было была бы невыносимая вечность и для меня. Не иметь возможности быть и с вами тоже, не видеть вас. Воланд усмехается, хочется пустить кому-то кровь: - Нам не дано предугадать, чем наше слово обернется… Так что пообещайте мне ваш роман, мой милый.