Требуй тьму, но не просись на свет

Вечером Воланд так и не пришёл. Зато вместо него пришли воспоминания — нагрянули, как гром, и утянули его подальше от этого места во времени. Мастер очнулся в своей беседке под тихий шелест страниц. Воланд, не подняв на него взгляда, проговорил: — Не пугайтесь, вы не проспали и двадцати минут. — Я совсем не собирался спать, — виновато ответил Мастер и основаниями ладоней прикрыл глаза. — Прошу меня извинить. — Вы не спали всю ночь, — заметил Воланд. — Большую её часть, — вздохнул Мастер и, протерев глаза, снова взглянул на профессора. На какие-то секунды тот предстал перед ним в туманном облаке, но после зрение сфокусировалось и облако исчезло, зато появилось вполне логичное желание закурить. — Писатели, — с какой-то ностальгической тоской изрёк Воланд и замолчал. В его руках снова зашелестели листы — так профессор перелистнул страницу. Ещё одну. Он уже подходил к концу главы, когда заметил, что Мастеру не сидится на месте. — Если вы хотите перекурить, то можете себе не отказывать в этом удовольствии. — Вас не смутит дым? — всё равно уточнил Мастер. — Нисколько. И Мастер закурил. Через несколько затяжек роман в руках Воланда с тихим хлопком закрылся, заставив вздрогнуть и обронить растерянное: — Что скажете? — Мне интересно, что будет дальше! — засиял улыбкой Воланд. — То, что вы пишете… удивительно! Профессор подобрал ещё несколько ласковых для писателя эпитетов, а потом спросил: — Что же будет дальше? А дальше была только тьма. Дым сгущался, но дело было не в сигарете. Он будто бы тучами сгущался в небе и грозился обрушиться на мир дождём. — Мне не суждено закончить этот роман, — проговорил Мастер во сне. Рядом с ним всё ещё сидел профессор Воланд и загадочно улыбался. Конечно, он видел стенания писателя ещё до того, как открыл рукопись, но будто бы совершенно не разделял его чувств. — Что есть на свете сильнее человеческих желаний? — философски изрёк Воланд. Мастер вздохнул, затушил сигарету и опустил свои плечи, сев ближе. — Одного желания будет мало. Я пообещал, что справлюсь, но я не справляюсь. — Вы бы хотели дописать роман? Это единственное, что вас интересует? — Я бы душу продал, лишь бы его закончить! — в сердцах воскликнул Мастер, и совсем не увидел, как переменился чужой взгляд. Как профессор покачал головой. «Люди совсем не изменились», — сказал он, но так тихо, что Мастер этого не услышал. Его волновало только данное Маргарите Николаевне обещание. Её жизнь была в этом романе. Жаль только, что он не подумал о том, что она может оборваться, когда он закончит последнюю главу. Но, к счастью или к сожалению, последней главы не было до сих пор. — Осторожнее со словами, мой дорогой друг, — предупредил Воланд, и, наклонившись к Мастеру, тихо прошептал: — согласитесь, как было бы забавно, совершенно случайно продать душу Дьяволу, просто не проследив за своими словами. Мастер печально улыбнулся. — Я в таком положении, что потеря души пугает меня не так сильно, как отсутствие сил на роман. Воланд сочувственно похлопал Мастера по плечу. — Мой дорогой, я уверен, что всё с вашими силами в порядке, вам просто нужно… немного развеяться. Знаете, как оно бывает? У вас говорят, что аппетит приходит во время еды. Так вот с работой так же. Начинаешь что-то делать и вуа-ля! Спустя время что-то уже есть. Какие-то наработки, намётки, заметки, диалоги или даже целые абзацы текста! Мастер не мог не улыбнуться такому оптимизму, правда, спустя пару секунд, покачал головой. — Боюсь, я зашёл в тупик. — Это вовсе не так… — Я могу кое-чем с вами поделиться? — осторожно спросил Мастер. Воланд кивнул с лёгкой улыбкой и вместо хлопка по плечу, погладил Мастера по спине. — Мне кажется, что чем больше я погружаюсь в роман, тем сильнее схожу с ума. Я постоянно ощущаю чьи-то взгляды. Я вижу тени. Слышу шорохи и порой не понимаю, что является сном, а что является бодрствованием. Что я вычитал в новостях, а что написал сам. Что выдумал для людей. Я будто вершу чьи-то судьбы, сам того не понимая, но расплачиваться за это приходится уже сейчас. Я боюсь не закончить роман, боюсь, что меня скорее отправят на Соловки или в психбольницу. Я не доверяю даже самому себе! Как же могут мне тогда доверять другие? Как может верить ему Маргарита Николаевна? Как она может на него надеяться? Чем он заслужил такое доверие? Что она нашла в этой рукописи, что приносит другим только несчастья? Ох, как они, видимо, были похожи. Вершили чужие судьбы на пожелтевших страницах, потому что своей собственной жизни они не были настоящими хозяевами. Воланд поднял руку к затылку и тихо, но властно проговорил: — Посмотрите на меня. Мастер поднял голову и столкнулся с горящими глазами. Воланд порой смотрел так, что становилось либо страшно, либо ещё страшнее. — Вы не сходите с ума, мой дорогой друг. Что, если сам Дьявол хочет помешать вашему роману? Мастер рассмеялся: поначалу это было лишь лёгкое фырканье, которое постепенно перешло в смех. — Зачем же ему это делать? — Кто знает, что мог забыть Дьявол в Москве. Мы это уже с вами обсуждали. — Но то лишь разговоры, — пожал плечами Мастер. И, казалось, его совсем не напрягала тёплая ладонь на загривке, перебирающая короткие пряди волос. — Они больше поспособствовали роману, чем остановили его. Выходит, вы, мой дорогой друг, помешали планам Дьявола. Потому как, если бы не вы, моё вдохновение бы не проснулось. Настала очередь Воланда смеяться. — Как забавно получается! Скажите мне, мой дорогой друг, насколько же нелепа была бы ситуация, если бы Дьявол, внезапно посетивший Москву, вдохновил писателя, которому и должен был помешать? И после всего этого, писатель вместо того, чтобы испугаться, сбежать, забросить роман, готов продать Дьяволу душу, лишь бы он снова его вдохновил! — Думаю, у писателя просто нет другого варианта, — пожал плечами Мастер, улыбка на его лице выдавала то, что к словам профессора он отнёсся несерьёзно, ровно, как и к их первому разговору. Это может стать вдохновением, но не предупреждением, к счастью или сожалению. Воланд повернулся полубоком, сцепив руки в замок. Он осмотрел Мастера и уже серьёзнее спросил: — Так что, если Дьявол всё ещё хочет помешать вам закончить роман? — Ничего, — флегматично заметил Мастер, отводя взгляд. — Тогда ему просто придётся свести меня в могилу. Воланд громко хмыкнул и отвернулся, словно этот ответ хлёстко ударил его по лицу. — Или же, — добавил Воланд чуть погодя, — Дьяволу придётся всё же забрать вашу душу вместо того, чтобы забрать ваш роман. — Или так, — всё тем же спокойным голосом согласился Мастер. Он вздрогнул только в тот момент, когда Воланд резко протянул ему руку. — Давайте поступим так, — проговорил профессор. — Сегодня мы с вами отправимся на одно занимательное мероприятие. А дальше уже будет видно, вернётся к вам вдохновение или же нет. — Что за мероприятие? — Мастер нахмурится, рассматривая протянутую в его сторону руку. — Великолепное мероприятие у Лиходеева! — О, нет, нет, нет, — забормотал Мастер, пытаясь отгородиться от предложения, от