☽◯☾
В едва обжитом доме на окраине Коноха засыпал беспокойно. Назойливый шепот джинна в ушах входил в привычку, слова сливались в монотонный звук, а звук превратился в ничто, разверзаемое только инородной реальностью Пустыни. Он снова бродил по чужим снам, которые больше походили на историю мальчика, заснятую на кинопленку. Коноха понял, что сидит у озерца позади роскошной виллы и смотрит в воду на отражение. Он испугался в ту ночь, что избил сокамерника до смерти, но позже дверь отворили стражники. Они забрали тело, но куда — не ответили. Весь день Суфьяни ходил, как пришибленный, даже приказы выполнял механически. Поздно вечером его поймала за руку Басма. То была улыбчивая пухленькая служанка, которая, похоже, любила помогать всем, кто ей попадался. — Эй, как тебя… — женщина резко вскинула руку, и Суфьяни спешно потупил глаза. Как наказывают в поместье тех, кто оступился? Суфьяни инстинктивно прижался поближе к стене, припадая на колени и закрывая голову руками. Мимо них проходили другие слуги, спешащие в господский дом и одаривающие их странными взглядами. Басма сжала пальцами переносицу и поморщилась: — Послушай, никто здесь не собирается тебя избивать, если ты только не убьешь кого случайно. — Она хохотнула, а мальчик только сильнее съежился, вспоминая неподвижное тело. — Так что скажи уже свое имя, а то вечно экать как-то неохота. Мальчик поднял глаза. Коноха, ставший невольным свидетелем его жизни, отметил взгляд — внимательный, осторожный, оценивающий, — который едва ли походил на взгляд семилетнего мальчишки. — Суфьяни… — пробормотал он. Басма тепло улыбнулась и похлопала его по голове, разметав болотно-зеленые волосы. — Так-то лучше, ибни. Выглядишь как заморыш; что вас там, совсем не кормили в Общине? И откуда столько шрамов? Не приведи Дешрет такому вновь случиться, над тобой еще работать и работать. В тот же вечер она подняла на уши служанок. Те окружили мальчика и заставили раздеться, намывая каждую царапинку, каждый синяк с такой тщательностью, будто полировали посох царя. Мальчик так застеснялся, что алеющие щеки были видны даже в слабом свечном свете. Лохмотья забрали, выдав вместо них мешковатую рубаху с узеньким пояском да грубые штаны. И без того короткие волосы сзади остригли, оставив только неровную длинную челку. Суфьяни все упрашивал не трогать ее, как память о пережитых днях в Общине. На шею вместо рабского ошейника надели бронзовый обруч, а на ноги — прочные браслеты, с которых свисали цепочки, позвякивающие при каждом шаге. Уже не кандалы, но напоминание о том, чего у него никогда не было: о свободе. — Первое правило хорошего слуги: двигаться бесшумно и незаметно. — Басма указала на такие же браслеты у себя на ногах. Те уже вросли в кожу, но женщина, казалось, сроднилась с ними. — Если ты как следует постараешься, хозяева наверняка продвинут тебя по службе. — А кто наши хозяева? — Ты наверняка уже видел госпожу Мавиле. Это она выкупила тебя с невольничьего рынка Гюрабада. Прелесть, а не женщина. Жаль только, что одна из множества наложниц господина Арефа. Другие не такие мудрые и кроткие, так что придется тебе самому подбирать к ним подход. Суфьяни кивал, наматывая на ус. Он немногое знал о господах, но из рассказов старших рабов слышал, что господа могут быть и жестокими, и злыми. Иногда — справедливыми. И если раб провинился, то в худшем случае его убьют, в лучшем — вернут обратно в Общину. Суфьяни не устраивал ни один из вариантов. Он планировал остаться здесь, даже если ему придется пережить еще много страшных ночей в камере. И вот теперь он смотрел на отражение, припоминая разговор с Басмой и неожиданную заботу служанок. После плевков да тумаков в Общине эта забота казалась до боли странным и непривычным явлением. Как будто помутнение рассудка или мираж; казалось, что рано или поздно он развеется. Из пруда на него