─────────
Больше здесь делать было нечего. В конце-концов, Коноха скопировал все нужные данные. Предусмотрительно отключив систему автонаведения, они отправились тем же путем, что и пришли. Какое-то время голем должен был перестать стрелять во все, что движется. Небо на горизонте уже потемнело к моменту, как они вышли к излучине каньона. Коноха, погруженный в тяжелые раздумья, плелся следом за Дайшо. Тот резко остановился, пригибаясь. Подняв голову, Коноха заметил костер впереди. Но ведь когда они шли днем, здесь никого не было! Когда же люди успели подойти? — Пойдем поздороваемся? — Коноха вышел вперед и потянул Дайшо за запястье, обрадованный, что они не одни в бескрайней пустыне. — Не нравится мне все это… — проворчал Дайшо, влекомый силами Конохи. Он не особо сопротивлялся, но и не горел желанием подходить к незнакомцам. У костра сидели трое человек, и двое из них… были связаны. Третий же веселился, заливаясь хохотом и запивая жидкостью из бурдюка. — О, вы явились, — он добродушно похлопал по месту рядом с собой. — Присаживайтесь. Я тут все равно ненадолго, могу завтра проводить до выхода из каньона. Коноха, не замечая упрямства Дайшо, сел рядом, удивленно поглядывая на незнакомцев. Дайшо же так и остался недоверчиво стоять, скрестив руки на груди. Мужчина рядом с Конохой хохотнул и снова отхлебнул. Он был одет в зеленую накидку, расшитую причудливыми ромбическими символами, на мощной груди покоилось ожерелье из монет, вычурное и броское. Однако при нем не было никакого оружия несмотря на то, что повсюду в пустыне рыскали наемники. — Я — Бокуто Котаро, значиться. А вы двое? — он указал пальцем на Коноху и Дайшо, по-птичьи приподнимая брови. — Разве вы не в курсе, раз знали о нашем приходе… — начал было раздраженную фразу Дайшо, но Коноха быстро его прервал, добродушно улыбаясь: — Я — Коноха, это мой спутник — Дайшо. Я путешествую по пустыне, изучаю древнюю мех… архитектуру, — Коноха неловко запнулся, ловя на себе колкий взгляд сбоку. — Ясненько. — Бокуто деловито закивал, и его встопорщенные черно-белые волосы закачались туда-сюда. — Что ж, конкретно о вашем приходе я не знал. Но грохот взрывов — сами понимаете, слышно из любой точки пустыни. А местные этот каньон обходят стороной. Вот мне и стало интересно. — Ради простого интереса не шатаются по пустыне, — вставил Дайшо. Коноха быстро обернулся, умоляя одними только глазами не щетиниться, потом развернулся и обвел ладонью остальных невольных слушателей: — А почему остальные связаны? — А, эти? — Бокуто похлопал одного из них по плечу. — Они топтались здесь целый день, выискивая что-то. Пустынники просто так не будут рыскать, если только не знают о чем-то конкретном. У меня на такое глаз наметан. — В каком смысле? По шее Конохи пробежался холодок, когда он почувствовал, как Дайшо наклонился к его уху. — Это один из главарей Бригады Тридцати, — вполголоса уточнил Дайшо. Как же неловко вышло! Он, наверное, потерял лицо перед этим господином. — Точно-точно, — засмеялся Бокуто, — я их главарь, но меня с ребятами отослали подальше от Академии, сторожить сосланных в Аару и следить, чтобы пустынники не переходили местным дорогу. Иногда я выбираюсь в пустыню по поручению Матр или когда становится слишком беспокойно. — Так что же случилось тогда? — холодно поинтересовался Дайшо, щурясь. — Что произошло, что ты выбрался настолько далеко от Аару, бригадир? Бокуто сощурил один глаз и присмотрелся к Дайшо. Пару секунд они мерили друг друга нечитаемыми взглядами, пока наконец один из связанных пустынников не замычал. Бокуто вновь усмехнулся: — А ты, дружище, не пустынник ли часом? Я свой народ узнаю издалека. Одежда не наша, говор тоже, но