рукопожатия, от настойчивости Воланда. — Ни за что! — Давайте, мой дорогой друг! Мы отлично проведём вечер! — Нет. Но Воланд сам обхватил руку Мастера, взглянув на него так серьёзно, что в глазах можно было заметить сгущающиеся тени и где-то среди них целый город в огне и руинах. Мастер замер. От рук Воланда ощущалось тепло. И меньше всего он ожидал, что почувствует на тыльной стороне ладони сухие губы. — Да, — строго проговорил профессор. И ком в горле Мастера не дал ему возразить против этой затеи. Кот рядом с ним фыркнул, спрыгнул на землю и с гордо поднятой головой покинул беседку. Воланд проводил кота взглядом. — Ваш кот, — сказал он, — на самом деле непростой кот. Он может разговаривать и стрелять в людей. Мастер улыбнулся. — Правда? Что ещё вы придумаете? Воланд пожал печами: «кто знает». Он сказал, что приоткроет немного завесу тайны, но только потому, что написанный Мастером роман очень сильно пришёлся ему по душе. Уже этим же вечером Воланд награждал людей новыми званиями с чистой совестью. — Ваша Гелла, — сказал он, заходя в квартиру Лиходеева. — На самом деле она вампирша. Мастер тихо рассмеялся: с этим он был абсолютно согласен. — А что же сам Лиходеев? — спросил участливо он. Воланд со смешком сообщил, что Лиходеев — всего лишь червяк. Как и Латунский, и остальное сборище из союза писателей. — А я думал, что это я к ним строг, — Мастер покачал головой. Алкоголь лился рекой и в этой реке именно сегодня Мастер собирался захлёбываться и тонуть. Воланд его не останавливал, правда, сколько бы бокалов они в себя не опрокидывал, пьянел только Мастер и, казалось, что пьянел сразу за двоих. — Вы были правы. Это место… вдохновляет, — Мастер окинул взглядом расхаживающих девиц с подносами. Только теперь глаза Геллы казались ему красными и неживыми. Раньше он в ней такого не наблюдал. — Кажется, я знаю, о чём буду писать дальше. — Я рад это слышать. — Дьяволу всё же придётся забрать мою душу, — тихо посмеялся Мастер. — Сегодня он ограничится другим. — Что? — растерялся Мастер. Но Воланд уже потянул его вглубь дома. — Пойдёмте со мной. Осмотримся получше. Вдохновения должно быть много. Вдохновение, правда, оставляло после себя привкус горького напоминания о том, насколько история циклична и печальна. А ещё о том, какие постыдные мысли появлялись у него в голове. Перед уходом он всегда представлял сцену обыска у этих людей. Он представлял эту сцену и сейчас, вливая в себя портвейн. Он представлял, как приходят люди, как всё роют, как находят золотые монеты в кальсонах в комоде, в кладовке — ветчина и мука. Он представлял, как забирают хозяина.* Лиходеев бы сопротивлялся, он бы кричал, что это ошибка. И как было бы хорошо, если бы вместе с ним забрали Латунского. Мастеру было стыдно за эти мысли, но они часто преследовали его. Насколько они были гадкими, настолько они были и приятными для него. — Для людей, пытающихся уничтожить буржуазию, они стали слишком на неё похожи, — заметил Мастер. Воланд улыбнулся шире. — Я знаю, что вас порадует. — И что же это? — даже сам Мастер не знал, что могло его порадовать. Поэтому и пил. Алкоголь — это не напиток, это обжигающее утешение для внутренностей, которые сжимались каждый раз, когда он думал о том, что его роман увидят два-три человека. Так что же его могло нынче порадовать? Профессор поздоровался с проходящими мимо Бароном Майгелем, жестом подозвал Мастера ближе и спросил: — Если бы его застрелили, вы бы стали по нему грустить? — Нисколько. — Тогда, ему самое время пасть жертвой для чего-то более ценного. — О, — подхватил Мастер, его нетрезвый ум счёл это забавной игрой. — Вы правы. Они ещё не знают, что скоро все умрут. Но, поверьте, это уже бал мёртвых. — Сатана бы устроил такой же. — Нисколько не сомневаюсь! — А хотите узнать, кого бы он позвал ещё? Мастер обернулся с интересом. Он едва не врезался в закрытую дверь, но Воланд толкнул её рукой, замок щелкнул и впустил их в небольшую комнатку, смежную с той, которая раньше принадлежала покойному Берлиозу. Мастер, если честно, усомнился в том, насколько она реальна и вообще должна быть тут. Но, оглядевшись получше, решил, что даже будучи пьяным, не смог бы вообразить что-то настолько цельное. Даже тени в углах его квартиры, которую он знал наизусть, были для него загадкой, что уж до чужого дома. — Позволите? — Воланд забрал из его руки пустой бокал и вместо него протянул наполненный. Мастер сделал глоток, чтобы понять, что это был уже совсем другой алкоголь. — Где вы это взяли? — Милейшая Гелла приносит мне всё самое лучшее. — О, так это кровь? — рассмеялся Мастер. Жидкость в бокале по иронии судьбы и правда напоминала кровь, но то было красное вино. Вкуснейшее из тех, что он пробовал. — Думаю, сначала ей стоило нас укусить, а потом уже баловать такими напитками. Так чем вы хотели со мной поделиться? Кого ещё Сатана пригласит на бал? Помимо этой нежити? — Маргариту, — ответил Воланд и был удостоен чести наблюдать за быстрой сменой эмоций на человеческом лице. Мастера перекосило от боли, потом его лицо будто разгладили в удивлении, и, наконец, взяв себя в руки, он согласно кивнул. — Если роман так для неё важен, если в нём вся её жизнь, стоит ей сделать подарок. — Вы правы. — Эта человеческая жизнь совсем её не радует. Как думаете, ей бы пошло быть ведьмой? — Уверен, что да, — Мастер снова кивнул. Он медленно опустился на диван, дождался, когда Воланд устроится рядом, и только потом снова заговорил. — Я пообещал ей, что закончу роман. — Как же, как же, — понимающе закивал Воланд. Казалось, выпивка его интересовала не так, как Мастера. Тот осушил свой бокал за считанные секунды и поставил его на пол. — Не в этом ли причина, по которой вы так боитесь продолжать писать? — Я не боюсь! — возразил Мастер, но быстро сник. Потому что да, он боялся. Боялся, что с окончанием романа всё закончится: и жизнь Маргариты, и его собственная. И сколько бы он не пытался потом, оборвётся жизнь и Понтия Пилата и бедного Иешуа. И всех, кто был когда-то ему противен. И тех, кого он мог считать неплохими людьми. Он мог бы пытаться прыгать выше собственной головы дальше, только в глубине души понимал, что его разум не осилит больше ничего. Он всё чаще видел странные вещи и всё больше утопал в безумии. Откинувшись на спинку дивана, Мастер прикрыл глаза руками и тяжело вздохнул. — Вы будто видите меня насквозь, — пожаловался Мастер, но беззлобно. Профессор рядом рассмеялся. — Поверьте, есть множество вещей, которые я в вас не понимаю. — Например? — Например, почему вы отказали Маргарите? Вы могли бы отправиться с ней куда угодно. Дело ведь не только в романе. Вы могли бы его закончить в любом другом месте. — Не смог бы, — покачал головой Мастер. У него ужасно кружилась голова. Он был расстроен и был на взводе, потому что сейчас, в эту секунду, он точно знал, чем закончит роман. Он выбрал для себя новых жертв. Он был настолько зол и раздосадован, что не пожалел бы ни бумаги, ни людей в доме Лиходеева. — Почему же? Мастер не стал отвечать сразу. Он пожал