смотрел семилетний мальчишка: узкие раскосые глаза, несвойственные подданным Аль-Ахмара. Несуразное тело, за которое то и дело норовили ущипнуть старшие, слово пытаясь выровнять его. Посмешище для мальчишек из Общины, дикий скорпионенок без яда для жителей поместья. Близилась ночь. За спиной в отражении появился стражник, ждавший, когда мальчишка подымется и пойдет следом, как послушный раб. Основная вахта уже закончилась, так что стражник успел выпить и расслабиться, спокойно дожидаясь его. Что, если попытаться напасть на него и сбежать на волю? Суфьяни провел пальцами по темно-зеленой челке и сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Нет, так нельзя. Стоит начать новую жизнь. Его привели в ту же камеру и заперли на ключ. Суфьяни попытался попросить стражника хотя бы о покрывале, но тот отмахнулся: — Вот станешь хорошим рабом, отличишься — будет тебе тряпка. У Суфьяни снова сердце ходуном заходило. Сокамерника уже водворили назад, но ножа при нем больше не было. Оставался, конечно, вариант задушить во сне, но если чье-то убийство и правда повлияет на пребывание здесь, то лучше не станет. Суфьяни опасливо приблизился к мальчишке, крепко сжимая кулаки. Тот валялся на сене и крепко посапывал. От него несло крепким амбрэ, миазмы которого разлетались по маленькой камере. С виду они были ровесниками. Так зачем же стражникам накачивать ребенка вином за бесплатно? Суфьяни перебирал в голове сотни вариантов, но остановился на том, в котором попойка была формой азартных игр у стражников. Сегодня Суфьяни получил неплохую передышку на ночь. Он сел в другой угол комнаты, стараясь держать в поле зрения противника. В голове снова и снова всплывали оханья стариков из Общины: белая ворона, сынишка пришлого… Он плохо знал свою мать, которую похоронили сразу после его рождения. Отца и вовсе не застал. Каким бы мог быть далекий странник, о котором столько судачили? Рассказывали, будто он прибыл из царства скалистых гаваней и гор, окруженных магией Адептов. Был совсем непохож на типичных пустынников и непонятно, что нашел в матери Суфьяни, рабыне из Туллайтулы. То был чудесный город, чьи сапфиры могли затмить сияние самих богов. Множество его уроженцев унаследовали взгляд, что чище самоцветов, серебристее луны. Множество — загадочную магию предков. От матери сыну передался только цвет глаз. Голод и бедствия вынудили женщину перебраться в Общину Гюрабада, где она доживала последние дни. Говорят, отец покинул ее и больше никогда не возвращался. От союза этих людей родился Суфьяни. Ни свой, ни чужой: так, что-то между. Балласт в море песков. Было обидно, что необычная внешность, доставшаяся от отца, так сильно портила ему жизнь. Суфьяни не заметил, как уснул за тяжелыми думами, но спал чутко — Коноха не мог отделаться от чувства низко припавшего зверя. От тревоги в собственном сердце. На следующую ночь Суфьяни удалось поколотить обидчика, однако лишь единожды. Следующие несколько недель ознаменовались чередой поражений. Стражники насмехались над его щуплым телом. Суфьяни получил новое прозвище — «Изворотливый чертенок» — за то, что избегал прямых ударов, нападая исподтишка. Нарушал правила, меняя их под себя. Что ж, возможно, он заслужил. В его мире «правильным» было только то, что позволяло выжить. Подобно пустынным змеям, питающимся падалью, он наловчился извлекать урок даже из побоищ, с каждым разом все лучше уворачиваясь и ликуя, стоило только одержать верх. В шутку стражники расчертили стену напротив и отмечали каждую ночную победу на одном из полей. Нередко «палочки» на одной стороне шли несменяемой чередой. Во всем этом кошмаре лишь Басма иногда появлялась, как лучик света, но ее работа не предполагала долгое нахождение на одном месте. Она занимала должность домоправительницы и вечно бегала туда-сюда по делам. Сокамерник постоянно лез в драку, как