повадки… Их не искоренишь даже со временем… — Ты обознался, — оборвал Дайшо. Бокуто тяжело вздохнул, но препираться дальше не стал. — Дело ведь вот в чем: в Академии недавно знатно пошумели. Не знаю, кто так умудрился подгадить ученым, но в Пустыню отправили самых лучших Матр. Едва не впутали генерала махаматру, а ведь пацан бы тут же нашел виновного. Но он сейчас в отъезде, так что послали других. Нашим тоже маякнули, так что многие сейчас ищут виновников. Говорят, что неизвестные выкрали секретные документы прямо у них из-под носа! Не знаю, что они замышляют, но знания не должны попасть не в те руки. Коноха тут же понял, кого конкретно ищут. Он едва не выдал себя, неловко шевельнувшись, когда рядом сел Дайшо, будто бы невзначай двинув его плечом. Ох уж этот мастер «непрямых» намеков. — А связали вы их потому что… — Как я уже сказал, они не просто так тут рыскали. Но как бы я их ни расспрашивал, они несут ересь о вернувшемся божестве пустыни. Я намереваюсь отконвоировать их в Аару, где остался мой хороший друг. Он-то мне и поможет разобрать тот бред, что они несут. Коноха переглянулся с Дайшо. Хоть тот и выглядел сердитым, но сил у него препираться не было. — Мне вот интересно. Что ж там было в големе? — Бокуто почесал подбородок, пристально глядя на Дайшо. — Ничего интересного, — не моргнув и глазом, соврал Дайшо. — Вход внутрь перекрыт печатью Академии. Мы провозились весь день, но так и не смогли ее вскрыть. Коноха почел за лучшее активно кивать. Если Дайшо считал, что нечего остальным знать об их настоящих делах, то и Коноха не будет его подставлять. Бокуто перевел взгляд с одного на другого и хлопнул себя по коленям. — Жалко, жалко. Я думал, хоть кто-то расковыряет эту колымагу, которая торчит здесь с Великого Бедствия. — Что за бедствие такое? — уточнил Коноха. — Сколько лет живу — не слышал о таком. — Возможно, оно просто не затронуло твой дом, пацан. В пустыне уже мало о нем помнят, информация просто истерлась. Никому не хочется вспоминать, что в Пустыне второй раз на веку разверзлась Бездна, откуда хлынули страшные монстры. Говорят, что где-то там была дверь в подземное царство Дахри. Эти существа, они разрушали все, до чего добирались. Они не принадлежали нашему миру, понимаешь? Бедствие уничтожило многие регионы Тейвата, добралось до самых укромных его уголков. Даже Архонты были вынуждены взять ситуацию в свои руки. Коноха охнул, уставившись на Бокуто. Возможно, именно поэтому стражи руин разошлись по всему свету? — Никому не хочется, чтобы твой дом становился причиной мирового бедствия, — тихо проговорил Дайшо, уставившись в землю. Они просидели до самой ночи, разговаривая о том о сем. Когда небо укутала тьма и высыпали первые звезды, они двинулись в путь. Коноха не мог перестать любоваться тому, что звезды здесь были, как на ладони. В пустыне все чувствовалось нереально близким. Словно он вот-вот мог поймать звезды руками, стоит только подпрыгнуть. Веки налились тяжестью. Коноха привалился к Дайшо, не найдя более подходящего места для сна. Он так устал. Ему так не хотелось больше искать. Помедлив, Дайшо издал негромкий вздох и переложил его на покрывало рядом. Коноха больше ничего не чувствовал, лишь посапывал во сне. Дайшо занес руку над мальчишескими волосами в необъяснимом порыве погладить и тут же осекся: за ними наблюдал пронзительным взглядом Бокуто. Пленники уже развалились вокруг и видели второй сон, и лишь Бокуто Котаро сохранял бдительность. Так Дайшо и не стал ничего делать, просто приняв медитативную позу и сцепив руки в печать.☽◯☾
