***
Так Эрик селится у Антона, точнее, у его бабушки дома. По утрам ходит и сияет мягкой улыбкой, съедает всю порцию еды, которую дают, помогает набрать воду на колонке, а после уезжает в теплицы на практику. Приезжает во второй половине дня, примерно тогда, когда просыпается Антон, обедает вместе с ним, общается через Антона с бабушкой Антона, потому что Эрик ни слова не понимает по русски, а бабушка — по английски. А потом они вместе занимаются всякой хернёй, ну, или не хернёй, в зависимости от того, какая на улице погода и сколько дел в огороде на сегодня. Обычно дел так много, что даже не знаешь, за что взяться, но Антон приехал сюда, чтобы отдыхать, поэтому он отдыхает. А Эрик тратит все силы на то, чтобы помочь бабушке. То ли за то, что приютила, то ли просто потому, что он добрый, то ли потому, что он агроном и это его будущая профессия, Антон не разбирается и не хочет. Оказывается, Эрик интересный. Разница в культурах, воспитании и наличие языкового барьера совершенно не мешают им общаться, хотя, казалось бы, должны. Антон рассказывает о себе, о своих увлечениях, об институте, о мечтах переехать в другой город и посетить несколько стран. Эрик рассказывает о Германии, о Корее, о том, как его занесло в Россию и об увлечениях (их настолько много, что рядом с Эриком Антон чувствует себя быдлом). Они сходятся на никотиновой зависимости, схожем музыкальном вкусе и похожем чувстве юмора. Эрик каламбурит на английском, Антон учит его матам на русском, потому что маты — это первое, что должен узнать иностранец из русского языка. Эрик смешно выпаливает «pizdec suka blyat», а Антон хохочет, запрокинув голову. Неделя проходит за один день и к концу недели Антон забывает, что когда-то давно, целых семь дней назад, ему было скучно и хотелось спрятаться в прохладных простынях от жары. Эрик входит в его жизнь быстро и уверенно, как сигаретный дым в лёгкие, оседает там и приятно расслабляет, усыпляет бдительность. Они обмениваются инстаграмами, номерами и одеждой, потому что у Эрика с собой только несколько футболок, шорт и комплектов нижнего белья, так как он рассчитывал ходить в тепличной форме почти всегда. Антон роется в своём чемодане, выделяет ему шмотки, хотя спокойно мог залезть в шкаф и вытащить оттуда что-нибудь винтажное. Видеть Эрика в своих шмотках приятно и смешно. А ещё красиво, потому что шорты Антона ему малы, и когда он склоняется над грядкой, открывается вид на подкачанные ноги и милейшую татуировку на бедре, которую раньше не было заметно. Они ходят вместе за водой на колонку, но не для того, чтобы набрать её, а для того, чтобы попить, склонившись в три погибели и попискивая от холода. Ходят до ближайшего ларька за сигами и фруктовым льдом, Эрик с блестящим взглядом рассматривает ассортимент магазина: от жвачек с наклейками до кислотного вида газировки, пытается скупить чуть ли не весь ассортимент, а потом очень сильно расстраивается, когда тётя Лена шлёт его нахен с его евро, не понимая, как сдавать ему сдачу. Антон не перестаёт смеяться, покупает ему всё, что он хотел купить сам и они довольные идут обратно домой, облизывая фруктовый лёд и слушая, как на фоне стрекочут кузнечики, прыгая в высокой траве. Евро, которые пытается всучить ему Эрик, он не берёт. В деревне Эрика называют «иностранец Антохи» и Шкредову это название нравится. Как и то, что Эрик даже не пытается пообщаться с кем-то ещё, всё свободное время проводит рядом с Антоном, и, кажется, довольствуется этим. Антон старается не думать о том, что это время когда-нибудь кончится.***
У бабушки Антона довольно приличное хозяйство. Помимо огорода есть курятник, небольшой сарай, где живёт корова Зина и дурацкая кошка Мурка с косыми глазами. Зина и Мурка дружат, за ними так интересно и забавно наблюдать на досуге, но Эрика с Антоном к ним не подпускают, ссылаясь на то, что за животными нужен особый уход. Им доверяют более ответственную задачу — ухаживать за огородом. Два взрослых парня довольно быстро приводят заросшие сорняками грядки в порядок, а это значит, что свободного времени у них с каждым днём становится всё больше и больше. Антон валяется на импровизированном лежаке, прикрыв лицо платком, и лениво чешет себя по животу, находясь в какой-то полудрёме. Эрик сидит возле него, на земле, пытаясь прочитать книгу на русском. Он нашёл на полке Войну и Мир и теперь пытается понять хоть слово, за этим забавно наблюдать, но не сегодня, когда жарит так, что тело превращается