Shout for me

Кость крыла протестующе хрустит. Аластору достаточно лишь самую малость сжать пальцы на основании крыла, чтобы хрупкая кость треснула. Хаск тихо хрипит, стискивая клыки. Аластор расселся на его спине и легко проходится по чужим крыльям. Движение, что по началу кажется ласковым, заканчивается новой порцией пронзительного хруста. Крылья — это самое больное место для всех, у кого эти крылья вообще есть. Это происходит не впервые. Когда-то Хаск ещё пытался сопротивляться. Он старался, прикладывал все силы, лишь бы не радовать Аластора своими страданиями. Но это время давно прошло. Сейчас Аластор прекрасно знает, что нужно сделать, чтобы причинить своему рабу больше боли с минимумом вреда. Под его руками сильная спина, из которой произрастают эти крылья, что так беспомощно дрожат в его Аластора когтях. Мягкий пух легко липнет к пальцам, что вновь с притворной нежностью зарываются в мягкую шерсть на спине. Аластору почти нравится, что достаточно лишь пары плавных движений, просто погладить от затылка до лопаток, огладить основания крыльев и вернуться обратно не касаясь против шерсти, чтобы его подчиненный невольно расслабился и зазвучало предательское урчание. Улыбка Радиодемона становится шире, и он продолжает нагнетать. Ласково почесывает за ушами и вновь проходится по спине, наслаждаясь тем, как несмотря на боль и страх, звериная природа берет верх, а спина под ним гибко изгибается. — Не сдерживайся, друг мой, — шепчет Радиодемон, и Хаск понимает, что это значит. Именно сейчас Аластор почти плотоядно облизывается и вонзает когти в такую беззащитную расслабленную спину. Когти черкают по костям лопаток и чертят лини ниже к пояснице. Хак дергается в беспомощной и безнадежной попытке сбросить с себя мучителя и кричит. Тихо, задушено, а затем раздается чавкающий звук, и вместо надрывного крика боли звучит лишь нераздельное мычание. Аластор хмыкает. Всего на миг его удивляет, что Хаск все ещё находит в себе силы ему противиться. Хаск готов вонзить клыки в собственную лапу, давясь собственной кровью и шерстью, лишь бы не доставлять Аластору удовольствие своими криками. Но это все ещё прекрасно. Потому что даже это всего лишь жалкие потуги того, кто сломлен. Сломлен давно и им, что, безусловно, льстит. Аластора не интересует обычная для многих в аду близость. Он не любит прикосновения. Есть очень мало тех, чьи прикосновения его не раздражают. Возможно, дело в доверии, но Радиодемон не верит никому. А возможно, дело в том, что Хаск, как бы он ни ворчал в обычное время, пытаясь делать вид, что все в порядке, сейчас восхитительно покорен. Беззащитен, в полной его власти. По этой причине Аластор мог бы простить ему его слабость и попытку воспротивиться. — Если я сказал кричать, ты будешь кричать, — усмехается Аластор, обдавая ухо Хаска леденящим душу дыханием. — Ведь я пока так добр, и ты можешь кричать только для меня. А в следующий миг его клыки впиваются в мякоть крыла у самого основания. Клыки разгрызают перья так легко, словно это сахарные палочки, и он сглатывает горячую кровь. Привычно вкусную, но не надоевшую. И вот теперь кот кричит. Нет, надрывно воет, разгрызая от боли собственную ладонь, давится кровью и продолжает выть. Потому что клыки Аластора ещё крепче впиваются в его плоть, пережевывают мясо вместе с шерстью и ломкими перьями. Потому что даже сожрав кусок плоти с крыла своего подчиненного, Аластор не успокаивается, вылизывая разверстую глубокую рану, которая наполняется кровью, и проходится языком по оголенной розовеющей кости. Разгрызть ее — и Хаск навсегда потеряет правое крыло. И Хаск это тоже отлично понимает, радуя этими восхитительно жалобными звуками. Аластор прочти трепещет, ощущая, как бьется сердце в груди. Сейчас в его руках беззащитное тело того, кто когда-то считался сильным и уважаемым. Он когда-то был известен. И Аластора так заводит этот факт, что он проходится нарочито ласково ладонями по бокам, давая время на передышку. Он знает, что принадлежащая ему душа не может сопротивляться. Да и за попытки сопротивления всерьёз он мог бы даже убить. Но эта беспомощная непокорность. О, Аластор прямо ощущает, как Хаск торгуется с собой. Мол, если он послушно будет кричать от боли, то ее станет самую малость меньше. Но если он так поступит, то не сможет себя простить. И Аластор улыбается, ощущая, как уже затихшее урчание вновь вибрирует под его пальцами. Но уже не от спокойствия, а серьезно наоборот. Сегодня он порядком разозлился. И первые мгновения всей беготни он хотел было схватить