Зимняя бессонница

На него напала бессонница, когда мир будто замкнулся в себе. На улице люди ходят, кажется, ничего и не было. А на руках убийства, что он голой душой носит под сердцем. Они будто слишком холодны, замораживают напрочь тело. На дворе ночь, ведь солнце скрылось за горизонтом. Глаза в потолок, ведь заснуть не может. Они слишком молоды, наверное простят. На диске видео, достать никак. Никита знает, кто посетит его в темени, когда глаза перестанут смыкаться со временем. За стеной спит мать, завыть не получается. Томный стук в окно, кажется камешек поцарапал стекло. Деревянная рама сильно скрипит, а снег обсыпает его немытое личико. Артём бежит на встречу к своей ненависти. Вроде все ночуют, а дружина следит за местностью. А в руках опять бита, молоток за пазухой, глаза на луну в отражении радужки. Лыткин боится себя, когда не смущаясь прикасается сухими губами к чужой щеке, чуть цокая из-за приятного холода, и получая лишь лёгкий пинок по лодыжке. А потом тихий смешок и приближение к лесу, где среди веток лежит их давняя жертва. «Они твари!» — кричит Артём, когда снова фокусирует камеру. Острый нож в глазу, выковырить не получается. — Да ну её, пошли отсюда нахуй, — тараторит Ануфриев, отдаляясь от трупа подальше. Камера опять у Никиты осталась. И где-то в снегу засыпанные красные следы, что в торопясь натоптали бессмысленно. Завтра всё повторится вновь. Никита опять не сможет заснуть. А тем временем Артём, наверно, видит сны, укрывшись с головою в одеяло. Он лишь пьёт чай в кровати и думает, как всё свернуть в начало. Стоит подумать разумно, ведь сейчас ничего назад не вернуть. Опять нагретая подушка и глаза в потолок. Прошу, Артём, выйди из темени вновь. Он видел красоту заката, может это новый мотив для песен, но опять всё идёт по накатанной. Трупы и гниль — вот и весь текст. Яркий свет монитора и размытые строки, кажется, будто он сейчас улыбнётся. Вид уставший, лицо бледное, луна целовала его уставшие веки. Живность умирает из-за страшного ветра, когда их волосы путались вихрем. На краю земли держал он руку чужую, пытаясь не упасть в тёмную глубь. Мурашки сквозь куртку пробирались настырно, пробивая в дрожь молодое тело. Видя таблички об их розыскном деле, Никита со страхом срывал их и топтал. Артём засмеётся, на ушко шепчет, и снова покажет заставку по телеку. Под новый год труп появляется, за новогодним столом оба не появляются. Страшно представить, что в ночь праздника два подростка идут убивать. Это их не первая и не последняя жертва, ведь впереди ещё столько времени. Он убегает слишком быстро, похоже кто-то заметил нашествие. Спасибо, ночь и сильные ноги, что скрыться получается очень тихо. Старые ботинки протопчут дорогу к уже знакомому дому, где ему рады, наверно, больше, чем в собственном. Вся кровь размазалась об порванную куртку. Мама простит, скажет, что упал. Артём ведь знает, что правда в делах. Выпученные глазницы смотрят сквозь ширму, там, где гостиная и звук холодильника. Тёма на время покажет, вроде точно не опоздал. Он чуть запачкал молот и затупил ножовку, чужой клок волос — символ настоящей дружбы. Его недолюбливают среди своих, остерегаясь людей больших. Скользким мылом смывая грязь с руки, вдруг вспоминается оно — они малы, меньше пубертатного ребёнка, смотрят в телевизор взгляд не уводя. На нём резня, и многое другое, что матерям будет сложно объяснять. И шум воды уже в кошмарах снится, как трубы чуть ли не пыхтят, Никита спать ложится на полу, рядышком, около матраса. Рука Артёма на пол опускается, сопя в подушку жёлтыми соплями. Он их пальцы переплетает вместе и быстро засыпает. Бессонница прошла сама собой, находясь в квартире горя своего. Дни всё идут, и тут тупик. Та камера где-то в комнате лежит. Почему их в мусарню привозят насильно, спрашивают про недавние ночные хождения? Никита видит тонкую руку около кофты, кажется сейчас им не поздоровится. Та флешка, где запись одна — убитое тело и кровавое месиво, расправа над трупом и закадровый голос: «Давай, давай, давай». Лыткин на дорогу кратко указывает, здесь убивали и издевались. Голос дрожит, нервные тики, после заточения к нему никто ночью не приходил. Он отрицает причастие друга к убийствам, будто всё он, будто кто-то другой. На них вешают все преступления, пряча глаза в скамью подсудимых. Ануфриев не смотрит на него вовсе, хотя вид был просто отличным. И годы прошли, и может быть подросли, но срок им грозит до конца их никчёмной жизни. Никита пишет письмо, что во всём раскаивается. А Артём смеётся, будто точно плюёт на душу. Одиночество стало душить парня за шею, он бьёт другого, чтоб попасть тоже на пожизненное. Туда, где его, наверно, ждут. К нему, где бессонница и одиночество пройдут. Но мир будто был против него, таким же замкнутым остаётся вновь. Снова его все унижают, как своя ровня его тоже не считают. В конце осени вены режет, понимая, что остался прежним. Мутная память о своём друге, кажись, кончина уже скоро. Ему не писали, не приходили, но встретится там, где давно его старые жертвы. Даже в тюрьме он оставался неудачником и чмом.