маленький дикий койот. Иногда с оружием, иногда без. В наказание за проигрыши его то поили, то напускали свору собак; он возвращался искусанным и избитым, словно из него пытались вытравить все человеческое. Даже имя ему не принадлежало. Каждую ночь Суфьяни молился Аль-Ахмару о том, чтобы остаться в живых и избежать подобной участи. Уже потом Басма рассказала по секрету, что с этим негодяем сажают всех новеньких детишек. Как проверка на вшивость: кто-то выживает, кто-то — нет. Через месяц выживших переводили в отдельные комнаты и тогда начиналось настоящее обучение. Суфьяни, разумеется, решил, что сможет продержаться. Каждый день он украдкой тренировался, каждую ночь — пытался выжить. Мог выстоять чуть дольше, мог ударить чуть больнее. Сил на рабские обязанности днем уходило немеряно, и он спал буквально на ногах. Лишь когда соперника спаивали, у него появлялся шанс отдохнуть. Всегда улыбчивый малыш, столь подходящий под декор цветом кожи, научился не только яростно выполнять все поручения, но и давать сдачи обидчикам. Когда его одежда становилась совсем изодранной, ему давали новую. Стражники в ответ на клочья ткани лишь пожимали плечами, будто ничего не замечали, служанки тяжело вздыхали. С каждым разом одежда становилась все теснее, будто Суфьяни и правда за короткое время смог нарастить мышцы. Дни сливались в непроглядную череду лести и грубой силы. Единственным способом отсчитывать время до конца месяца было царапанье на браслетах. Однажды он нашел в камере выступающий острым концом гвоздь в стене и с тех пор шкрябал им на браслете. Каждый день по черточке. Металл на браслетах был мягким и легко поддавался, каждая полоска выходила особенно четкой. На тридцать первый день сокамерник не стал дожидаться, пока Суфьяни «уснет». Так начиналась почти каждая ночь: Суфьяни делал вид, что закрывает глаза. Таился, ожидая знакомого шороха, потом вскидывал руки и отбрасывал несущегося на него врага. В эту ночь сокамерник накинулся, как настоящий тигр ришаболонд. Суфьяни мгновенно отреагировал на выпад и сбросил его на пол, напрыгнул сверху и что есть сил стал лупить по лицу, стараясь вырубить быстрее, чем тот дотянется до оружия. Его резко сбросили, они перекувыркнулись. Оба вспрыгнули в одно и то же время, побежав наперегонки к сеновалу. Суфьяни оказался проворнее: скользнул рыбкой вперед, схватил нож и вышвырнул в окно. Его повалили на сено и начали бить в отместку. Суфьяни вскинул колено и выбил соперника из равновесия. Тот упал на пол, чтобы получить еще парочку особо болезненных тумаков с ноги. Суфьяни не жалел сил, остервенело пиная заклятого врага. Переведут ли его с утра в другую комнату? Станет ли он полезным рабом? Его волновал только вопрос выживания. В адском взрослом мире он должен был выжить любой ценой. Сокамерник долго лежал. Что-то было здесь не так. Суфьяни настороженно вскочил. Навскидку тот мог драться почти до самого утра, даже в полуосознанном состоянии. Суфьяни поздно понял промах: когда вскочил и ступил ногой в заготовленную ловушку. Соперник потянул за веревку, заставляя упасть, а сам в пару прыжков оказался рядом. Озлобленно заорал, схватил за плечи и начал дубасить затылком об пол, а затем бросил и сжал за горло. У Суфьяни перед глазами заплясали кровавые зайчики. Он испугался, что этот момент станет последним в его жизни. Пальцы сами собой искали в воздухе лицо противника, хватаясь то за нос, то за голову, пытаясь оттолкнуть его от себя. Он уперся ладонями ему в щеку и поднапрягся. Ну же, еще немного! — хотелось прокричать Конохе, который в этой ситуации мог только наблюдать со стороны. Двое семилеток вцепились друг в друга и покатились по полу. В пылу Суфьяни двинул локтем в подбородок, резво перевернул мальчика лицом в пол и заломал руки за спину. В надежде, что вывернутые руки хоть немного задержат обидчика, он кинулся