Lulled by numbers

      Рубедо желает, чтобы мир пылал в огне.       Это просто.       Подчиниться своей ненависти и отравлять всё живое — просто. Он был создан ради этого.       И потребность ненавидеть не уходит даже сейчас, когда Альбедо делает всё возможное, чтобы помочь ему. Да, она ослабла и стала достаточно подконтрольной, чтобы не причинять лишних проблем, но всё же иногда она разгорается с особой силой, которую уже невозможно так просто сдерживать в себе.       Проблема, наверное, в том, что нельзя избавиться от того, что является основной составляющей Рубедо. От того, без чего от него больше ничего и не останется.       Рубедо не очень понимает, в чём причина внезапных порывов испепелить каждое существо, находящееся в пределах Тейвата. Он не любит копаться в себе — обычно это похоже на попытку отыскать каплю чистой воды в грязи. В конце концов он пачкается только сильнее, и ненавидит — тоже. Поэтому он не ищет причины своим чувствам и просто сдерживает эти порывы — сдерживает лишь потому, что Альбедо по какой-то неясной причине против насилия и пытается строить из себя хорошего человека.       Это раздражает. По большей части потому, что Рубедо не понимает, как у него получается быть таким человечным. Откуда в нём столько любви? Или это всё напускное?       (Прошу, Альбедо, научи и меня быть человеком. Нет, это невозможно. Я не знаю, что такое любовь.)       Рубедо смотрит на спящего Альбедо. Рубедо мысленно вырисовывает созвездия на его спине — и они отпечатываются жжением на собственных пальцах — противной горечью, которая не даёт воздуху поступать в лёгкие и вызывает желание протереть глаза от попавшей туда гари.       Возможно, думает Рубедо, вовсе не мир пылает в огне.       Возможно, это последняя частичка него, зовущаяся сердцем, вот-вот дотлеет, и ничего от него больше не останется.       Но это не важно, пока есть Альбедо. Рядом с ним становится немного спокойнее, и мир уже не смотрит с такой враждебностью, словно хочет стереть Рубедо в пыль.       — Я живой, — тихо произносит он. Слова кажутся чужими. Он никогда не был хорош в том, чтобы говорить, и это кажется таким неправильным и, более того, непозволительным. Для него, искусственно созданного существа, которое никогда не должно было появляться на свет. — Почему я живой?       Но вопрос так и остаётся заданным в пустоту. Останется навсегда.       Вот в чём проблема, Рубедо не понимает, почему он всё ещё не мёртв. Не было ни единой причины, почему он должен был выжить после всего, что с ним произошло. Не то чтобы Рубедо хотел умирать — разве что иногда, и сильнее, чем кто-либо на свете, — или продолжать жить, когда он даже не чувствует себя живым, пока не переполнится ненавистью ко всему миру. Или пока не будет знать, что рядом Альбедо.       Вот в чём дело, Альбедо заставляет его чувствовать его себя живым. Альбедо заставляет чувствовать. И Рубедо знает, что такое существо, как он, не заслужило этого.

-

      Однажды Альбедо уходит в Мондштадт. Естественно, это происходит не впервые, и Рубедо привык оставаться в одиночестве, но в этот раз он решает последовать за ним. Просто понаблюдать. Понять, что же так тянет Альбедо туда.       Рубедо смотрит за тем, как он обучает Сахарозу алхимии, как тренируется на мечах с Кэйей и, пока никто не видит, говорит на родном, каэнрийском, словно бы в этом нет ничего такого. Они говорят о том мире, которого уже никогда не будет, и есть в этом всём что-то обжигающе неправильное. Рубедо смотрит на то, как Альбедо нежно улыбается, когда Кли одевает ему на голову венок из одуванчиков — и он совсем не понимает, что милого можно найти в этом глупом ребёнке. Во всех этих людях.       И вот, Рубедо снова ненавидит и снова желает убивать. Знакомое чувство. В такие моменты мир становится особенно чётким, и ему кажется очень простым подойти и вонзить меч в первого встречного. Руки начинают дрожать от желания действовать, от предвкушения того, что последует дальше — удовлетворение от содеянного.       Рубедо знает: ему станет легче, если он убьёт их. Это ведь так просто. Видишь на пути проблему — избавься от неё. Альбедо говорил, что дорожит ими. Но если Рубедо покажет, что в них нет ничего особенного, что от потери этих людей не изменится ничего, тогда всё станет по-другому.       