плечами, и тишина, в которую погрузилась комната, стала спирать ему лёгкие. Чтобы вдохнуть поглубже, он убрал руки от лица. Он сделал спасительный вдох. Почувствовал, что Воланд сел к нему ближе: их колени соприкоснулись. Открыл глаза и прямо напротив своего лица увидел чужое. Профессор всматривался в его черты. В его глаза. Он был весь в поисках простого ответа. А ответ был ой как непрост. — В чём же дело? — настоял Воланд. — Не смог бы, — повторил Мастер, но убедительности это не добавило. Его голос стал звучать тише. — Для вдохновения мне нужен этот город. И вы. Признание выбивало почву из-под собственных ног, а вот Воланд, пусть и в удивлении приподнял брови, совсем не растерялся. Выходит, собственным признанием и осознанием Мастер больше огорошил себя. Хотя и глупо — это осознание сидело в нём с их первого разговора. — Мне лестно это слышать, — заметил профессор, — если вас это успокоит, то даже если бы вы выбрали её, вам не суждено было бы покинуть союз. Глаза Воланда блестели или горели — Мастер точно не понимал, в них отражался не свет, а какой-то неизбежный рок. Сделалось жутко и захотелось ещё выпить. Так кстати Воланд протянул ему свой бокал. — Выпейте. Мастер запрокинул голову назад и влил в себя вино, словно это спасительная жидкость. Кровь кого-то распятого на кресте. — Откуда вы знаете это? — хрипло поинтересовался Мастер. — Я знаю, какая вам уготована судьба. Мастер замер. Он смотрел в чужие глаза и никак не мог понять, что человеческое в них замечал, ведь там был сплошь утягивающий на дно омут. — Откуда вы могли бы знать это? Воланд помолчал, а после усмехнулся. — Мой дорогой друг, я просто внимательно прислушивался к разговорам. Здесь такие важные личности ходят, шепчутся о том, кому запрещён выезд из страны. К сожалению, вы в этом списке. И, скорее всего, вы сами это понимали. И Мастер ведь действительно понимал, просто преподносил для себя эту информацию не так открыто. И не терял надежды. Он готов был просить о свободе и, кто знает, может быть, на этот раз судьба была бы к нему более благосклонна. Однажды она уже поворачивалась к нему лицом: он выиграл хорошую сумму денег. Именно она позволила ему начать писать. — Если честно, ваши слова меня совсем не успокоили, профессор. Воланд прекратил улыбаться. Свой пустой бокал он поставил на пол к пустому бокалу Мастера. Следующее его касание было слишком внезапным: Мастер вздрогнул, когда его погладили утешающе по щеке. — За честность не просят прощения, но мне искренне жаль, что эти слова вас расстроили. Я хотел, чтобы вы нашли в этом месте вдохновение и выполнили обещание, данное Маргарите. И Дьяволу, мысленно добавил Мастер. — И мне, — добавил Воланд. — Вы сказали, что без меня не смогли бы закончить роман. А я здесь. Поэтому Вы должны быть верным своему слову. — Обязательно, — Мастер отвёл взгляд и нахмурился. Ему стало холодно, когда профессор убрал руку с его щеки. Он даже поежился. — Теперь я знаю, что напишу дальше. И всё же, мне не даёт покоя то, с какой уверенностью вы сказали, что знаете, какая уготована мне судьба. Откуда? Разве нет ни единого шанса придумать что-то ещё? Другие же уезжают. Воланд с тихим «мгм» покачал головой. — Почему? — Узнаете. И Воланд был прав, ведь где-то в это же время квартира Мастера не пустовала. Уже знакомый всем человек пролистывал рукопись, жадно цеплялся за строчки с казнью бедного Иешуа, а как услышал шипение рядом и совсем звериный вой — бросился наутёк. Человеку показалось, что за ним гонится полчище львов, но, обернувшись, он увидел только два недобрых кошачьих глаза. — Тьфу, — отплюнулся человек, но всё равно побежал дальше. А Мастер видел сейчас перед собой глаза того, кто в одном взгляде уместить мог обжигающий интерес и холодящий душу ужас. — Порой наши разговоры оставляют меня… в странных чувствах. — А в остальное время? — приподнял брови профессор. — А в остальное… я хорошо провожу с вами время. К Воланду вернулась улыбка. Мастер нашёл справедливым мысль вернуть профессору то, что тот дал ему: нежное касание к щеке пальцами. Мир вокруг размывался, а вот Воланд, отнюдь, был непоколебим и ясен взору. — Будьте уверены, что это взаимно. — А пугать? Я вас пугаю? — Мастер тихо посмеялся, понимая, что вопрос очень глупый. — Временами? — Вы — нет. Но то, что вы делаете со мной… порой пугающе. Как старое воспоминание о боли. Или осознание того, что вскоре будет больно. Такое может пугать, — Воланд заметил, как странно смотрит на него озадаченный Мастер, поэтому тихо рассмеялся. — Простите. Das wollte ich nicht sagen. Не берите в голову. — Для меня остаётся загадкой, что я с вами делаю, — Мастер покачал головой. Воланд не отводил от него взгляд, как сам Дьявол — он смотрел прямо. — Но, что бы вы ни думали, я не собираюсь причинять вам боль. О, это Воланд знал. Как и знал слово «непреднамеренно». — А что собираетесь? — усмехнулся профессор. — Я слишком пьян, чтобы ответить прилично. Если бы вы не увели меня сюда, я бы забрался на стол и заставил всех выпить за коммунизм, который они здесь устроили. Воланд тихо посмеялся. — Как жаль, что мы все лишились этого представления. Но, — Воланд немного наклонил голову вперёд. Мастер затаил дыхание, чтобы услышать каждое тихо произнесённое слово. — Вы можете устроить представление для меня. Пальцы Воланда мягко легли на нижнюю челюсть, притягивая лицо Мастера ещё ближе к себе. Без всякого сопротивления, он поддался. — Хотите выпить? — тихо поинтересовался Мастер. — Боюсь, я сделал это за нас двоих. — Для вас ничего не жалко, мой дорогой. Подумайте, как вы можете со мной поделиться тем, что выпили. На языке ещё ощущался вкус терпкого вина. Или это уже было не вино, а скопившееся напряжение. Оно заставило Мастера нервно сжать губы. Он подумал: была не была, и поддался вперёд. Всё же даже будучи пьяным, он мог понять, когда с ним флиртуют, а когда ведут серьёзный разговор. От Воланда можно было ожидать всякого: и смеха во время спектакля, и алкоголя, взявшегося будто бы из воздуха, и пугающих рассуждений о будущем, и лёгких разговоров об изменчивости и статичности мира. И, выходит, от него можно было ожидать приоткрытых навстречу губ. Мастер мог поклясться, что не он начал этот поцелуй, пусть и выглядело со стороны, что это его собственная инициатива. Для удобства он обхватил лицо Воланда двумя руками. Было это, как ни странно, правильно. Привкус алкоголя ощущался особо хорошо, когда их языки сплетались друг с другом. Такой отдачи Мастер от себя не ожидал, но чем дольше не отстранялся от чужих губ, тем больше хотел продолжать. Наконец, Воланд отстранился сам. Только его пальцы на челюсти и ноющие губы остались воспоминанием о произошедшем. Ладно, абсолютно всё напоминало о том, что Мастер натворил: даже собственное дыхание, собственные руки и собственное желание отвернуться или вовсе уйти. — Не ищите этому оправдания, — строго проговорил Воланд. — Вы сделали ровно то, что считали нужным. И это же сделал я. Сомнения не ушли, но их большая часть успокоилась внутри. — Думаю, я пьян. — Вы