вперед. Краем глаза заметил, что и тот в один прыжок достиг соседней стены. Тогда Суфьяни попытался приложить его об стену. Лишь бы вырубить. Лишь бы он мог обезвредить его на время… Внутри смешались страх, волнение, ненависть. Все эти чувства бурным потоком заслоняли сознание, мутили в состоянии аффекта. Суфьяни понял, что что-то не так лишь когда тело в руках обмякло. Он повернул соперника за шею и увидел, что его глаз проткнут тем самым штырем, которым Суфьяни тщательно отсчитывал дни на браслетах. Из одного глаза уже порядочно натекло, он напоминал кровавое месиво. Когда же до него дошло, что случилось, он выпустил из рук чужое тело, упал на колени и бессильно заревел. Он впервые лишил кого-то жизни, и это было очень страшно, неправильно! Он ведь должен был только лишить его сознания! Словно наружу вылезла вся та скверна, что таилась глубоко в душе. Он мог сегодня погибнуть и больше не проснуться. Он боялся, так боялся! У Конохи голова шла кругом. Хотелось сесть рядом с мальчиком, прижать к себе. Утешить: последняя ночь наконец-то подошла к концу, за окном забрезжил слабый рассвет. Но он оставался безмолвен, шокированный поступком ребенка. До утра Суфьяни так и не уснул. Сидел сбоку и неотрывно следил за охладевшим трупом на случай, если тот восстанет из мертвых. Вошедший стражник присвистнул от увиденной картины: — Эк ты его крепко приложил, малый. Да он теперь не жилец! Вставай, забирай свои пожитки. Сегодня ты переезжаешь. Суфьяни попытался встать, но ватные ноги подкосились. Лишь с третьей попытки он заставил себя подняться. Посмотрел напоследок на сокамерника: тот валялся на полу в засохшей крови. Измазанный, неприглядный, холодный труп. Уже не человек. Вместо ожидаемого страха на него навалилась озлобленность, свойственная случайно выжившим: это он смог устоять на ногах! Это он вырвал свою судьбу из лап смерти! Он сам вцепился зубами в свой кусок, и пускай только кто-нибудь посмеет назвать его чужаком!☽◯☾
— Нам обязательно спускаться туда? Коноха посмотрел на витиеватый спуск и сердце у него ухнуло в пятки. Вспомнилось, как он чуть не сиганул вниз в Разломе. Яме Абджу до него было недалеко: все такой же завихряющийся рельеф, даже не за что уцепиться. — Что, крылышки увяли? — Дайшо бросил на него саркастичный взгляд. С самого утра он делал вид, будто ничего не произошло накануне. Занимался привычными делами, собирал свои вещи. Болтал, как всегда, саркастично. Когда Коноха попытался извиниться, Дайшо бросил только: «Люди врут, кто-то больше, кто-то меньше, так что какая разница? Мы заключили контракт, а не играем в дружбу и доверие». Слова сквозили ноткой разочарования, пускай и слабой. Весь путь до Ямы Абджу Коноха был необычайно молчалив и задумчив, переваривая сказанное. Он никак не мог избавиться от чувства вины. И сейчас, когда пришло время кооперироваться, у него не находилось нужных слов. — Нет, просто… Здесь же невозможно спускаться. — Коноха окинул взволнованным взглядом ущелье в самом внизу и рассмотрел крошечные точки — скорпионов, копошащихся в песке. Не хотелось бы стать для них легким ужином. — А если я раскрою планер, то как же ты… — О, не переживай, — Дайшо махнул рукой, — для меня такой спуск как детская горка в Ли Юэ. Тебя подтолкнуть? Коноха быстро помотал головой и на всякий случай сделал пару шагов в сторону. Сарказм «лекаря» не внушал доверия. Вместо выслушивания новых издевательств, Коноха дернул за бечевку, раскрывая длинные, золотистые крылья, украшенные геральдикой Ордо Фавониус. Дайшо, еще ни разу не видевший их, присвистнул. Подойдя к обрыву, Коноха набрал полную грудь воздуха. Рядом возник золотистый призрак, заставив вздрогнуть. Его появления входили в привычку, но все еще не дотягивали до публичных. Коноха только сейчас смог рассмотреть его: одежды прямо как с фресок в Аару, древние и необычные. Волосы что