Тогда Рубедо станет единственным, в ком Альбедо будет нуждаться. Эта мысль ночами не даёт ему покоя, даже когда сил думать совершенно не остаётся — бессонница даёт достаточно времени на размышления, но даже так Рубедо никогда не разберётся в том беспорядке в собственной голове, который, наверное, был изначально заложен в него, как что-то неизменное.       Рейндоттир никогда не говорила о том, что ненавидела Рубедо (она в принципе молчала о собственных чувствах и оттого всегда казалась неизмеримо далёкой). Но она наверняка подразумевала это, когда создавала подобное существо. Когда отправляла его на верную смерть, но на деле оставила разлагаться и гнить в желудке дракона на долгие сотни лет. И разве после этого из Рубедо могло получиться что-то, хотя бы отдалённо напоминающее человека? Рейндоттир чертовски сильно облажалась, и он никогда не простит ей этого.       Рубедо скитается по улочкам и углам Мондштадта, прячется от людей, наученный опытом, и даже при наблюдении за Альбедо чертовски осторожен. Но он всё равно находит Рубедо ночью, когда тот лежит под одним из деревьев в Шепчущем лесу, пытаясь сосчитать звёзды — то, что помогает ему отвлечься от мыслей, когда они пытаются настолько глубоко утащить во тьму, что даже тому, кто никогда не знал света, становится страшно в ней. Здесь, вдали от людей, не было причин прятаться, потому что сюда никто не должен был прийти. Но, раз Альбедо здесь, значит, он знал всё с самого начала. Рубедо усмехается этой мысли. Забавно выходит.       — Если ты хотел отправиться вместе со мной в Мондштадт, мог бы просто сказать об этом, — это первое, что произносит Альбедо, и Рубедо поднимает голову, пристально наблюдая за фигурой, которую в ночной темноте освещает лишь тусклый свет луны. — Тебе не стоило прятаться.       Это неожиданно. Рубедо, честно говоря, думал — нет, был уверен, что ему не понравится. Возможно, что Альбедо будет зол. В этом вроде бы больше смысла, чем в том, что говорит Альбедо сейчас. Что ж, признаться, его всегда было сложно понять — а это, вероятно, единственное, чего Рубедо когда-либо желал.       — В прошлый раз ты был иного мнения, — припоминает Рубедо.       — В прошлый раз ты чуть не убил моих друзей, — мрачно говорит Альбедо.       Ну вот. Вырисовывается небольшая проблемка, о которой Рубедо определённо не собирается говорить. Он чувствует непреодолимое желание убивать всех, с кем Альбедо когда-либо общался.       А Альбедо, как обычно, против насилия, кровопролития и всего того, для чего Рубедо был создан. Это выматывает больше, чем хотелось бы. В убийствах нет ничего сложного. А в одиночестве и попытках разобрать себя на кусочки и обратно, словно пазл, чтобы понять себя — больше, чем это вообще возможно.       — Так в чём в этот раз дело? — Альбедо садится рядом, едва касаясь его плеча собственным, и по неясной причине Рубедо становится легче. Он не знает, что сказать. А Альбедо не торопит с ответом, пока конце концов это затягивается на слишком долго. — Ру? — негромко зовёт он, и собственное имя в такие моменты, кажется, обретает не человечность, но её тень. Что-то большее, чем просто сгусток самого тёмного и отвратительного.       Быть может, это даже больше, чем он заслужил.       — Мне стало скучно.       И это не совсем ложь. Рубедо провёл два дня в одиночестве на Драконьем хребте, прежде чем пойти за Альбедо в Мондштадт, и среди ощущений, понимаемых им, скука там определённо была.       — И всё же дело не в этом, — полувопросительным тоном отвечает Альбедо. — Может, скука и была причиной, но точно не основной.       Ах да, Альбедо всегда легко читал его. Лгать ему нет смысла, да и не то чтобы хочется.       — Я хотел узнать, чем ты здесь занимаешься, — и это уже ближе к правде. — Я имею в виду, с людьми. И понять, что в них такого, наверное…       Но главное, конечно, Рубедо не произносит. А именно, ощущение бескрайнего одиночества, которое стало сильнее, чем когда-либо. Желание увидеть Альбедо и понять, что он не оставил Рубедо навсегда, не ушёл куда-то далеко, где его больше никто не найдёт.       — Если хочешь, я могу познакомить тебя с кем-нибудь из Мондштадта, — внезапно предлагает Альбедо. Из его уст это звучит слишком просто. — Уверен, ты заинтересуешь Кэйю. Хотя с ним, конечно, нужно быть осторожнее. Не говорить вещей, о которых можешь пожалеть потом, — он едва заметно усмехается. — Когда я только пришёл в Мондштадт, Кэйя был тем самым человеком, кто дольше всех не хотел принимать меня там. А сейчас, как видишь, всё совершенно иначе.       — Не думаю, что мне действительно хочется пересекаться с кем-то из этих людей, — подавляя нарастающее раздражение, отвечает он. — Пожалуй, мне лучше вернуться назад.       Потому что Рубедо знает: если он не вернётся, то обязательно убьёт кого-то из них. А он не может позволить себе дать Альбедо ещё одну причину возненавидеть его (словно их и без того не предостаточно).       — Делай, как считаешь нужным, — пожимая плечами, отвечает Альбедо. — В любом случае тебе не стоит в следующий раз прятаться по закоулкам и пытаться выследить меня.       — У тебя всё так легко, — тихо хмыкнув, произносит Рубедо. — Никаких сомнений или попыток остановить меня. Тебе стоит быть предусмотрительнее, это может плохо закончиться.       — Я хочу доверять тебе, — вот, что говорит Альбедо.       И что-то внутри забивается от его слов. Рубедо не знает, что чувствует, но теперь он определённо не должен подвести Альбедо. И, возможно, однажды он заслужит хотя бы тысячную долю доверия.       Рубедо уходит, не дожидаясь утра. Только так он может быть уверен, что в один момент не сорвётся и не испортит абсолютно всё. Не то чтобы он считает это решение правильным — хотя, честно говоря, рамки правильности расплывчаты настолько, насколько это возможно, и только Альбедо может контролировать их. Поэтому Рубедо решает обдумать всё как следует, прежде чем делать то, за что потом может пожалеть.       А действительно ли убийство что-то изменит?       Вот, что важно. И, вероятно, выяснять это придётся не совсем привычным путём. Придётся просто обдумать это (совсем не просто на самом-то деле), долго и муторно копаться в собственной голове, пока он не придёт к точному ответу. Возможно, нужно будет поискать другие варианты. В общем, времени у него много.       И не то чтобы Рубедо планировать действовать прямо сейчас, вовсе нет. Однако уже по пути назад ему подворачивается такая возможность.       Последнюю неделю на Драконьем хребте идут сильные метели. Для Рубедо это не является проблемой, он достаточно хорошо знает путь, чтобы не заблудиться даже при невозможности что-либо видеть дальше вытянутой руки. Но другое дело — случайные путешественники.       К своему удивлению, Рубедо встречает взрослого мужчину, который, кажется, потерялся, и теперь, заметив среди снежных бурь единственного человека, хватается за него, как за единственное спасение. Он даже стоять на ногах не может, шатается, но за руку цепляется крепко. Рубедо брезгливо оглядывает его сверху вниз. Тот что-то всё просит, умоляет о помощи. Раздражает.       Он ведь умрёт в любом случае, да? Замёрзнет во льдах, потому никто его не услышит, никто не поможет выбраться отсюда. Его жизнь совершенно ничего не стоит. Так какая разница, как именно умрёт он, так ведь?       И для Рубедо это хорошая возможность понять, что для него стоит убить человека. Изменит ли это что-нибудь? К тому же этот мужчина совершенно не тот, кем бы дорожил Альбедо, а потому причин спасать незнакомца нет.       Тот продолжает что-то бессвязно говорить. Рубедо не слушает. Медленно шагает вперёд, смотрит без единой эмоции. Он достаёт меч. Безупречно отполированное лезвие отражает солнечные лучи. Кажется, мужчина начинает что-то понимать, выставляет руки перед собой и снова всё говорит-говорит-говорит. Это утомляет. Рубедо делает резкий выпад вперёд и одним движением пронзает его живот насквозь. Мужчина падает на заснеженную землю. Он ещё жив. Тихо хрипит. Лицо выражает ужас.       Рубедо вздыхает. Как же это всё раздражает. Он опускается на корточки, чтобы достать меч. Теперь здесь всё в крови. Что ж, Рубедо придётся постараться, чтобы вычистить своё оружие. Он уходит, так и оставив чужое тело лежать на снегу и даже не обернувшись.       Он действительно не думал, что это может вызвать проблемы. И потому Рубедо даже не скрывал этого факта от Альбедо — наоборот, пытаясь разобраться в себе, рассказал о случившемся, когда он вернулся из Мондштадта. Это же просто один никчёмный труп. Какое до него дело? Но Альбедо по неясной причине считает иначе.       — Я убил его. И я ничего не чувствовал, — говорит Рубедо. И это совершенно не то, чего он ожидал.       Ему не стало легче. Ненависть никуда не исчезла. Так неужели даже это не является выходом? А что тогда? Есть ли хотя бы что-то, что наконец освободит Рубедо от этих бессмысленных чувств? От них ведь одни проблемы.       