пьяны, но не в этом причина. — А в чём же? — Мастер приподнял брови. — Вы понимаете меня лучше, чем я сам понимаю себя. Горькая усмешка не тронула губы, но это не значит, что внутри всё осталось таким же спокойным. Профессор положил свою ладонь на бедро Мастера и тот её не скинул. Страшнее было то, что ему даже не захотелось этого сделать. Вместо этого он совсем немного отвёл колено в сторону, равно, как и недавно Воланд уводил его разговором к поцелую. — Я вижу ваши желания, — объяснил профессор. — Потому что они схожи? — Мастер шумно сглотнул. Вместо ответа рука Воланда по его бедру поднялась выше, она так и не дошла до паха, но пальцы вот-вот и коснулись бы ширинки. — Даже если они схожи… это почти ничего не объясняет. — Какие вам нужны объяснения? — чуть повысил голос Воланд. Его раздражение было внезапным. Мастер вздрогнул и подумал отстраниться, но чужие пальцы почти до боли сжали его бедро. — Вы хотите снять с себя ответственность за то, что вас ко мне тянет? Потом вы скажете мне, что это алкоголь или что вы снова обезумели? Нет, мой дорогой. Признайтесь честно: чего вы сейчас хотите? Лицо Воланда вновь оказалось так близко, что поцеловать его было бы вернее, чем ответить на поставленный вопрос. Но Мастер попытался взять себя в руки, хотя бы из уважения к профессору, который заслуживал знать правду. — Это и алкоголь, и безумие, и я, — выдохнул Мастер. — Мои желания к вам продиктованы всем этим. Трезвым я бы не решился к вам подступиться. Здоровым рассудком я бы даже не подумал, что это возможно. Мастер не знал, что это за конкретное желание горит в нём огнём. Он сомневался, не было ли это благодарностью за вдохновение или же жадностью ко вниманию, которым страдали все писатели. Или же это могло быть помутнением от слишком быстрой смены эмоций в присутствии профессора: с ним было легко и с ним было жутко. Даже сейчас — Мастер не сразу осознал, что совершенно не слышит голосов из соседней комнаты. За дверью будто не было музыки и людей. Если бы Мастер не знал, что они у Лиходеева, он бы удивлённо спросил, что же это за место. — Чего же вы боитесь, мой дорогой? — Я боюсь окончательно запутаться и погрязнуть в этих неясных чувствах к вам. — Вы любите Маргариту? Ещё бы полгода назад Мастер воскликнул бы «конечно». Но совсем недавно он отказался покинуть с ней Москву. И больше не знал, как продолжать роман, что был ей так нужен. Вероятно, даже больше, чем он сам. Между ними не было любви, но была жажда к одному миру. Нынешний не делал их счастливыми, но они находили утешение друг в друге. — Она моя Муза. Если можно называть это любовью, то пусть будет так. Воланд усмехнулся, а потом рассмеялся. — Вы занятный человек, Мастер. Вы пишете о том, как расправляетесь со своими обидчиками моей рукой, и посвящаете это даме, которая только и мечтает, чтобы увидеть этот город в огне. — Я тоже об этом мечтаю. — Вы так похожи. Не любовники, не друзья, не возлюбленные. Кто же вы друг другу? — Просто Мастер и Маргарита. И я никогда не обреку её на страдания, не сделаю её несчастной, не привяжу её к себе. Она будет свободной, что здесь, что в романе. И проживёт хорошую, долгую жизнь. — Потому что не с вами? — догадался Воланд. Мастер кивнул. — Вы слишком к себе строги, — Воланд погладил бедро, на этот раз этот жест не показался пошлым, он даже не вызвал мурашки по всему телу. — А что же до нас? Кто мы друг другу? Профессор и Мастер? — О, нет. Вы — Дьявол. Самый настоящий Дьявол. Дьявол и соблазнитель. — Вы даже не представляете, насколько вы правы, мой дорогой, — Воланд широко улыбнулся. — Но соблазнять вас в мои планы изначально не входило. — Какие были у вас планы? — почти в самые губы прошептал Мастер. Воланд ответил «ваш роман», и их губы снова слились в поцелуе. Он вышел жарким и жадным, таким удушающим, что Мастеру пришлось спустя время отстраниться самому. Но опомниться он себе не дал, тут же прижался влажными губами сначала к щеке, потом к шее. Рука Воланда накрыла его ширинку. Он гладил ощутимо, вырывая из груди тихие стоны и в голову вкладывая совершенно тяжёлые мысли о том, что остановиться уже невыносимо, а продолжать страшно. Мысли о Маргарите совершенно Мастера не беспокоили. Он знал, что сейчас она в безопасности, что чем дальше от него и от его рукописей, тем больше в её теле жизни. Она жила романом, как и он сам, но между читателем и писателем колоссальная разница! Мастер сжал в пальцах плечо Воланда, а вторую руку уложил на его затылок. — Это какое-то безумие, — прошептал он. Воланд погладил его по лицу. Он смотрел ему прямо в глаза, пока расстёгивал пояс штанов. Его сухие пальцы нырнули под ткань одежды и обхватили член. С болезненным стоном Мастер толкнулся в ладонь. Сухо, чёрт возьми, очень сухо. — Не совсем так, — Воланд даже не подумал остановиться, он только опустил взгляд вниз, чтобы видеть, как его рука приспускает одежду, а затем пальцы касаются члена у самой головки. — Вы сейчас не безумны, мой дорогой. Но то, что происходит в этой квартире… вполне безумно. Никаких звуков со стороны Мастер не слышал, лишь только своё сбившееся дыхание. Кто-то мог сейчас уединиться в другой части дома с теми же намерениями, что и они. Были ли те люди безумны? Едва ли. Мастер такое применял только к себе, потому что не хотел иметь ничего общего с писателями, критиками и доносчиками. — Прекратите думать о всякой ерунде, — строго проговорил Воланд. Его пальцы на лице сжались сильнее, а вот ниже, наоборот, очень осторожно обхватили головку, размазывая выступившую на ней смазку. Ощущения напоминали взрыв: они были яркими и немного болезненными. Мастер ощущал нетипичное для себя перевозбуждение. Такое, что его колени вот-вот и начали бы дрожать. Он не смог бы сейчас ни встать на ноги, ни пройти до двери. — О чём же мне тогда думать? — Мастер тяжёлый вдох попытался скрыть за усмешкой. Воланд наклонил голову к плечу, погладил чужую шею и, наконец, расстегнул первые пуговицы на белоснежной рубашке. — Можете о моих руках. — Да, ваши руки, — как-то растерянно согласился Мастер. Что удивительно: даже тон его голоса не указывал на возмущение. Он с покорностью, о которой сложно было даже вообразить, потянул со своей шеи руку выше, к своим губам. Сухие поцелуи легли сначала на тыльную сторону ладони, потом на пальцы. Каждой фаланге досталось по нежному поцелую. Воланд смотрел, он любовался происходящим, и чем больше ему это нравилось, тем увереннее двигалась рука между ног. Ласка от изучающей перешла в активную: Воланд собрал очень мало смазки, но всё равно повёл рукой вниз, к основанию члена, отодвигая крайнюю плоть. Скольжение было трудным, а нежная кожа излишне чувствительной. Мастер не издал ни единого стона, но шумно выдыхал, порой шипел, и всё равно пытался толкнуться в руку сам. — Не торопите события, — попросил Воланд, отняв свою руку и прижав её к бедру Мастера. — Это разве я тороплю? — усмехнулся Мастер. — Если вы скажете, то я остановлюсь. — Нет, нет, — Мастер покачал головой. — Я не то хотел сказать. — Кажется, что именно то. Но я вас