Планы и числа

После дождя в воздухе влажно пахло уличной едой и жжёным сахаром. Тим был ребёнком спокойным, погружённым себя — он предпочитал неторопливо идти за папой, крепко держа его за руку, вместо беготни и создавания шума, свойственного детям. Маленькая ручка сына не могла обхватить всю ладонь Акка — потому цеплялась за три пальца, изредка сползая. Тиму не было и трёх месяцев, когда его усыновили, однако Акк волновался из-за тактильности и прилипчивости сына — была ли она от невосполненного недостатка тепла и внимания. — Пап, зайдём за мороженым? — Тим остановился под тенью пышно распустившегося дерева, несильно потянув отца за руку. Акк приобернулся к нему, прикрыв ладонью от бьющего солнечного света глаза. — Тим, ты недавно болел, давай повременим, — Акк уже давно понял, что строгим и педантичным родителем ему быть не получится. Тим не спорил и не начинал плакать, чтобы выманить из отца желаемое, он вообще многое понимал и был не по годам смышлённым, но и без этого Акка грызла вина за развод и отсутствие второго родителя у сына, так что он старался быть мягче и чаще уступать. — Ты хочешь что-нибудь сладкое или обязательно мороженое? — Сладкое, — Тим улыбнулся, спрятав руки за спиной в смущённом жесте. — А мишек мармеладных можно? — Можно, — ответил Акк, потрепав сына по макушке. Его чёрные волосы за лето в доме бабушки и дедушки выгорели, став тёмно-медовыми, поцелованными солнцем — как было у него самого подростком. — Подожди меня вот здесь, на лавочке, не уходи никуда, хорошо? — Хорошо, пап. Сидя на лавочке, он беззаботно болтал маленькими ножками. Сердце Акка сжималось от чистой нежности; ещё немного, и от этой открытости, яркости маленькой звёздочки, мягкости может ничего не остаться — Тим станет подростком. Повзрослеет. Возможно, затаит обиду на Акка за то, что тот много работает и не может позволить постоянные прогулки в парке, походы на батуты или в аквапарк — или же всего этого не будет, и Акк зазря переживает. Заставлять сына долго ждать не хотелось. Акк торопливо подошёл к стенду с мармеладом, чтобы взять тот самый, что любит Тим — очень кислый в сахарных крупинках; другой он тоже ел, но не с таким счастьем. Задумался и о том, что дома кончилось молоко и хлеб, потому и не заметил сначала, что взял ту же самую упаковку, что и кто-то другой. — Последняя… — Акк отпустил край пакетика, за который зацепились его пальцы, позволив ему оказаться в руках незнакомого мужчины. — Прошу прощения, могу я вас попросить взять что-то другое? Мой сын их очень любит. Мужчина, едва улыбнувшись, протянул Акку упаковку с нарисованной на ней разноцветными медведями. Акк мельком кинул на него взгляд — красивый, с приятными мягкими чертами лица и ненавязчивым парфюмом. И сердце тут же сжалось от привычной тоски: будучи замужем, он не особо обращал внимания на других мужчин, а сейчас — даже не попрекнёшь. Бывший муж уже давно выстраивал отношения с новым парнем, пока Акк едва ли не кривился от отвращения, думая, что изменяет. — Конечно, берите. Это тоже мои любимые, но я как-нибудь переживу эту потерю. — Спасибо, — Акк ответил такой же дружелюбной улыбкой. — Возьмите вот эти. Тим говорил, что они похожи на эти, но не такие кислые. Незнакомец, кажется, что-то хотел ответить, но его отвлёк телефонный звонок. Акк вновь торопливо поблагодарил и отправился на кассу, чтобы оплатить. О молоке и хлебе он благополучно забыл — пришлось идти в магазин вечером. Перемазанный сахарной пудрой, Тим неторопливо жевал мармеладных мишек, как хороший мальчик откусывая сначала голову. Солнце мягко пекло их головы, горячий ветер трепал волосы, заставляя шевелиться и сотню-другую тяжёлых мыслей в голове. Через неделю — техобслуживание у автомобиля, через три — день рождения Тима. Нужно собраться с духом и вновь позвонить Тонгу, пригласить на десятилетие сына и приготовиться к ещё одному отказу с