живой огонь, вьются золотым пламенем. Призрак стоял рядом, скрестив руки на груди. Да прыгай уже. «Снова ты! — воскликнул мысленно Коноха. — Почему только я тебя вижу?» Но ведь это ты своими желаниями воззвал ко мне, когда дотронулся до пера. Скажешшь — нет? Вот Ты и видишшь меня. «Я… Я не думал, что призову кого-то! Я даже не знаю, что ты такое!» Призрак взглянул на Коноху с долей сарказма и пожал плечами. Думай, что хочешь, покуда есть силы идти. «Это не объясняет того, почему я один вынужден терпеть тебя». Уголки губ призрака поползли дальше, искажая лицо. В хаотическую, гротескную улыбку. Я чувствую магический почерк названного брата. Хоть он и младшшенький, но по силам равен мне. Он куда злее и кровожаднее. Если он тоже очнулся, то быть беде. Надо действовать незаметно, чтобы предотвратить ее. А ты, Сакалиба, впитаешь все те знания, что помогут выжить. Подул сильный ветер, развеивая призрак на сотни песчаных крупиц. Он опять говорил загадками, отчего трещала голова. Коноха подобрался, проверяя планер. Дайшо к этому моменту уже начал спуск, и его голова маячила далеко внизу. Потоки ветра здесь были хуже, чем в Мондштадте: песчаные, прерывистые, то и дело относящие в сторону. И все же, спустя пару мучительных секунд, Коноха почувствовал, как его подхватывает слабый ветер. Он медленно накренил планер, маневрируя между острых выбоин. Краем глаза он заметил, как проводник ловко, словно паук, перепрыгивает с одного выступа на другой. Как именно он с них не падал и не терял равновесия — оставалось загадкой. Только плащ мелькал серым пятном то тут, то там. Оказавшись на самом дне, Коноха заозирался. Позади него послышался приглушенный шелест вздымаемого песка — Дайшо обошел сбоку и направился только одному ему видимой дорогой. В месиве красного песчаника и золотистого песка он сумел распознать занесенный проход. Холодок пробежался по коже. Если бы не смекалка Дайшо, они бы плутали здесь еще несколько часов под палящим солнцем. Он руками раскопал небольшую плиту и подвинул вперед. Массивная створка медленно отъехала назад, утягивая за собой песчаную преграду. Один за другим зажигались лампадки на стенах, будто только и ждали гостей. Дайшо первым ступил внутрь и настороженно замер. Коноха мог наблюдать, как он осторожно обходит спрятанные ловушки. Вспомнились и почтительные взгляды, и прозвище благодетеля. Вспомнился также и злополучный диалог тет-а-тет на окраине Караван-Рибата. Знающие что-то пустынники почитали Дайшо, чуть ли не руки облизывали от радости, а он предпочитал пинать камни в Цинцэ. Если бы Коноха не заключил контракт, все его таланты были бы похоронены под толщей янтаря на Хулао. В высоких сводах катакомб гуляло эхо от влетевшего воздуха. Неестественный свет от лампад да жаровен, инкрустированных бирюзой и рубиновым алым, освещал участки пути. Первый большой зал был богато отделан. Уже у входа на фресках склонились жрецы в молитвенном жесте, приветствуя путников. Свет внутри озарял грозных людей-псов со скипетром в руках. Они высились мрачными изваяниями, сторожащими покой царей. Чуть дальше расположилась статуя сфинкса, смотрящая точно в проход. Подле древних стеллажей и расписных ваз валялась неподвижная конструкция, похожая на треугольник. — Это. это ведь то, о чем ты упоминал? Утерянные технологии древности? — прошептал Коноха, боясь, что может потревожить стража. — Это называется «первозданной конструкцией», Коноха. Что, в Мондштадт никогда не завозили свитки по сумерским технологиям? Коноха запыхтел от подобной колкости и помотал головой. Да откуда им вообще взяться, этим свиткам? Тут все было диковинным и непривычным. — Но ведь это же… Это же совсем непохоже на механизмы Каэнри’аха… Как такое вообще могли создать человеческие руки? Неужели от них не осталось никаких документаций… Дайшо фыркнул, явно веселясь: — А это и не их