понимаю. Это слишком… внезапно. Но мы не торопимся, мы просто… не отказываем себе. Чувствуете разницу? Да, Мастер ощущал, что совершенно ни в чём себе сейчас не отказывал. Он представлял, что ничего не будет: ни последствий, ни наказаний. Он представлял, что они будут здесь и дальше. И никакой внешний мир их не встретит, как только они откроют дверь. В какие-то секунды эти мысли принесли Мастеру колоссальное облегчение. Лишь рядом с Воландом ему удавалось достигнуть такого спокойствия. А тот… он продолжал действовать медленно и осторожно. Его временами строгий и опасный взгляд побуждал сжиматься, отстраняться, прикусывать язык. Но также у Воланда был взгляд, от которого становилось жарко. И сейчас он был именно такой. Мастер притянул его лицо к себе поближе и поцеловал. Неторопливо, осторожно, под стать чужой руке. Он и не знал раньше, что может испытывать удушающее желание наряду с удовольствием, которое граничило с болью. С каждым движением тепло внутри перерастало в жар. Сдавленный стон прямо в поцелуй заставил Воланда отстраниться. Он убрал свои руки от Мастера, заставив того с ужасом замереть. — Это всё? — Ну что вы, — Воланд улыбнулся. Он приблизил руку к своему лицу. И Мастер подумал, что было бы забавно, если бы это сам Дьявол сплёвывал себе на ладонь, чтобы сделать ему приятно. — Как я могу оставить вас сейчас? Влажные от слюны пальцы прошлись по всей длине легче, чем в первый раз, и Мастер с облегчением выдохнул. Он был бы рад отплатить профессору тем же, но разум был пленён хорошим вином, из-за чего все движения выходили слишком неточными. Слишком размашистыми. — Не утруждайте себя, — хмыкнул Воланд. Он прижался губами к открывшейся шее. Целая дорожка из поцелуев пролегла от кадыка до ушной раковины. — Почему бы вам просто не расслабиться, мой Мастер. Но Мастер решительно был уверен в одном: ему необходимо что-то сделать в ответ. Просто наблюдать за движением чужой руки он никак не мог. Он даже боялся долго смотреть на то, как влажные от слюны пальцы оттягивают крайнюю плоть, двигаясь вперёд и назад. Губы Воланда прижались к нежному месту за ухом, оставили влажный поцелуй и снова спустились к шее. К бьющейся там вене, что гоняла по всему телу кровь. Ритм был неровным, и губами Воланд это ощущал. Тело Мастера реагировало на ласку, выдавая то, насколько же он был истосковавшимся по рукам, поцелуям и нежности. И по страсти, о которой даже не мог думать, пока на письменном столе лежали пустые листы. Он сводил себя с ума, и отдавал этому полный отчёт. Более того, даже сейчас он понимал, что происходящее безумно, но должно продолжаться. Удивительно, что мир не рушился и Москва не сгорала в огне. Сейчас сгорал только сам Мастер, толкаясь в ладонь и замечая, как время от времени в улыбке дёргаются уголки чужих губ. Как же к ним хотелось прижаться. Решив, что он имеет на это полное право, Мастер притянул Воланда к себе и поцеловал его. Сам. От и до. Начиная с неловких движений губами, заканчивая языком, что заполнил рот профессора. У того сбилось дыхание, он сделал жадный вдох, словно желая напиться кислородом, как водой в пустыне. И подался ближе, укладывая Мастера спиной на диван и своим телом расталкивая его ноги в стороны. Хватило бы нескольких движений, чтобы избавиться от одежды, но Воланд не спешил с этим, а Мастер не мог совладать с собственной дрожью и слабостью в руках. Ему с трудом удалось расстегнуть на профессоре брюки. Самое время на то, чтобы кто-то постучал в дверь. Чтобы чьи-то голоса их остановили, ворвавшись неуместным вопросом, чем же гости заняты наедине. А ответом послужила бы не тишина или неловкие оправдания, а громкое дыхание через приоткрытый рот, к которому Воланд прижимался сейчас. Слишком жарко и мокро, и целовал он слишком глубоко, словно все эти нежные касания к члену просто фикция и вымысел, на самом деле профессор умеет только брать и обладать и совсем не в его природе пытаться угодить человеческой душе. Хватка и правда в ту же секунду стала сильнее. Мастер гладил напряжённую спину, а второй рукой тонкую ткань нижнего белья. Ответное возбуждение в ладони ощущалось верно, как то, к чему Мастер обязан был рано или поздно прийти, несмотря на уверения Воланда ничего не делать, а просто наслаждаться. Но Воланд не учёл простой факт, что Мастеру этого хочется — именно касаться, именно чувствовать, именно отдавать что-то в ответ. Его душу уже выпили через эти поцелуи, он уверен, и он счастлив возможности отдышаться. Так где же шаги за стеной, где песни, танцы и веселье? — Прекратите думать о других, когда находитесь рядом со мной, — строго проговорил профессор. Мастер вздрогнул от его повышенного тона. — Смотрите на меня. И Мастер смотрел — с жадностью и обожанием, которые никогда прежде в себе не находил. Воланд имел удивительную способность выуживать из людей то, что скрыто от человеческих глаз. — Простите, — ответил Мастер и оставил влажный поцелуй на шее под линией челюсти. — Я думаю о вас. Я желаю вас. Я чувствую вас. Непонятно, почему всё ещё влажная рука, когда она давно должна была снова стать сухой, сжала основание члена. Воланд вжался своими бёдрами в Мастера и вскоре рукой обхватил сразу два члена. В беззвучном стоне Мастер раскрыл свои губы, и Воланд тут же прижался к ним, не давая сделать спасительный глоток воздуха. После этого Мастер издал громкий стон прямо в поцелуй. Воланд упивался тем, насколько человеческое тело под ним было податливое и жаркое, как Мастер хотел продолжения и каким беззащитным по своей сути был, ведь его дрожащие руки едва ли смогли бы воспрепятствовать происходящему. Оттого Воланд приходил ещё в больший восторг, ведь зная свою уязвимость, Мастер всё равно жаждал продолжения. Толкался в руку, с придыханием гладил тело над собой. Воланд сделал Мастеру огромное одолжение, позволив ему выпить достаточно, чтобы в следующем порыве безумия смочь перенести всю вину на алкоголь. — Я бы хотел всё это с вас снять, — Мастер сжал в крепкой хватке пиджак на спине. Он ведь и сам был полностью одет, не считая приспущенных штанов и белья. И профессор был над ним точно такой же. — У вас будет такая возможность, мой дорогой. Но не здесь и не сейчас. — Могу я хотя бы немного? — Мастер осёкся, заметив вопросительный взгляд Воланда. — Немного расстегнуть на вас рубашку? Во взгляде читался вопрос «зачем», но Воланд не стал останавливать чужие руки, что стали без изящества и ловкости расстёгивать первые пуговицы. С жадностью Мастер припал к открывшейся шее. Его язык проделал долгий путь от яремной впадины до подбородка. Ещё один короткий поцелуй, закончившийся слишком быстро (он выдавал в Мастере искреннее волнение). — Что заставляет вас так переживать? — спросил Воланд прямо. И его рука остановилась от поглаживаний. — Это место, — Мастер растерянно осмотрелся. Не было этого места раньше. Его будто бы не существовало никогда. И сейчас не должно было существовать. А если это всё вымысел, то и происходящее лишь больная фантазия. И Мастер один, где-то уснувший в пьяном угаре. — Оно не