С каждым разом странные видения становились привычнее. Коноха не мог ни избавиться от предательского шепота, ни перекричать его. В них он вновь и вновь становился Суфьяни, будто Джинн намеренно проецировало все пережитое мальчишкой. Только вот от объема информации голова кружилась так, что иногда он не мог разделить, где сон, а где явь. Издевающиеся стражники никуда не делись. Хоть Суфьяни и перевели в более просторную комнату с кроватью, из которой он мог самостоятельно выходить, победа над противником не возвысила в чужих глазах. Изворотливый чертенок день ото дня слушал, какой он хилый, но тренироваться было не с кем. Мышцы с непривычки болели еще сильнее. Он заставлял себя закрывать глаза на плевки в свою сторону. Подружиться со стражниками так и не удалось, зато остальные слуги стали относиться к нему снисходительно. Некоторые дети, трудящиеся в поле, даже начали воспринимать его как равного. Еще бы: отмудохал такую занозу в заднице! Как-то раз Суфьяни остался после работы на дворовой кухне. Он намывал огромный чан, когда показались головы рабочих. Те шли с пашен подобно теням в ночи. Люди были загружены торбами с зерном, фруктами и другой провизией. Сумки поменьше были отданы детям, сопровождающим взрослых. Тем, что не подошли хозяевам по причине неказистой внешности. Работа в таком раннем возрасте неумолимо искажала детские тела, делала их горбатыми, иссохшими, иногда уродливыми из-за рабочих травм. Работники сгрудились во дворе, делая передышку, и отпустили детей поиграть. Одну из них сверстники с воплями загнали в угол. Словно шакалы, обступившие крохотную лань. Малышка была такой же тощей и одичавшей, как и Суфьяни в первый день в имении. Дети кричали и тыкали девочку под ребра, тянули за тощие пальцы. Она опустилась на колени и накрыла голову руками, лишь бы не трогали. Когда всем надоело ее тюкать, дети нашли новую жертву и убежали. Девочка так и осталась там, где была, и ее тельце содрогалось от молчаливого плача. Суфьяни отложил котел, рассудив, что он тут никому не понадобится. Сорвал колосок, росший у ограды, подошел к ребенку и опустился на колени. Помолчал, не зная, с чего начать. — Негодяи уже убежали, — негромко позвал он. Девочка замерла, опасливо прислушиваясь. Он помнил, каково это: бояться каждого шороха, каждого обидчика. Когда не можешь дать сдачи. Помнил, как боялся, когда кто-то хотел к нему просто прикоснуться, а оттого не смел спугнуть малышку. Она опустила руки и отсела подальше. В ее взгляде читался страх. Суфьяни огляделся, но так и не нашел родителей. Вероятно, она была сиротой, которую просто оставили на вилле. Тогда он протянул колосок: — Держи. Он терпеливо ждал, пока девочка не возьмет его в руки. Спустя время детское любопытство взяло вверх: она схватила травинку и покрутила в руках, поднимая непонятливый взгляд. — Это колосок. Растения, которые собирают взрослые на поле. По выглядывающим из соцветия зернышкам можно гадать, выдергивая одно за другим. Например, когда плохие ребята подвернут ногу и упадут. Девочка помолчала, а потом тихо засмеялась. Этот смех был сродни чуду: на мокром от слез лице застыли смешинки. — Ты забавный, — сообщила она свое наблюдение. Суфьяни улыбнулся в ответ. Просто он знал, как тяжело по жизни приходится тем, у кого из опоры и поддержки только собственная вера. — Меня зовут Суфьяни. Ты работаешь в полях со взрослыми? — Да. — Она задумалась, припоминая что-то. — Я сортирую орешки. Взрослые говорят, что я слишком глупенькая для другой работы, а в дом меня не пускают. Они помолчали, задумавшись каждый о своем. Суфьяни было неловко продолжать разговор: его самого пустили внутрь только потому, что кожа была достаточно светлой. Малышка немного расслабилась и подняла голову повыше. Он понял, почему дети заостряли на ней внимание: лицо исказил шрам наподобие