технологии. Тебе надо было не в академию Сумеру заглядывать, а в исследовательский институт Фонтейна. Мог бы поспрашивать у нашего творческого попутчика с ушками. Эти пройдохи изучают разные железяки с древности. — Скажешь тоже, — Коноха поежился, — мне пока что и эти интересны… Он выставил руку, вполголоса прося Дайшо не двигаться. Озадаченный проводник смотрел, как Коноха извлек из походной сумки планшет с пером и наскоро зарисовал конструкцию. Однако стоило им двинуться дальше, как спящая конструкция очнулась ото сна, сигнализируя о тревоге. Застанный врасплох Коноха материализовал копье и откинул воздушным потоком противника. Конструкция была настолько хлипкой, что, отлетев в стену, разлетелась на несколько частей. И пока Коноха испуганно пытался собрать новый паззл, Дайшо за его спиной прищурился, сложив руки на груди. — Идем, — негромко позвал он спустя время. — Теперь подобные конструкции ты будешь видеть постоянно. Ими вся пустыня усыпана. В следующих залах они нашли фрески царя Дешрета и жрецов, держащих на руках тайные знания, парочку огненных ловушек, которые Дайшо деактивировал, и скорпионов, вызывающих у Конохи мурашки по коже. «Это ты еще унутов не видел», — пошутил Дайшо. Подумать только: если бы сюда пробрались расхитители сокровищ — от убранства, от рядов саркофагов и их богатств не осталось бы и камня на камне. Однако вот оно во плоти — наследие царя Дешрета и его потомков. Пятьсот лет под землей простояло без стороннего вмешательства. До сего дня. Они преодолели длинные лестницы, заключенные в узких стенах, прошли через просторный зал, разделенный гигантским сфинксом напополам. Дайшо полчаса копался возле каменного кубика размером с голову, настраивая механизмы. Коноха наконец понял, что же не так. Дайшо стоял на одном из квадратов в полу и терпеливо ждал. Подойдя ближе, Коноха увидел, что панель в полу значительно отступает от общего каменного покрытия. Необычные заостренные символы на ней начали постепенно загораться, подсвечивая древние стены бирюзой и алым. Они покачнулись от резкого толчка, когда платформа сбросила столетние пески вглубь шахты и лениво поползла вниз. Дайшо, нажавший на странный переключатель, стоял настолько флегматично, что Коноха чуть не оперся на него, но вовремя одумался. — Ты что, и подъемников никогда не видел? — поинтересовался Дайшо. — В Мондштадте одни лестницы да стремянки, — кисло поделился Коноха. — Я слишком привык, что надо лезть самостоятельно. А тут… это все, какое же оно непривычное. Как будто бы эти технологии из будущего, а не из прошлого. Разве могли все это строить столь давно, в эпоху могущественных духов и жрецов? Дайшо фыркнул: — Еще как могли. И дали бы фору нынешним строителям. Часть из них построили те конструкции, что ты так благородно разбил своим копьем. Коноха покосился на него так, как будто бы Дайшо лично видел эти платформы в ту эпоху, в которую их создали. Но вместо того, чтобы высказать подозрительные мысли, он протянул: — Как же тут глубоко… Даже Первозданный океан, наверное, не настолько глубокий, как древние катакомбы. Наконец они приземлились в безлюдной зале, окруженной только факелами, с церемониальным столом посередине. Как объяснил Дайшо, здесь могла быть одна из священных комнат для уединенной молитвы. Один из богов слушал молитву верующего, эхом отражавшуюся от стен и замиравшую над сводом катакомбы. Стены были расписаны фресками. Коноха принялся зарисовывать каждую, прикусив язык. Поначалу привычные — с царем посередине и его подданными, мудрецами и, кажется, каким-то великим древним городом. Спустя пару минут его руки опустились. Коноха воззрился на боковую композицию: жрецы древности молились великому городу, над которым на троне восседал царь. Не Дешрет, нет, этот царь больше напоминал тирана-завоевателя, крепко держащего власть в своих руках. Коноха изучал