отмазками, достойными отдельной песни. Быть родителями странным образом повлияло на них обоих, изменив всё то юношеское, что было. Когда им было по двадцать пять — брак, ничего особенного не поменялось, кроме нового статуса. В двадцать шесть — младенец на руках. Акк тогда чувствовал себя абсолютно неподготовленным идиотом, не умеющим справляться с плачущим сыном; депрессия, бывшая до этого времени в долгой ремиссии, обострилась и дала о себе знать не только плохим самочувствием, но и сожалением не только о ребёнке, но и собственном выборе в принципе. Тонг же принял обстоятельства с удивительным оптимизмом для человека, спавшего меньше четырёх часов в сутки. Акк чувствовал вину, но всё постепенно сходило на нет, коррелируя с возрастающей любовью к ребёнку. Тонг же, кажется, наоборот, будто наигравшись, отстранился, когда Тиму исполнилось пять. Им было уже по тридцать один — вроде бы, большинство кризисов должно остаться позади, вот, ребёнок говорит, выражает свои мысли, понимает тебя, но Акк к своему ужасу понял, что дело было совсем не в этом. Тонг перестал любить его. Осознание пришло резко, ударом, стекающим вниз по спине и рёбрам. Болезненно и страшно, что поджималось нутро. Акк уже тогда понимал, что всё кончено и это только вопрос времени, но не решался завести разговор, будто это могло отстранить неизбежное ещё на десятилетие-другое. Ему и не пришлось. Через три года, перед четырнадцатым февраля Тонг рассказал, что уже давно ухаживает за другим, делит с ним ночи, и что им с Акком нужно развестись. Тридцать четыре года Акк встретил бракоразводным процессом и восьмилеткой с проблемами в школе. В тридцать пять полегчало — просто родитель, экономист в юридической компании и блядски свободный мужчина. — Хочу быть старостой, когда подрасту, — неожиданно выпалил Тим, заставив Акка проморгаться от пелены мыслей. — Почему? — Они помогают школе, ходят с красивой синей повязкой, следят за всем. А ещё ты был старостой! — Не думаю, что мне это нравилось. Приходилось мириться с тем, с чем я был не согласен, и поступать не совсем правильно. А ты не умеешь заниматься тем, что тебе не по душе. Вот скажи, солнце, когда ты собираешься ответственнее относиться к своим оценкам по английскому? — Ну пап! — Тим поёжился, отвернувшись от Акка. Он не обижался, папа это знал, тема давняя, ещё с первого класса. — Не знаю, мне не нравится учительница, как будто специально даёт неинтересные и сложные задания! — Тим… — Акк тяжело вздохнул. Не объяснишь ведь девятилетке, что с неприятными людьми придётся мириться всю жизнь. — Это правда важно. Давай постараемся? — Хорошо... Может быть, с новым учителем будет веселее. — Новым? — нахмурился Акк. Родительский чат, напичканный сотнями ненужных сообщений, молчал о действительно важном. — Ага, — Тим, стараясь запить всё апельсиновым соком, начал икать. — Директор школы и учитель английского уходят на пенсию. И придёт кто-то новый. Я узнаю всё завтра и расскажу! — Хорошо. Я надеюсь, что ты приложишь больше усилий, чтобы произвести хорошее впечатление на нового учителя. Договорились? — Ага. А когда папа приедет? Резкая смена темы заставила Акка испытать едва ли не физическую боль. Сказать правду было равно обидеть Тима. Обмануть и дать ложную надежду — потерять доверие в дальнейшем; выгораживать бывшего мужа перед сыном было затеей жалкой, но и настраивать против — такое себе. — Не знаю, солнце. Он много работает, и ему сейчас некогда, но он очень хочет свободное время провести с тобой. — Он меня больше не любит, — не вопрос даже, утверждение. Акк тяжело выдохнул, опустив подбородок к груди. Не скажешь же сыну, что, скорее всего, он прав и Тонг вообще никого любить не умеет: ни родителей, с которыми рассорился, будучи двадцатилеткой без мозгов, ни мужа, которому изменял два года их брака, ни сына, в жизни которого после развода он появился от силы пару раз, и