Отблески любви

Беннетт всегда, сколько себя помнил, не любил цветы. Он никогда в них не разбирался, и все они были для него одинаковы. Он не видел никакой разницы между ромашкой, розой и пионом, и если бы ему по очереди показали три этих цветка, он бы не смог ответить, где какой. Словом, растения — это не его конёк. Но даже такому профану в ботанике, как он, было очевидно, что нет ничего красивого в венериной мухоловке. В частности в той, что жила у них дома. Венера казалась ему жуткой, в какой-то степени даже отвратительной. И ловушки у неё тоже были уродливые, похожие на пасти какого-нибудь чудовища из фильма ужасов. А уж какие противные и громкие звуки она издавала, когда поедала свою очередную жертву… Бррр… Ну мерзость же. А вот Феликс Хониккер так не считал. Для него Венера была самой красивой, самой чудесной и самой прекрасной на свете. Он любил, нет, обожал её и уделял ей всё свободное от учёбы и исследований время. Постоянно с ней разговаривал, гладил по листочкам и кормил прямо с рук. И, что самое обидное, только с ней он выглядел счастливым. Только для неё он улыбался, только с ней он был ласковым, заботливым и нежным. Беннетта это одновременно и задевало, и раздражало. Он не понимал, чего особенного в этом страшилище. Это ведь самое обыкновенное растение, ещё и такое жуткое и уродливое. Однако Феликс Хониккер всё равно любил её и находил в ней что-то красивое, и Беннетту это не нравилось больше всего. Беннетт завидовал. Беннетт определённо завидовал этому чучелу с отростками-пастями. Он тоже хотел, чтобы о нём заботились, чтобы его обнимали и целовали, чтобы просто, в конце концов, уделяли внимание. Но Феликс Хониккер даже не смотрел в его сторону. С ним, Беннеттом, он был прямолинейным и грубым, никогда не подбирал выражений, в то время как своей Венере и слова плохого сказать не мог. С этим дурацким цветком он носился, словно курочка-наседка, в то время как Беннетту приходилось из кожи вон лезть, чтобы получить хотя бы толику его ласки и заботы. Ему казалось это несправедливым. А сегодня Венера и вовсе заболела, и потому Феликс совсем не вылезал из своей лаборатории. Он всё время крутился возле горшка с растением, суетился, взволнованно что-то бормотал. Выглядел он на редкость обеспокоенным, даже каким-то напуганным. Иногда, когда Беннетт заглядывал проверить его, то видел, как он ходил из стороны в сторону по комнате, нервно покусывая губы и перебирая пальцы. Его одновременно и удивляло, и задевало это. В большей степени, конечно, ему было обидно. Ведь за него, Беннетта, Феликс Хониккер никогда так не переживал, а над этим проклятым цветком трясся так, будто это его родной ребёнок, а не простое растение. И тем не менее, Беннетт не спешил высказывать своё недовольство вслух. Наоборот, он только держал всё в себе: понимал, что сейчас не время для подобных выплесков эмоций. Так что вместо этого он лишь поддерживал и подбадривал Феликса, чтобы он не так сильно нервничал. Вот и сейчас тоже. — Да ладно тебе, мистер Хониккер, не парься ты так, — ободряюще похлопав Феликса по плечу, протянул Беннетт. Он старался звучать как обычно буднично, даже улыбку натягивал, чтобы не возникло никаких подозрений. Пока что, кажется, получалось неплохо. — Всё с этой твоей мухобойкой нормально будет. — Не могу я не переживать, — Феликс до боли прикусил губу и чуть нахмурился, переведя взгляд обратно на горшок с Венерой. Он даже не стал поправлять его, как обычно это делал раньше. Видимо, всё действительно очень серьёзно. — Она ведь ещё никогда так сильно не болела, понимаешь? Я боюсь. А что, если я не смогу её вылечить, и она умрёт? «Ну и пускай сдохнет. Невелика потеря будет», — фыркнул про себя Беннетт, однако вслух сказал: — Перестань, всё с ней нормально будет. Я уверен, что ты обязательно её вылечишь, мистер Хониккер. — Думаешь? — Хониккер с надеждой заглянул ему прямо в глаза. Сейчас он выглядел даже слишком подавленным и уставшим, и оттого у Беннетта внутри болезненно сжалось сердце. По грудной клетке начала жгучей лавой разливаться волна злости по отношению к проклятой Венере, из-за которой Феликс Хониккер сейчас страдал, однако он быстро её подавил. Нет, нельзя. Тем более, сейчас куда важнее было позаботиться о Феликсе и его состоянии. А этот глупый цветок-монстр мог и подождать. — Конечно, — заверил он. — Но для этого тебе самому нужно отдохнуть. Давай, сходи поешь и подыши свежим воздухом, а я пригляжу за твоей мухобойкой, — он ласково приобнял его за плечи и подтолкнул к выходу из лаборатории. — Но… — Никаких «но». Давай-давай, иди и ни о чём не беспокойся. Клянусь своей бензопилой, что трогать ничего не буду. Только присмотрю. Феликс нерешительно посмотрел сначала на горшок с Венерой, а потом на дверь. Ещё несколько секунд он колебался, но потом только тяжело вздохнул и направился к выходу из лаборатории. Как только он окончательно скрылся в коридоре, Беннетт с облегчением выдохнул. На мгновение он позволил себе расслабиться и даже опустил плечи, однако его лицо быстро приобрело мрачное выражение. Нахмурившись, он подошёл ближе к столу, где и находилась Венера, и опустился в кресло. Скрестил руки на груди, в упор уставился на растение. Он смотрел недовольно, даже как-то осуждающе, будто бы цветок мог что-то понять. Однако Венера, как и ожидалось, никак на это не отреагировала. Даже ловушками не пошевелила, как обычно это делала. Беннетт только фыркнул. — Вот и что он только в тебе нашёл, а? — спросил он, не отводя взгляда от цветка. — Ты же та ещё страшила. И говорить не умеешь. И обнимать тебя нельзя. И вообще ты — растение, а вот я — человек. Я лучше, чем ты. Как и в прошлый раз, Венера ничего ему не ответила. Беннетт ещё какое-то время сверлил её презрительным взглядом, но потом только тяжело вздохнул и откинулся на спинку кресла. Запрокинул голову назад, уставился бездумно в потолок. — Знаешь, — спустя недолгую паузу вновь обратился он к растению, — тебе повезло, что мистер Хониккер тебя любит. Потому что иначе я бы давным-давно залил тебя кислотой и подорвал. Но ты нравишься ему, так что живи. Но учти: отдавать тебе мистера Хониккера я не собираюсь. Я ещё заберу его у тебя, — на последней фразе он снова посмотрел на неё, но на этот раз уже решительно. Он даже горделиво вздёрнул подбородок и сжал руки в кулаки так, что ногти неприятно впились в кожу. После этого он больше ничего не говорил. Всё равно он уже сказал ей всё, что хотел, а остальное обязательно как-нибудь приложится.