такое, как остальные комнаты. Вы слышите? Тишина. Ни музыки, ни споров, ни танцев. Где мы находимся? — Всё ещё у Лиходеева, мой дорогой Мастер, — спокойно ответил Воланд. — Или вы желаете, чтобы кто-то ворвался к нам, выломав дверь? Ворвался и увидел, в каком положении вы находитесь? Мастер не ответил, а Воланд, поймав эту мысль или его самого в ловушку, тише продолжил: — Что вы получаете удовольствие от другого мужчины. Что вы жаждете, чтобы какой-то иностранец ласкал вас и целовал? Чтобы все знали, что вы нуждаетесь в крепкой руке, что будет раскладывать вас на любой удобной поверхности? Мужчина, который будет брать вас, но при этом заботится о том, как вы себя чувствуете в моменте? — Не какой-то иностранец, — возразил Мастер. — А вы. Конкретный человек, Воланд. — Всё остальное значит правда? — усмехнулся профессор. Но Мастер не знал. Он не мог даже предположить, точно ли они закрыли дверь на замок. Воланд, казалось, ничего не опасался, словно точно знал, что им не грозит быть сейчас пойманными. Он играл с ним, загонял в тупик и отступал, давая выбрать другой путь, но всё равно конечный результат был ожидаем — Мастер снова оказался в ловушке. — А вы проверьте лично, — ответил он, и подался бёдрами вперёд, самостоятельно пытаясь притереться к Воланду. — Я в процессе, — профессор обхватил пальцами только головку члена и с усилием начал потирать уретру. Мастер не сдержал громкий стон, пальцы на его ногах поджались от сильных ощущений. Вся прошлая ласка показалась лишь лёгким касанием по сравнению с тем, что Воланд начал делать теперь. Он ловил губами тяжёлое дыхание Мастера, проводил пальцами под головкой, а после с оттяжкой ласкал весь ствол. Он ускорялся постепенно и непонятно каким образом сохранялась влага в ладони. Чем быстрее он ласкал член, тем отчётливее по комнате разносилось хлюпанье. Мастер так сильно не тёк, хотя с головки его члена несколько капель Воланд всё равно собрал. — Я не хотел, чтобы кто-то сюда вошёл только по одной причине, — профессор улавливал дрожь в теле Мастера. Ощущения были слишком острые. Слишком хорошие. Воланд обхватывал то оба члена, то только один. — Это всё для меня. То, каким я сейчас вас вижу, никто больше не должен видеть. Никто из этих людей. Только я. У Мастера свело всё внутри от этих слов. Он согласно зашептал «только вы». Да и не нашлось бы того человека, с которым Мастеру хотелось бы такой близости. Он смотрел на Воланда и каждой клеточкой тела понимал, насколько тот красив: его красные от поцелуев губы так и намекали на грехопадение, его влажная рука ласкала, подталкивая пасть так низко, что уже и не вернуться к Богу, а другая рука дарила человеческое тепло, заставляя душу не биться в груди, а смиренно ждать ещё одного покровительственного касания. — Мой Мастер, — повторил Воланд. Мастер задрожал сильнее. Он зависал в ощущениях блаженства, жаль только, что он не видел чужой член, прижимающийся то к его бедру, то к его собственному члену. Он явно был прямой, с выделяющимися венами и крупной головкой, на которой уже блестели капли смазки. Челюсть свело от желания попробовать это всё на своём языке. Но Воланд прошептал: — Всё будет, но не сейчас. Не торопите события. И снова он одёргивал его назад. Не давал Мастеру ответа, не давал ему взять себя в руки. А Мастер, тем временем, с трудом дышал. Воздух был раскалённым, тяжёлым и вдыхать его было сложно, а выдыхать и вовсе невозможно. Внутри что-то то и дело умирало. Что-то, напоминающее веру в свой собственный непоколебимый рассудок. Он окончательно покрылся трещинами и распался на глазах. Эта комната. Она была нереальной, безумной, ненастоящей… и он в ней был сейчас живой, реальный и способный хоть как-то мыслить. Его тело двигалось навстречу чужим движениям само. В рваном темпе он вскидывал бёдра, раз за разом, ещё и ещё, пока тело не наполнилось таким напряжением, что пришлось замереть, раскрыв широко глаза. Он кончал, с трудом разбирая чужой шёпот. Воланд ему говорил: вы сейчас так красивы. Он говорил ему: вы сейчас так желанны. Он говорил: ни о чём не думайте, мой Мастер. И Мастер не думал, утопая в личном раю, обустроенном рукой Дьявола. Кто как не он мог знать, чего нужно человеческой душе. Люди полагали, что Боги милостивы и знают, что нужно их детям, последователям, всему живому, но эти Боги не жили среди людей, не выпивали с ними на брудершафт, и не позволяли задавать вопросы. Они с ними не говорили. Мастер без всякой связи подумал о том, что лучше всего людей может понять только нечисть — грязная, порочная, но способная на хорошие поступки. Тело расслабилось окончательно. Мастер прикрыл глаза, пытаясь отдышаться. Когда он их открыл, руки Воланда уже были чистыми и сухими. — Если вы достаточно вдохновились, мой дорогой друг, мы можем отправляться домой. Мастер был согласен, только в ужасе схватился за чужие плечи, заставляя Воланда вернуться в своё исходное положение, нависнуть над ним. — А как же вы? — спросил Мастер. — Что я? — вопросительно приподнятые брови заставили Мастера смутиться. — Задайте вопрос полностью. Мастер ещё больше стушевался, не мог же он посмотреть вниз и указать на суть проблемы: он кончил один, а хотел бы, чтобы удовольствие было взаимным. — Я бы хотел вас коснуться. Воланд взял Мастера за руку и прижал его ладонь к своей щеке, улыбнувшись, он ему сказал: — Касайтесь. — Не так, — Мастер погладил щеку, даже задел уголок всё ещё красных от поцелуев губ. — И не здесь. — Скажите полностью, чего вы желаете? Очередной тупик, в который его загнали и из которого у него есть шанс сбежать, просто ступив назад. Но Мастер не хочет отстраняться и не хочет делать вид, что сказанное им было поспешной глупостью. Рука с щеки соскользнула на шею, пальцы погладили кадык, пробежались по ключицам, которые можно было заметить у краёв расстёгнутой рубашки. Дальше он ощутил пуговицы на жилете. Остановился, только когда почувствовал жар обнажённой кожи внизу живота. Пальцы намеренно обошли стороной всё ещё твёрдо стоящий член Воланда. — Я хочу сделать вам приятно рукой, чтобы вы кончили тоже. — Это было не так уж и сложно, верно? — Воланд усмехнулся. — Действуйте. Мастер послушно обхватил член ладонью, смотря в потемневшие глаза профессора. Он выглядел трезвым, а его улыбка напоминала больше оскал. Всем предплечьем он упирался в диван, а свободной рукой гладил губы Мастера. Ловил его поцелуи пальцами. Несмотря на неуверенный внешний вид, действовал Мастер оточенными движениями, он ласкал весь ствол, а, добившись тихих стонов, локально обводил линию уздечки или дрочил только ближе к головке, после переходя на весь ствол от основания до самого верха. Было интересно наблюдать за реакцией Воланда. За тем, как его рука начала дрожать и как сложнее ему становилось удерживать свой вес. Но он справлялся, какими-то неведомыми силами сохраняя в себе остатки самообладания. Хотя на самом деле… На самом деле ничего в Воланде из этого не оставалось. Он был в меру сдержанным, но только потому, что слишком давно не получал ответную ласку. И как