Альбедо выходит из себя. Он выглядит действительно злым, но всё ещё пытается держать себя в руках.       — Я же говорил тебе не трогать людей.       — Это был обычный путник. Ты его даже не знал. Почему тебя так волнует каждая никчёмная жизнь? Он всё равно оказался бы бесполезен.       Альбедо смотрит на него тяжёлым взглядом. Глаза его загораются гневом, пальцы сжимаются в кулак и подрагивают, словно он сдерживает порыв ударить. Это не тот Альбедо, которого знает Рубедо. Которого знают все.       Но это настоящий Альбедо. Он такой же, он тоже не видит смысла во взаимодействии с людьми — просто научился скрывать это.       — Ты ведь тоже ненавидишь людей, да? — спрашивает Рубедо. Может, в это разгадка? Может, ненависть, это абсолютно нормально и правильно для них? — Для чего тогда это всё?       Альбедо качает головой.       — Они дороги мне, — и это то, что он повторяет постоянно, но совсем не то, что Рубедо хотел бы услышать. — Я люблю Кли, Сахарозу, Кэйю и остальных. Может, ты и не хочешь принимать этого, но это правда. И ты тоже способен любить людей. Просто этому нужно научиться.       Рубедо смотрит на него неверяще. Потому что нет, это не то, на что он способен.       — Для начала тебе стоит хотя бы перестать убивать их.       — Но они все однажды умрут, — говорит Рубедо, всплескивая руками. — Днём раньше, днём позже — какая разница?       — Разница в том, как они умрут. Будешь причиной ты или что-то другое.       Рубедо опускается на пол и кладёт голову на колени. Это всё слишком сложно. Человеческие эмоции не для него. Наверное, было лучше, если бы он и вовсе перестал что-либо чувствовать. Возможно, это и есть решение. Но проблема в том, что он всё ещё чувствует. И желание убивать — убивать тех, кто дорог Альбедо — никуда не ушло.       Рубедо — это сплошная темнота, это гниль и пустота. Он не способен на что-то кроме убийств. И у него нет сил с этим бороться.       Рубедо вобрал в себя всю ненависть этого мира, всю горечь и печаль, он скрылся в тени и поглотил же её, чтобы Альбедо мог стать частью чего-то светлого, чтобы он улыбался лучам тёплого солнца и искренне смеялся. Чтобы его сердце горело негасимым пламенем, потому что на двоих солнца могло не хватить.       Эдакое жертвоприношение. Стоило ли оно того? Вряд ли. Но стоило ли это того, чтобы Альбедо был счастливым? Определённо да.       Рубедо вобрал в себя всё плохое, чтобы спасти Альбедо.       Это не было осознанным выбором. Просто так получилось. Первая кукла оказалась сломанной, и мир смотрел на неё с враждебностью, готовый вот-вот раскрыть пасть и поглотить её целиком. Что ещё оставалось ей, кроме как обозлиться в ответ? И эти чувства переполнили её полностью, не оставив места для чего-то светлого.       Рейндоттир говорила, что дело в его сердце. Что оно было недостаточно чистым. Что это сделает из него монстра. И Рубедо назло ей стал монстром. Он возненавидел её так, как не мог ненавидеть никто.       Альбедо, наверное, единственный, к кому он не испытывает ненависти. Но что это тогда? Рубедо готов вручить ему собственную жизнь — и даже смерть, — и это будет правильным. Альбедо — это причина, почему он всё ещё находится здесь и продолжает своё существование, на самом-то деле и не имеющее никакого смысла.       Это всё — Рубедо, его нескончаемая боль и его неправильность, как абсолютной противоположности человека — изначально было ради Альбедо. И есть в этом что-то особенное, что не даёт окончательно сгинуть под желанием испепелить собственную отвратительную плоть.       Всё изначально было про него и Альбедо, так почему сейчас всё настолько сильно изменилось?       — Когда все исчезнут, будем только мы, — произносит Рубедо, когда, казалось бы, Альбедо уже и не ждал от него ответа. — Все люди однажды умрут, так зачем это всё это?       Рубедо действительно не понимает. Он не хочет делить Альбедо с другими людьми, хочет быть особенным и единственным, и это слишком усложняет всё даже для него самого.       Альбедо смотрит на него уставшим взглядом. Садится рядом и некоторое время прожигает взглядом, словно пытаясь что-то осознать.       — Ты не поймёшь, пока сам не сблизишься с людьми. Пока не станешь одним из них.       Рубедо усмехается. Да, он никогда не поймёт. Так же, как он никогда не разучится ненавидеть весь мир — и, видимо, он не найдёт решение. Они с Альбедо слишком разные — и в этом, наверное, дело.