ожога, плохо затянувшийся, малиновый по сравнению с темной кожей. — Меня Латифой зовут. — Хорошо. Ты не против, если я буду звать тебя малышкой Лати? — Братик, но ведь ты и сам ненамного старше! — Девочка насупилась и запунцовела от смущения. Он засмеялся так заразительно, что Латифа не могла не подхватить. Так он нашел себе первого друга. Латифа, как и другие слуги, работавшие в полях, довольствовалась скудной похлебкой и часто недоедала. Дети отбирали у нее еду и фрукты. Один раз Суфьяни потребовал их обратно, как следует припугнув драчунов тем, что гнилые фрукты станут гнилой плотью прямо у них во рту. Однако это не помогло. Тогда он придумал другой, более хитрый план. Уже некоторое время он работал на кухне разносчиком. Каждый раз, когда пышные господские застолья заканчивались, недоеденное выбрасывали слуги. Считалось, что пищу с господского стола недостоин пробовать ни один раб, будь он хоть высокого, хоть низкого ранга. Крайне дурацкое правило. Ведь совсем необязательно избавляться от сочных, нетронутых фруктов, которыми еще можно накормить. Когда он впервые преподнес малышке дар в виде целого персика зайтун, девочка шарахнулась, как от прокаженного. — Не бойся, — хмыкнул он и надкусил сладкий персик, — оно не отравлено. Видишь? Суфьяни показательно откусил еще кусочек. Она сначала принюхалась, как дикий зверек, и долго не могла решиться. Потом забрала фрукт и немного отбежала, от смущения прячась лицом к стене и пытаясь распробовать доселе не виданное лакомство. Гостинец ей так понравился, что она попросила еще. Каждый раз она радовалась, как трехлетний ребенок при виде новой игрушки, а сам Суфьяни чувствовал себя немного лучше, глядя на ее довольное лицо. У Конохи сердце кровью обливалось, пока он смотрел на рабскую идиллию. Но так же… Так ведь не должно быть? Неужели все это было в пустыне прошлого? Прошел год, затем второй. Суфьяни освоился с другими слугами и иногда выручал их: где-то советом, где-то посильной помощью. Поговаривали, что о нем справлялась даже госпожа Мадина, другая наложница господина Арефа. Она появлялась в помещениях для прислуги чаще остальных и заботилась о подданных, узнавая о новичках и стариках. Сам Суфьяни ее ни разу не видел вживую, но часто слышал о ней из рассказов Басмы. И уж точно никак не ожидал увидеть ее в самый неподходящий момент. В один из вечеров он передал Латифе новые сладости, а сам отошел по делам. Все было хорошо ровно до того момента, пока не послышались звуки ударов. Выбежав на улицу, он увидел, как стражник отвешивает подзатыльников Латифе, вопя: — Да как ты посмела, маленькая негодница! Воруешь у господ, пока никто не видит? Ты разочарование милостивого царя Дешрета! С этими словами он достал парные сабли. Недолго думая, Суфьяни прихватил стоящую рядом швабру. Оружием ее не назвать, но какое-то время защищаться ею можно. Он выскочил вперед, встав между девочкой и стражником. Кажется, это был тот же человек, что пару лет назад бросил его в камеру. Он удивленно заломил брови: — Какого черта?! — Не трогайте ее! — прикрикнул Суфьяни, сам не веря неожиданной смелости. Ослушаться приказа стражника было равносильно самоубийству. — Сейчас ты получишь, паршивец, — нехорошим голосом сообщил стражник, раскручивая клинки. Их остановил короткий, но властный приказ «Стоять». Все, кто был, встали как вкопанные и обернулись к источнику голоса. Мужественная высокая женщина в легких доспехах стояла, опираясь на рапиру, и недобро смотрела на стражника. — Почему этот малыш смелее взрослого мужика, считающего, что вправе обижать детей? Ты поднял на малышку руку только потому, что она съела хозяйский фрукт? — Но, госпожа, слуги не должны