выяснилось, его телу всё ещё было это не чуждо. Он не был человеком, чтобы смущаться или отрицать свои желания и нужды, но и не видел возможным показать весь тот спектр эмоций, что накрывал его с головой. Мастер целовал приоткрытые губы. Ему хотелось обо всём на свете забыть в эту секунду, потому что член в руке пульсировал, а он продолжал… быстрее и сосредоточеннее работать кулаком. Прокручивать чёртовым запястьем. Мастер старался. Мастер не обращал внимание, что его рука начала уставать. Важнее было то, что Воланд с каждым новым ускоренным движением терял связь с реальностью. Комната не то пошатнулась, не то исказилась в их зрачках. Мастер готов был терпеть неудобства и бесконечно смотреть на то, как Воланд хватает воздух губами, будучи жарким, мокрым и впервые открытым настолько, что заметно — у профессора совершенно нет уязвимых мест. Но он человечен, потому что наслаждается рукой, жадно сжимающей его член. Если такое и возможно, то только во сне. Чтобы так желать малознакомого человека, чтобы питать такую страсть, до слёз в уголках глаз, которые сцеловываются часами. Воланд приоткрытыми губами прижался к щеке Мастера и задрожал. Раз за разом он выплёскивал семя ему в кулак, пока Мастер продолжал поглаживать постепенно обмякающий член. Он бы обнял Воланда двумя руками, но одну из них, испачканную, он вытянул в сторону, и только второй, чистой, погладил профессора по спине. Он готов был проклясть свою несдержанность, ведь если бы они сначала ушли, а потом уединились, они бы были не в комнате, вдруг вернувшей свои черты, они были бы в его доме, в его кровати, и им не нужно было бы никуда торопиться. Им не пришлось бы вставать и поправлять на себе одежду. Воланд протянул Мастеру носовой платок, и тот вытер свою руку от спермы. — Думаю, нам не стоит больше здесь оставаться, — ровный и спокойный голос Воланда разрезал тишину. Мастер согласно кивнул. — Я знаю, чем закончу роман. Буду рад, если вы составите мне компанию. Вы ведь поедете со мной? Профессор с улыбкой подтолкнул Мастера к двери. За ней стояли люди, они что-то громко обсуждали. В мир вернулись яркие краски и голоса. И музыка. И более-менее трезвость. Мастер хорошо стоял на ногах. Они вышли на улицу, не попрощавшись ни с Лиходеевым, ни с остальными гостями бала. Эта нежить была не буквальной, а оттого не заслуживала уважения. Они были для Мастера мертвецами, а о мёртвых, как принято, нужно было либо говорить хорошее, либо молчать. Мастер выбрал второе. Воланд поймал для них машину. В тишине продолжался путь. Мастер не ожидал, что это будет настолько легко, продолжать делать вид, словно они приятели. Другой ипостаси приготовлено заранее не было, поэтому, открывая калитку, к ним вернулось «дорогой друг». — Налить чаю или лучше не понижать градус? Как-то Воланд ему сказал, что среди всего разнообразия алкогольных напитков, он предпочитает пить за столом с близкими людьми исключительно спирт. И вот, сколько они выпивали вместе, были напитки разного цвета и вкуса, и никогда чистейшей прозрачной жидкости. Спирта дома у Мастера отродясь не водилось, но ради такого стоило и изменить своим привычкам. — На сегодня с меня хватит, хочу посмотреть, как вы пишете. Дверь, ведущая в дом, была подозрительно приоткрыта. Мастер зашёл внутрь, осмотрелся, но не увидел ничего, что могло бы его напугать или насторожить. — Всё в порядке? — уточнил Воланд. — Сейчас узнаем. Мастер спустился вниз, всё было на своих местах. Один только стол привлекал внимание раскрытой папкой с рукописью. Тогда он и понял, что именно не так — перед уходом он всегда её закрывал, а если не торопился, то прятал в стол, чтобы не было соблазна вручить недописанное кому-либо в руки. Писательское сердце требовало завершённости и честности. И сейчас Мастер мог любоваться вопиющей несправедливостью, ведь кто-то явно читал отрывки его произведения. Перелистывал их, перемешивал страницы. Мастер забыл, что Воланд рядом и наблюдает за его действиями. Как вор, Мастер стал быстро перелистывать страницы. — Не хватает глав, — пожаловался он вслух. И нахмурился. А потом ему сделалось страшно. Но ужас этот был не из-за того, что сейчас вырванные из контекста события может кто-то читать, а то, что он не сможет эти события для себя восстановить. Что он не сможет написать это слово в слово, как раньше. И это будет ещё одним поводом сходить с ума. — Как много не хватает? — Немного, — нахмурился Мастер. — Вы помните, каких событий сейчас не хватает? Мастер серьёзно кивнул. Он даже не посмотрел на то, как вальяжно Воланд подхватил маленького Понтия Пилата и завалился на диван, и вновь заговорил: — Ставлю его голову на то, что украдены страницы о древней Иудее. Мастер обернулся, нахмурился и присмотрелся к Воланду. Тот взмахнул головой Пилата, словно сам же её и отсёк. — Откуда? — Потому что я знал, что это произойдёт. Прямым доказательством были ранее озвученные слова, что Мастеру не покинуть Советский Союз. Воланд был в этом уверен и пообещал, что позднее Мастер узнает причину. Если причина в этом, то он пропал. — Если же вы знали, — осторожно начал Мастер. Он положил рукопись на стол, а сам опустился на стул. Ноги его не держали. — То почему не предупредили? Ничего не сказали? — О, я собирался. Не сказать, а вмешаться. Но, — Воланд посмотрел на Пилата, потом на Мастера. — Я слишком увлёкся и упустил момент. «Увлёкся». Это слово Мастеру не понравилось, но он сразу понял, что это значит. Чем именно Воланд так увлёкся. И кем именно. Мастер сделал глубокий вдох. — Вы водите меня за нос, профессор. Ни один человек не может знать, какая судьба уготована другому. Вы… бываете очень проницательны. Очень верны. Но вы не можете знать всего. Нет, точно не можете. Никаких теней в углах квартиры не оказалось, Мастер на всякий случай даже присмотрелся к дому. — Вы на верном пути, мой дорогой друг. Разве я когда-нибудь говорил вам, что я человек? Или что, быть может, я знаю всё? Я знаю многое, но не всё. Мастер не знал, что ответить. В нём не находилось слов, только возгласы «нет» и «этого не может быть». — Это удивительное сходство, — улыбнулся тем временем Воланд. — Я видел Понтия Пилата. И это… это его лицо. Кто бы мог подумать, что оно сохранится в истории так надолго. Ни одно слово не добавляло облегчения. Мастер ощущал подступающий к горлу ужас. Он не мог сосредоточиться ни на чём, и не мог совладать со своим телом. — Пока не забыли. Напишите всё, что было в вашей голове. Украденную главу, концовку романа. Потом вы будете себе за это благодарны. Поверьте мне. Верить Воланду было сложно. Ещё сложнее было противиться его совету. Мастер взялся за письмо, а сам продолжил думать о профессоре. — Зачем вы говорите все эти вещи мне? — Я пытаюсь быть с вами честным. Разве не это ценится у людей? — Я должен поверить в то, что вы… действительно не человек? — Вы видели это сами, постоянно. И постоянно убеждали себя в том, что ошиблись. Что выдумали всё. Что… сошли с ума. Мастер без выдумки сходил с ума, он знал это точно. А что до романа — с самой первой