историю пустыни поверхностно, по большей части интересуясь механизмами, а не великими деятелями, но все же смог отличить пару особенно ярких изображений. Ниже великого города, изобилующего башнями и храмами, склонились простые люди в молитвенном жесте. Однако часть из них повернулась к городу спиной и смотрела в сторону: шаг за шагом, человек за человеком, процессия из нарисованных верующих выстроилась к другой фигуре, отделанной драгоценностями. Мужская фигура ростом выше города, в необычном наряде и наплечниках из сусального золота, раскрыла в стороны два изогнутых меча. Мечи соединяла тонкая струна, выпускающая множество стрел вниз, словно соломинки для утопающих. Противопоставленный могучему царю, без опознавательных знаков, он стал идолом. Он будто бы вел за собой, как спаситель — однако и тут Коноху не оставляли сомнения. Почему ему поклонялись? Почему он стал спасителем при живом царе, от чего? Под ногами у молельщиков расстилалась тьма Бездны, тянулась проклятыми нитями к несчастным. Черной краски автор не пожалел. Взгляд Конохи наткнулся на Дайшо, стоявшего подле фрески и устало сгорбившегося. Пальцы остановились у ног фигуры, не решаясь подняться выше. Угадать его эмоции по спине было нереально, однако Коноха все же заметил, как тот повел головой, обращаясь к чему-то позади. Пришлось подойти, чтобы рассмотреть крошечные очертания за ногами спасителя. Угольные каракули резко выделялись на фоне выверенных линий и явно принадлежали другому автору. — Кто это? — нарушил тишину зала Коноха. Дайшо отмер и бросил нахмуренный взгляд на него. Коноха махнул в сторону большой фигуры с мечами. — А, это. — Лицо Дайшо помрачнело. — Король среди воров, благодетель черни. Человек, чью шкуру хотел получить сам царь Гюрабада. Это про него травили байку в Саис, — Дайшо сухо усмехнулся, и за этой усмешкой не видно было ничего хорошего. — Гюрабада? — Ну же, вспоминай: великого города древности. Вон, написано даже над пирамидой. Коноха проследил за пальцем. В лучах «солнца», исходящих от царя в сторону пирамиды, висели только закорючки-иероглифы. Коноха насторожился, но промолчал: если бы он уличил Дайшо сейчас, то не узнал бы всей правды, на которую тому намекали в Караван-Рибате. Правды, которую он, Коноха, бессовестно подслушал. Все же лучше притворяться глупеньким мондштадским дурачком до поры. — Ааааа, — доходчиво протянул он, запоздало качнув головой. — Ну, я не разбираюсь в надписях на древнем сумерском диалекте, это выходит за рамки моих исследований. Может, стоило прихватить с собой из Дома Даэны толковый словарь… А рядом кто? Дайшо моргнул, брови разгладились. Он посмотрел еще раз на угольно-черную фигурку за ногой исполина, мучительно долго раздумывая. — Говорят, этому человеку великий Гюрабадский Вор обязан своими умениями. Просто слухи, не более. Все равно ни один из болтливых языков никогда не знал правды. Коноха пригляделся повнимательнее, попутно зарисовав необычные символы. Он нахмурился еще больше и обернулся: — А ты знаешь? Здесь же нет даже пояснительных надписей. — Такое чувствуют душой! Ну, нам все равно пора. Я уже понял, что делать здесь решительно нечего, а свои утерянные технологии ты лучше потом срисуешь в зале Сехем. Там покрасивее. Ну, идешь? Все то время, что говорил, Дайшо уверенно шагал к выходу — успевай только вещи с пола подхватывать. Дайшо для жизни нужна была всего одна полупустая торба, тогда как Конохе сразу походный рюкзак и еще несколько сумок. Именно вещи Конохи он так настойчиво сейчас тащил с собой. Но где же были его собственные вещи, необходимые даже для простого быта? Почему в самое опасное место в Тейвате он отправился налегке, как к себе домой? Сокрушенно повздыхав, Коноха бросил прощальный взгляд на Гюрабадского Вора и юркнул следом за Дайшо. Хотел бы он себе представить, кем на самом деле был этот человек.