Письма для Эпистата

      На сыром берегу Нила, близь рубиновых вод, подсвеченных первыми лучами едва пробуждающегося солнца, покоилось чье-то бездыханное тело. Бледный и грязный утопленник, выброшенный на сушу, никак не мог быть Исманом. Нет, Эвтида отказывалась в это верить! «Неужели жизнь бывает так несправедлива?» Время и пространство перестали для нее существовать, она потерялась в своих ощущениях: происходящее казалось невозможным, дурным сном. Хотелось поскорей открыть глаза, вернуться в привычный мир, где все было в порядке, где Исман был жив. Неподалеку от берега уже собиралась кучка зевак, желающих поглядеть на свеженького мертвеца. Падкий на зрелища народ возбужденно смаковал подробности случившейся трагедии: кто-то поговаривал, будто юноша сам покончил с жизнью, а кто-то считал, что ему помогли. Новость расходилась быстро, и, несмотря на ранний час, люди со всей деревни прибегали к реке, отбросив всякие дела на потом. Эве хотелось закричать, завыть что есть мочи, лишь бы не слышать этих голосов. Вложить всю тоску и отчаяние в громогласный рев, обращенный к небу. Ведь если не излить поток невыносимых чувств, душа не справится. Малышка Эме не способна уместить в себе такую боль… «За что, Исман? За что… Все, дорогое сердцу, кануло в Дуат». Покойник будто задремал, укрывшись илом. Казалось, прикрытые веки обязательно вздрогнут от играющих лучей восходящего светила, и сладостный дурман вот-вот рассеется. С пустынь подул песчаный ветерок, игриво коснулся спутанных волос Исмана, словно поощряя Эву в желании найти намек на его жизнь. «Я должна убедиться сама», — на негнущихся ногах Эвтида было двинулась к реке, но чьи-то руки крепко ухватили ее сзади. — Не смотри, Эва, не нужно. Амен внезапно вырос за спиной, нежно сгреб ее в охапку, и осторожно прижимая к груди, лишил всякого шанса обернуться в сторону Исмана. Непокорная, напрасно силилась изворотиться из объятий Эпистата. Ей никогда не выскользнуть из его сильных рук.       В этом мучительном, безутешном горе, Амен хотел разделить с ней печаль, укрыть собой от жестокостей мира. Только бы Неферут не препиралась, позволила ему стать ближе. Ради нее он был готов на всё… лишь бы слезы, что градом катились по щекам Эвтиды наконец закончились; лишь бы чистое голубое небо снова озарило своим сиянием, вновь радуя истерзанную душу. Чужая утрата тяжким грузом легла на сердце. Эпистату было слишком хорошо известно, что такое внезапная кончина единственных родных людей. Разбитая, опустошенная Эва... «Исфет, какая мука наблюдать ее такой». Слова поддержки застревали в горле, Амен знал: никто сейчас не сможет залатать гигантскую дыру, что расползлась в ее груди, уничтожая изнутри, ломая ребра, скручивая кости. Переполненный собственным бессилием, в немом отчаянии он наблюдал, как словно лишенная крыльев птица, Эвтида билась в его стальных объятиях. И пока она стояла перед ним, такая сломленная и уязвимая, он понял, что полюбил еще сильней, чем прежде.       Эпистат терпеливо ждал, когда Эве полегчает. Надеялся, что она справится, наберется сил наедине с собой, чтобы отрастить новые крылья, возродившись ярким пламенем из пепла, подобно непобедимому фениксу. Он не давил, не прибегал к насилию, давал ей время и возможность найти свой путь к спасению. Ведь знал: Эвтида не позволит никому приблизиться, не подчинится посторонней воле, даже поистине желающей добра. Именно в этой непокорности и заключалась ее главная прелесть. Именно потому он ее и любил — за мятежный характер и воинственный взгляд, ошеломляющий своей бесстрашной дерзостью.       На третий день, не выдержав, Амен явился к ней. Принес с собой всевозможные кушанья и чистую одежду. Неферут едва дышала, уставившись невидящим взором в потолок, практически ничем не подавая признаков жизни. Скорбь вымотала Эву, отпечаталась изнеможением на впалых щеках. Лицо осунулось, потеряло прежние краски, под глазами залегли глубокие тени. Серой, немощной фигурой она покоилась в кровати, готовая отправиться к Анубису, вслед за Исманом. — Прошу, поешь, — обреченно вздохнул Амен. Эвтида, словно выйдя из оцепенения, медленно повернула голову в сторону Эпистата. — Мне нужно переговорить с Пеллийским, — решительно потребовала девушка. Не ожидавший такого заявления, Амен удивленно моргнул и покосился на корзинку с фруктами. — Сначала съешь хоть что-нибудь… — взмолился было Эпистат, но Эва не дала ему договорить, настойчиво перебивая просьбу. — Я буду есть, когда придет Пеллийский! «Помилуй Ра, зачем ей Ливий сдался? Совсем изнемогла?» — Позвать врача? Тебе не хорошо? Я вызову сейчас же лекаря из Фив… — Нет! — Эвтида резко подскочила на кровати, — Мне нужен именно Пелийский, только он один, и больше никого. «Я понял, Эва…» — Хорошо.       Боль от потери выжгла остальные чувства. Эва была слепа и безразлична к миру. Ей оказалось не дано увидеть, с каким щемящим трепетом Амен старался угодить и приободрить. Она не в силах оценить его порыв души. Все мысли занимало лишь одно: «Должна узнать, кто погубил Исмана. Необходимо выйти на связь с Ка. Если Пеллийский будет заниматься телом, то я быстрее доберусь до правды. Нельзя позволить лекарю из Фив приблизиться к моим делам». Она глядела сквозь пространство, не понимая, как ей дальше жить. В углу темной комнаты с занавешенным окном, словно инородный предмет, стояла принесенная корзина фруктов, напоминая Эве о том, что жизнь за пределами ее одинокого жилища продолжается. Жизнь, в которой отныне не будет Исмана. Жизнь, в которой она остается совсем одна. Яркие плоды казались ей ненастоящими, не вызывали аппетит. Все стало блеклым, искаженным, словно в разбитом зеркале. Цвета потускнели, затерялись в серой мгле, как будто весь мир погрузился в глубокую тьму, и не осталось ни единого шанса на возращение прежних радостных дней. Непреодолимая пропасть раскинулась на этом пути, готовая поглотить все ценные воспоминания Эвтиды, стереть из памяти счастливые моменты. Существование обременяло, но Эва терпеливо ждала, цепляясь за призрачную веру. Она должна исполнить долг перед Исманом.       Жгучая злость сжирала Эпистата изнутри. Зря он надеялся, что Эва все поймет, что будет благодарна за любовь и нежность, прочтет тоску в его глазах... Она распотрошила в клочья его душу своим хамством. Уничтожила, растоптала всякое достоинство. «Зачем пришел? Чтобы побыть мальчишкой на посыльных?» Гремучей змеей в груди Амена заворошилась ревность. Оплетала сердце тугим кольцом, опрыскивала ядом. Чем он не мил ей? Почему Пеллийский? Он чувствовал себя невероятным дураком, преградой на пути, ненужным элементом в ее жизни. «Исфет, пусть будет счастье ей. Когда только успели спеться, голубки?» Охваченный неистовой бурей, сшибающей все на своем пути, Эпистат еле держал себя в руках, сохраняя ледяное спокойствие. Он понимал, что для него здесь не найдется места, поэтому, слова — бессмысленная трата сил. Ему лучше уйти. И больше никогда не беспокоить своим присутствием покой Эвтиды.