Притяжение

      Утахиме ненавидела его всем сердцем.       Годжо Сатору — отвратительное порождение гордыни и порока. Человек, по ошибке получивший такое благословение, как шесть глаз. Уж лучше бы это был кто-нибудь другой…       А был бы вообще Годжо Сатору собой без этого благословения?       Со скрежетом зубов и ядом на губах приходилось признавать, насколько много этот человек делает для мира и людей. Хотя, конечно, это была его обязанность, за которую он не должен нести славу и почёт, как и все остальные шаманы… Но им восхищались многие.       И, возможно, совсем немного сама Утахиме.       Большая сила — большая ответственность.       Годжо же представлял собой образ безолаберного дурачка, которому чужда какая-либо ответственность. Всё, чего он на самом деле хотел — это есть сладости да портить жизнь честным шаманам, проживающим свою жизнь правильно.       Так он выглядел для окружающих.       Так о нём думала Утахиме.       И заталкивала мысль о других гранях его личности подальше.       Она не видит, она не слышит, она не говорит.       Чужая душа — потёмки. Утахиме лишь мельком видела те тёмные уголки, которые он решил ей продемонстрировать, ещё сильнее отвратив от себя. Лишь иногда он действительно показывал себя человеком, достойным уважения и доверия.       Первое она к нему не испытает никогда, ибо он наглый, отвратительный, язык у него без костей и вообще! Наверняка это он крадёт монетки, которые оставляет зубная фея в детей под подушкой!       Он мог бы!       Во втором она же не признается в слух никогда. Но, очевидно, нужно быть абсолютно слепым и глухонемым, чтобы не заметить установившееся между ними доверие. Утахиме в этом не признаётся и самой себе.       Она этого не видит! Значит, этого нет!       Годжо Сатору отвратителен.       Иногда — всегда — Утахиме с жалостью смотрит на женщин, проводящих ночь с Годжо. Это не тот человек, с которым стоило бы вообще делить постель. Это не тот человек, на которого стоит надеяться в плане отношений. Только не он.       И всё же она здесь.       Прыгает на его члене как шлюха, упираясь ладонями в его твёрдую, накаченную грудь.       Сатору лежит под ней, закинув свои руки за голову. Глаза его всё ещё скрыты чёрной, плотной повязкой, а на губах алых играет насмешливая улыбка. Всем своим видом он источает самодовольство и самодостаточность, от чего у Утахиме всё внутри переворачивается.       То ли от разъедающей душу ненависти, то ли от того, как красиво он выглядит вот так.       Годжо Сатору не тот человек, с которым стоит заниматься сексом.       Годжо Сатору не тот человек, на которого стоило обращать внимание.       Утахиме искренне сочувствовала женщинам, которые были им оставлены после одной только ночи. И всё же вот она — в их числе.       Утахиме ненавидит саму себя за эту слабость.       — Что такое, Утахиме?       И голос его — насмешка.       Годжо стоит на вершине, насмешливым взглядом окидывая букашек, возящихся под подошвами его ботинок. И её ненависть, её презрение — его забава. Ведь всё это становится таким бессмысленным, когда не можешь причинить вреда. Как жалобное тявканье побитого щенка.       — Заткнись.       Утахиме шипит как ядовитая змея, прежде чем схватить подушку, которой она закрывает его мерзкое, прекрасное лицо.       Сердце в груди стучит звонко, то ли от ненависти, то ли от любви.       Это так не справедливо.       Годжо вздыхает, отбрасывая подушку в сторону.       — Не останавливайся.       Их отношения — гниль.       Нет никаких отношений!       Утахиме запрокидывает голову назад, продолжая скакать на нём, подобно шлюхе. И кажется, что ей в глаза бьют выжигающие всё живое лучи солнца в вымершей пустыне, пока над ними кружат стервятники. Они — гниющие трупы. Они отравляют жизнь друг друга.       Вскрывают раны друг друга лишь чтобы выпить этот мерзкий гной, текущий вместо крови.       Это так жалко.       