строчки было ясно, что ничего хорошего он ему не принесёт. Не нужно быть Дьяволом, чтобы знать это. Любой, кто прочитал бы хотя бы главу, посоветовал бы это больше никому и никогда не показывать. — А разве не сошёл? Когда-нибудь это закончится, — с печалью выдохнул Мастер. — Я чувствую, что украденное принесёт мне много зла. Это знание делает меня провидцем? Нечистью? Или просто человеком, способным видеть дальше собственного носа? Воланд громко хмыкнул, повёл в воздухе рукой, мол, как знаете, мой дорогой. — Кто делает зло, рано или поздно сталкивается с ним лицом к лицу. А тот, кто отрицает правду, вынужден будет ходить по кругу самообмана вечно. Вы готовы на это пойти? — Я не согласен с вами, профессор, — Мастер печально улыбнулся. — Не всё зло наказуемо. И не всё добро получает свой счастливый конец. Нам хочется думать, что жизнь стремится к гармонии, но эта жизнь перекошена и изуродована, и в ней не так уж и много хорошего. — Вы циничны, мой дорогой друг, — улыбнулся Воланд. — Я бы сейчас закурил, — честно признался Мастер. На полях он вывел ключевые слова «Сатана», «бал», «казнь», «ведьма», «Фрида», «платок». Подумав, он добавил «временное счастье, заключённое в вечность». — Позволите вас угостить? — Воланд поднялся и прошёл к нему. Он вёл себя как обычно, даже после самого безумного признания. И он не боялся, что Мастер сочтёт его сумасшедшим. Просто достал портсигар, открыл его и протянул вперёд, разрешая угоститься сигаретой. Таких марок не отыскать ни в одном магазине. — Как всегда спасаете меня, профессор. Воланд улыбнулся, но эта улыбка больше напомнила Мастеру оскал: так улыбаются хищники, затаившиеся неподалёку от своей жертвы. — Такова моя участь, — произнёс он.  — Тогда вашей участи не позавидуешь, — улыбнулся Мастер. Он закурил. И где-то среди запаха дыма, запаха свежей сирени, запаха чужого одеколона, раздался негромкий, но ясный ответ: — Тот, кто любит, должен разделить участь того, кого он любит.* Мастер так не считал, но возразить было нечем. Слова Воланда принадлежали кому-то другому, его слова были озвучены для какого-то умысла, о котором обманываться было бы по меньшей мере глупо. Но, видимо, произнесено это было всерьёз, оттого профессор не ждал от него никакого ответа. Сигарета была скурена, а за ней последовало долгое молчание, прерываемое только звуком ветра, что пытался раскрыть окно и впустить ночной воздух в подвал, который Мастер именовал своим домом. Убежищем от плохих и хороших людей. Он прятался здесь от всего мира, создавая что-то новое, своё. Хотя, как известно, всё новое было хорошо забытым старым, и как историк, Мастер просто пытался вообразить, а как же прошлое происходило в моменте. Не как перспектива причинно-следственных связей, а как один момент, как долгие дни, которые тянулись прям как сейчас, не желая заканчиваться. Стук в дверь раздался слишком внезапно. Мастер вынырнул из своих размышлений и огляделся. Воланд всё ещё стоял рядом, и отчего-то это вызвало внутри ощущение тепла и спокойствия. Глупо было надеяться, что профессор сможет его спасти. Такое тонкое дело требовало собственного участия. Сердце забилось быстро-быстро, когда повторился стук в дверь, а через небольшие окошки стало видно, как несколько ног бегут к двери. И снова стучат, требуя впустить их внутрь. Мастер бегло увидел ботинки, он уже знал, кто пришёл за ним. — Нет, нет, нет, — он испуганно замер, а после схватил рукопись со своего стола. Только после этого раздались голоса. Кто-то требовал немедленно открыть дверь. — Что же делать? Мастер вопрошал у темноты или у Воланда — суть одна. А в ответ ему только сочувственно улыбнулись. Все вывески мира с надписью «неизбежность» свалились Мастеру на голову. Воланд прошел к камину, и тот разгорелся не синим и не красным, а совсем невообразимым пламенем. Таким ярким и сильным. Он переливался будто всеми цветами радуги, и так и манил к себе. Мастер кинулся к нему, но рукопись предпочёл прижать к своей груди. — Я так не могу! Воланд, сохранявший до этого момента молчание, вдруг произнёс: — Вам придётся, мой дорогой Мастер. Дьявол никогда не ошибается. Но помните, что это ложь. Ошибаются все, даже боги. Просто находят в себе силы не признаваться в этом и жить дальше. Бессмертие не обещает правды, пока смертно и изменчиво всё остальное. — Мастер, — позвал Воланд, и рука его легла не то на рукопись, не то на часто вздымающуюся грудную клетку. Даже через одежду и папку ощущалось сердцебиение. — В чём моя ошибка? — В том, что вы понадеялись на меня. А я рядом с вами позабыл о своих обязанностях. Вы напишете свой роман, не сомневайтесь. Вы сможете проделать этот труд заново. — А как же Маргарита Николаевна? Что будет с ней? — Сейчас вам нужно подумать о себе. От камина несло обжигающим жаром. Огонь тянул к нему свои руки. — Это какое-то безумие! Дверь не выдерживала напора. Она держалась на честном слове и, Мастер чувствовал, на воле Воланда. — Я бы мог вас спасти, увести отсюда, спрятать в том месте, где не существует времени, но наш договор о другом. Вы должны закончить роман, — ладонь прижалась к затылку Мастера. Стало больно. Сознание помутнилось, и он, как не своими руками, бросил рукопись в огонь, хотя и знал, что этого мало. Что это не поможет. И этого слишком много для его сознания. Он не хотел, но сделал необходимое. Воланд улыбнулся. Его рука, принёсшая боль, теперь даровала спокойствие. — Что вы сделали со мной? — тихо спросил Мастер. Он дотронулся до затылка, тот безумно горел. На коже было что-то выжжено. — Я оставил свою печать. — Вы не могли… нет, ничего этого… Вы не можете быть настоящим. Мастер думал, что оберегал Маргариту от тьмы, потом думал, что оберегает тьму от других, но теперь он видел, что тьма оберегала его самого. Воланд отступил, и Мастер вцепился в его руку пальцами. Всё было настоящим! Человек перед ним был настоящим. Даже если и не человек, его можно было ощутить. Не сон, пробормотал Мастер, это не сон. — Воланд, — взмолился он. — Я прошу вас. Умоляю. Не оставляйте меня сейчас. — Не смейте! — воскликнул Воланд. — Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего! И в особенности у тех, кто сильнее вас. Они сами предложат и сами всё дадут. — Так почему же вы отступаете к тени? Никакого спасения не последовало. Мастер вспомнил, как легко и глупо утром согласился свести себя в могилу, если Дьяволу так будет угодно. Роман уничтожен. А Воланд говорил не о том, что больно будет ему, и что это будет страшно, он говорил о том, что больно будет Мастеру — и в этом его, Дьявола, страх, ведь он всё понимал. Он знал, как будет сложно отступать под звуки выбитых из двери петель. — Воланд, — продолжил звать Мастер, но силуэт профессора растворился в тени, а люди вбежали в квартиру. «Заберите душу! Заберите меня!» Но Дьявол был глух к его просьбам.  Мастера обнаружили у горящего камина, зовущего кого-то обратно. «Воланд», — повторял он в бреду, вырываясь из чужих рук. Воланд! Но Воланда не было. И как сказали другие люди потом — его не было примерно… никогда.