распускаться… — Молчать! Говорить будешь только тогда, когда я велю. Так вот, — она обернулась к Латифе и поманила ее пальцем, — малышка, почему дядя приставал к тебе? — Он… — Латифа сделала пару шажков и остановилась, на глаза у нее начали наворачиваться слезы. — Я… Он… Я не… — Прошу простить мне мою дерзость, — Суфьяни подал голос, низко склонившись и вознеся руки в почтительном жесте, который выглядел нелепо вкупе со сжатой в пальцах шваброй. — Я позволил себе смелость накормить ребенка, у которого отбирали еду сверстники. Я позволил себе лишнего, встав на пути у стража порядка. Прошу наказать меня по всей строгости, как верного слугу государя Дешрета! И склонил голову еще ниже, зажмурившись. Теоретически его ждала не только публичная порка, но и отлучение от обязанностей. Это был высокий риск, но не позволять же ребенку отвечать за всех… Женщина — нет, госпожа Мадина — медленно хмыкнула и погладила Латифу по голове. Девочка вздрогнула, но сдвинуться с места не смела. — Я обязательно рассужу это происшествие по всей строгости законов славного города Гюрабада. А пока что, — она указала на стражника, — ты отправишься к капитану за наказанием, а вы двое, — она внимательно посмотрела на Суфьяни, который от такого съежился, — идите отдыхайте. Я скажу Басме, чтобы она позаботилась о малышке и о том, чтобы юношу наградили за проявленную храбрость. И была такова. На следующий день все узнали, что стражника с позором изгнали из поместья. Басма обняла детей и обещала, что обязательно позаботиться о Латифе и заберет ее с поля в дома для слуг. Суфьяни вздохнул с облегчением. Но чего он точно не ожидал, так это того, что госпожа Мадина расскажет о его поступке господину Арефу и тот, приметив мальчика, позволит посещать господский дом. С этого момента его переодели в изумрудную тогу с открытой грудью и легкие штаны. Затем добавилось и ожерелье усих, выполненное в форме сокола. Словно символ власти царя Дешрета и преданности хозяевам, его крылья покоились на угловатых плечах. Волосы было приказано отращивать и нанизать украшениями, которые разрешалось носить только слугам высокого ранга. Он стал не просто разносчиком еды, а маленьким помощником в господском доме. Стражники зауважали его. После небывалого случая Суфьяни встретил командира, который вынес приговор нерадивому стражнику. Дело было ночью. Он шел сквозь двор, когда приметил грозную фигуру крепко сбитого мужчины. Тот обернулся и кинул Суфьяни одну из парных сабель. Он ловко поймал ее и вопросительно уставился на клинок. А ведь она была подписана инициалами провинившегося! Суфьяни держал ее в руках, словно дань прошлому. — Рефлексы у тебя есть, но ручонки слабоваты. — Покачал командир головой. — Не ты ли тот самый пацан, что приложил дикого каракала? У тебя есть задатки бойца, но, боюсь, с такими бирюльками хозяева не отпустят тебя сражаться. Суфьяни молчал. С тех пор он и правда не имел возможности оттачивать свои боевые навыки, да и незачем было: для помощников в господском доме главным оружием были правильно подобранные слова. — Так докажи, что хочешь научиться драться. — Капитан кивнул в сторону кактусов у обочины. — И я научу тебя паре приемчиков. Суфьяни неуверенно склонил голову в знак согласия. Все последующие ночи он тренировался, пытаясь сбить плоды с кактусов одной саблей. Часто это заканчивалось исколотыми пальцами рук и ног, но мальчик не останавливался. В конце-концов, не зря же его прозвали изворотливым чертенком? Спустя полгода он смог доказать, что достоин обучения. Так начались его секретные ночные тренировки. Суфьяни был вне себя от счастья, ведь он не только заручился поддержкой господ, но и мог развивать боевое искусство у капитана.