Утахиме говорит себе упрямо, что больше не вернётся в его постель, но каждый раз она оказывается тут, будучи лишь жалкой женщиной. Одной из.       Из под рёбер хочется вырвать прорастающие там пёстрые цветы, которые отравляют её лёгкие корнями. Все эти цветы опасны в своём красочном цветении. Все они покрыты острыми шипами, от которых внутренности разнятся. Кровоточат.       И это не любовь.       Это ненависть.       Утахиме повторяет себе это словно мантру, пока продолжает скакать на нём. Утахиме повторяет это, когда он кончает внутрь, наполняя её до краёв. Утахиме повторяет это, когда делает в очередной раз аборт.       Ведь он так не любит секс с презервативами.       Ведь им нельзя иметь детей.       Ведь Утахиме с крыши высотного здания сиганёт, если придётся вынашивать ребёнка Годжо.       «Я ненавижу Годжо Сатору» — это её молитва.       С ней на устах она просыпается, с ней же она заправляет кровать, с ней же она ложится спать. С ней она живёт.       С самого первого момента встречи, когда он раскрыл свой грязный рот.       Утахиме наклоняется, целуя его жестко. Он отвечает тем же, до крови кусая её губы.       Он оставляет на её коже синяки своими пальцами. Лиловое цветение на бледной коже, далёкое от красоты, однако он смотрит на это с наслаждением, будто бы наслаждается нарисованной им картиной. Будто бы в порыве творческого безумия он проливает на холст краску, которая складывается во что-то осмысленное, прекрасное.       Утахиме передёргивает, а в груди что-то сладко-сладко сжимается.       О, мерзость…       Этого быть не должно.       Её не должно быть в этой квартире, в этой постели, в этих руках. Она не должна чувствовать этот характерный «запах секса», заполнявший его шикарную спальню. Она не должна слышать, как быстро бьётся его сердце.       «Я ненавижу Годжо Сатору».       Утахиме лежит в его объятиях, вслушивается в его спокойное дыхание и повторяет, повторяет, повторяет свою мантру судорожно, словно сектантка в бреду. И даже если губы сотрутся в кровь, она не остановится, продолжая бормотать самой себе.       Сатору нежно целует её в висок, но Утахиме видит в этом лишь насмешку.       Годжо. Сатору.       Он целиком и полностью состоял из тошнотворной насмешки и превосходства над такими, как Утахиме — честными, но слабыми шаманами. Они для него — развлечение. Он для них — надежда.       Утахиме кусает свою щеку изнутри.       Хочется кричать.       Она пьёт из него этот внутренний гной, ощущая на губах лишь кантареллы вкус. Они гниют заживо, выставляя свои обглоданные кости напоказ лишь здесь, в его спальне.       Утахиме каждый раз обещает себе не возвращаться сюда.       И возвращается.       Снова.       Снова.       И снова.       Сатору улыбается ей сейчас нежно, но взглянуть в свои пронзительные голубые глаза не позволяет. Не ей, недостойной, глядеть в божественный мир, раскинувшийся в небесной синеве шести глаз.       Сейчас всё кажется спокойным, тихим, мирным. Утахиме позволяет себе заснуть.       Когда же наступает время проснуться, она упрямо повторяет свою мантру. Повторяет её, скидывая сильную руку со своей талии. Повторяет её, одеваясь. Не оборачивается, покидая его пентхаус.       И словно молится.       Я ненавижу Годжо Сатору.       Меж рёбер что-то болезненно ноет, требует вернуться, оставить хотя бы один маленький, жалкий поцелуй…       Утахиме бьёт себя по щекам.       Даёт себе обещание никогда сюда не возвращаться. Оставить эту порочную связь позади, окончательно с корнями вырвать ядовитые цветы и забыть. Обо всём забыть. О страсти, о ночах заботы, о взглядах тоскливых, насмешливых, внимательных… То редкие моменты, когда он позволяет заглянуть в свои глаза.       Она не достойна       Утахиме повторяет: «Я ненавижу Годжо Сатору».       Но, в конце концов, она лишь упадёт вновь, разбив колени у его ног.       Так было всегда.       Так будет всегда.       «Я ненавижу Годжо Сатору».