самодовольного белобрысого коротышку и отодрать ему его крылья. Но было сразу две проблемы. Первая — это отец Чарли, и Аластор не хочет портить с ней отношения. Вторая… это гребанный Люцифер, который на данный момент мог бы превратить Аластора в кровавую кашицу просто захотев. И Радиодемон честно пытался выпустить пар. Дать волю жестокости, когда появились глупцы пришедшие за мимзи. Вот только это не сработало. А этим же днём Хаск неслабо его разозлил. Впрочем, Аластор мог позволить себе быть честным с самим собой. Он это делает, потому что может и хочет. Потому что так сладка на языке беспомощность того, кто полностью в его власти. Того, кто все ещё пытается общаться с ним на равных. Того, кто пусть и внутренне, но сопротивляется. Того, кто даже не хочет себе признавать, что является чьей-то собственностью. И все же, слушая урчание под липкой от крови шкуркой, Аластор и сам невольно успокаивается. Упивается властью, этим ни с чем не сравнимым кайфом, затем ёрзает на чужих бёдрах для удобства, проходится ладонями по бокам и спине ощупывая мышцы, в которые будет так восхитительно запустить клыки. Сам урчит, а затем перехватывает нервно дрожащий хвост и… внезапно осознаёт некий до одури смешной факт. Стояк, которым он трется об затянутую в штаны хвостатую задницу. Сбивчивое дыхание и сердцебиение тоже в наличии. У Аластора вырывается немного растерянный смешок. И очевидно Хаск это тоже осознаёт, потому что его прошибает дрожь. Нервная и леденящая. А урчание утихает. И это неожиданно злит. Мол, когда ещё радиодемон так нежничает, а этот неблагодарный кошак позволяет себе наглость это не ценить. Аластор резко слезает, переворачивает свою собственность так, чтоб заглянуть в глаза, и, игнорируя хруст повреждённого крыла, плюхает спиной на кровать. Плевать, что простыни точно промокнут от крови. В его руке материализуется зелёная цепь, и он нависает над своей жертвой, властно наматывая цепь на кулак. Ему… нравится ужас в этих янтарных глазах. Нравится то, что страх перед ним так силён, но… —Мне кажется, ты не был так напуган даже тогда, как я провел с тобой ту маленькую воспитательную беседу, — произносит Аластор, а пространство начинает пестреть помехами. Хаск не сводит взгляда с его лица, непрестанно дрожит, и когда расстояние между ними сокращается ещё больше, его ужас становится столь плотным, что его, кажется, можно попробовать на вкус. Аластор тянется ближе, почти собираясь слизнуть с уголка рта Хаска его же кровь от изувеченной сейчас лапы. Вместо этого облизывает изуродованную ладонь со следами чужих клыков. Он почти пьет концентрированный ужас, наслаждаясь его вкусом. И… до него наконец доходит. Аластор настолько далёк от всего этого интима, что не смог понять сразу, на что похожи его действия. Он… мог бы продолжить. Снять изгвазданную в крови одежду, развести бедра… Это сиюминутный порыв. Сродни желанию попробовать плоть ангела. Возможно, сейчас это будет даже любопытно. Вот только… Хаска это сломает. Доломает окончательно в ничто его хрупкую сахарную броню. И, казалось бы, не это ли Аластору нужно? Но нет. У него уже есть сломанная игрушка. И одной Нифти ему достаточно. Аластор убирает цепь, чуть отстраняясь. Хмыкает от удивления, что проглядывает сквозь пелену ужаса в кошачьих глазах. — Дружище, хочешь джамбалайи? Уверен, это поможет тебе восстановиться быстрее! — полностью меняет тон Аластор. Так, словно рубильник радио переключает. Он не станет говорить, что не опустится до изнасилования. Потому что скорее всего соврёт. Не станет говорить, что поступать с Хаском он так не станет, потому что прозвучит это странно и глупо. Хотя как раз тут он, возможно, будет честен. — Я… — теряется Хаск. — Нет… — он осекается, ловя недобрый блеск в глазах хозяина. — Как хочешь, — обреченно выдыхает он. Наконец звукоизолирующие чары спадают с его комнаты, и он позволяет себе выдохнуть. Ненадолго, перед тем, как Аластор потащит его через портал прямиком на кухню. Но Хаск до последнего не уверен в том, что Аластор не захочет приготовить что-то из него. Аластор не собирается успокаивать и убеждать. Ему кажется, что он добил свой лимит милосердия на многие месяцы вперёд. Разве что мягко придерживает кота за плечо, когда тот оступается на ходу от слабости. Но это же мелочи, правда? А то, что Хаск скорее всего после ужрется до скотского состояния и будет плакать в жилетку Энджела, словно потерянный котенок… Это уже совершенно иные подробности, на кои Аластору наплевать. Ну или он просто сам в это верит. Разница так-то в голове.