тот, последний, был год назад, на девятилетие. Ему не стоило заводить семью в принципе, человеком был неподходящим: любил свободу, мальчиков помладше и алкоголь по пятницам. А на Акка, как и всегда, легла абсолютно вся ответственность. Он уже давно привык к этому. — Неправда, Тим. Не думай так. То, что папа больше не любит меня, не означает, что он забыл о тебе. Ты по-прежнему его любимый ребёнок, и это не изменится. Тим ничего не ответил, но ему и не нужно было говорить — Акк по осторожным изменениям в его лице, мимике и жестам маленьких рук понял, что он не верит. Был бы подростком, наверное, ответил Акку — что тот несёт чушь, а от второго отца не было ни слуху ни духу по меньшей мере год. Весь вечер у Тима не было настроения. Он не хотел понедельника, не хотел идти в школу, не хотел рано засыпать и не хотел разочаровываться в ушедшем папе. Его сердце оттаяло только перед сном, когда Акк негромко читал сказку своим самым нежным голосом, который доставался только сыну. — Принцесса созвала всех придворных и спросила, какой награды заслуживает человек, который, рискуя собственной жизнью, спас ее. Все придворные единодушно ответили, что такой человек достоин королевской короны. «Тогда перед вами сидит ваш король», — сказала принцесса, указывая на Джадду. Так сын бедного рыбака стал королем Сиама, — на последних строчках Акк с тихим хлопком закрыл книгу, зевнув. Сказки действовали сонно и на него тоже. — Может быть, ещё одну? — Завтра рано вставать, котёнок. Мы ещё успеем прочитать много сказок, — Акк поправил сползшее на пол одеяло. Тим грустно вздохнул, но послушно прикрыл глазки. Пятью минутами спустя его дыхание выровнялось, а рот едва приоткрылся — он спал вот так, иногда слюнявя подушку. Акк заварил себе чай, открыл окно в потемневший воздух города, впустив его влажный жар. Год уже прошёл, а перестать об этом думать не получается — останешься едва наедине с самим собой, и мыслей рой лезет, журча. Всё было к лучшему, правда — лучше поздно, чем никогда, узнать, что человек тебе не подходит, понять, что он больше не выбирает тебя. Несмотря на боль, страхи и сожаления, Акк принял всё довольно спокойно, никого не просил, не умолял, не ждал обратно — наверное, сказалась врождённая тревожность, диктовавшая предусмотреть все возможные неблагоприятные варианты развития событий. Да и по большому счёту скучал Акк не по человеку, а воспоминаниям и обстоятельствам — семья, счастье, ощущение дома и близости. Когда есть к кому прийти, кого обнять и к кому возвратиться. И заново начинать всё не хочется. Рассказывать, узнавать, притираться, и дело тут совсем не в чувствах и их наличии. Найти кого-то не было проблемой — Акк выглядел гораздо моложе и часто становился объектом ухаживания у кого-то помладше, считающих, что он пришёл в школу за братом или сестрёнкой. Сделать же кого-то частью своей жизни... сложно. Кажется, взрослые это разучаются делать, отпадает необходимость, как в младенческих рефлексах. Вышедшему с отпуска Акка первый рабочий день дался куда тяжелее, чем обычно. За время его отсутствия накопилось достаточно документов на проверку, которые пришлось разбирать до самого вечера. Тима со школы забрал Кхан — старый приятель Акка ещё со времён университета, — поэтому с сыном они увиделись только вечером. Ожидая ужин, Тим оглядывался из стороны в сторону, заламывал пальцы и усиленно ковырял что-то в столе. Акк хотел вначале спросить, сделал ли он уроки, но беспокойство ребёнка заботило его куда больше — он редко был таким, чаще рассказывая сразу же, что произошло. — Солнце, ты хочешь мне что-то сказать? Весь извертелся, — произнёс Акк, поставив перед Тимом небольшую тарелку с супом. — Опять горло болит? — Да нет… — Обещаю, я не буду ругаться, — Тим спрятал руки под столом, искусав нижнюю губу от волнения. — Моих родителей вызывают в школу, — выпалил Тим, видимо, потратив всю решимость.