в желе. Честно? Антон завидует его возможности переносить такую жару без последствий. Он даже как-то спрашивал, почему так, на что Эрик пожал плечами и сказал, что в Корее намного жарче летом, так что эта погода для него вполне нормальна. Время тянется медленно, как растопленная карамель, расплываясь в руках, оседает испариной на лбу и под носом. Шкредов не знает, сколько сейчас времени, а взглянуть на солнце слишком лень. Хватает того, что он чувствует обжигающие лучи на теле, значит, оно ещё слишком высоко, чтобы предпринимать какие-то активные действия. — Эрик? — зовёт Антон. — M? — слышится почти сразу. — Очень яблок хочется. Apples. Эрик, простая душа, подвоха в этом предложении не чует. Кладёт книгу Антону на живот страницами вниз, чтобы не потерять, где читал, а после встаёт и уходит. Антон убирает с лица платок и прикрывает лоб рукой, чтобы не слепило солнце. Он возвращается спустя минуту, мотает головой и пожимает плечами. — We don't have any apples. — I know. — Then why did you ask? В глазах Антона сверкают недобрые огоньки. Он поднимается с лежака, потягиваясь, и хитро улыбается. — Я хочу конкретных яблок, — вряд ли Эрик понимает хоть слово, но по вдохновлённому и хитрому одновременно лицу Антона понимает, что тот что-то задумал. — Мы их спиздим, — произносит он заговорческим шёпотом. Эрику не обязательно знать о планах Антона, он и не знает, поэтому просто послушно, как собачка, идёт следом за ним. Лучше всего пиздить любую еду и ягоды с участка, который находится на другой стороне деревни, это всем известно. Да, у них все друг друга знают, но лучше пиздить у чужих соседей, чем у своих. Поэтому Антон ведёт Эрика по деревне, рассказывая разные истории из детства. Как за ним гналась стая гусей, цапая за жопу, как он перевернулся на велосипеде, зацепившись колесом за камень, и кубарем покатился вниз с горки, содрав себе все ноги в кровь, как летом он питался исключительно немытыми ягодами, которые срывал с кустов, и этого хватало. Эрик слушает эти истории с приоткрытым ртом и искренне удивлённым взглядом, потому что ему в ответ нечего рассказать. Его детство было спокойным и безопасным, а летом он ездил с родителями на море в хорошие отели, где всё включено, а не в деревню. Антон чувствует себя гордым за то, что хоть где-то обошёл Энгеля в историях, и плевать, что гордиться тем, как воровал еду, вообще-то, не стоит. Впрочем, Эрик всё равно не понимает, к чему эти истории и воспринимает их прогулку как... прогулку. Только когда они останавливаются возле небольшого домика с большим деревом во дворе, останавливается и смотрит на Антона заинтересовано. — Why did we stop here? — Ш-ш-ш, тихо, — Антон прикладывает палец к губам, — Hold me. Take me in your arms and hold me. And.. Be quiet. Шкредов подходит к Эрику со спины и запрыгивает на неё лёгким движением, как будто всегда так делал и в этом нет ничего необычного. Эрик подхватывает его под бёдра, вскидывает повыше и совсем ничего не говорит, когда Антон обхватывает руками его лицо. — Иди, — тихо говорит Антон и для этого не нужен перевод. Они подходят ближе к заборчику. Антон выпрямляется, упираясь рукой в плечо, и тянется к ветвям яблони. У Зырьяновых самые лучшие яблоки в деревне. Они рано спеют, долго остаются свежими и не гниют, они сладкие-сладкие и вкусные-вкусные. А ещё Зырьяновы не против, если Антон возьмёт у них пару яблок, потому что Глеб дал ему на это личное разрешение. Но Эрику знать об этом не обязательно. — Give me your hand, — Антон срывает пару яблок, с одной стороны зелёных, а с другой красных, сглатывая голодную слюну. Эрик мнётся с секунду, видимо прикидывая, как одновременно удерживать Антона и держать яблоки, но потом тянется кистью к своей футболке и выставляет её вперёд, натягивая ткань. Шкредов ухмыляется и кидает яблоки прямо туда, а после лезет обратно к ветке, срывая ещё парочку. Идеальное преступление. Антон уже представляет, с каким кайфом они пожрут этих яблок по пути домой, обязательно немытых, ну, может быть, зайдут к колонке, если Эрик откажется есть их прямо так, как вдруг слышит голос с порога дома. — Антон! Ну ты опять за своё? Я же говорила, что ты можешь зайти и взять, сколько тебе нужно, зачем опять через забор-то? Расшибёшься ведь! Антон улыбается широко и машет маме Глеба рукой, а вот Эрик... Антон не может его осуждать, ему и так тяжело находиться в России без каких-то знаний о языке и культуре. И когда вы, по сути, воруете чужое имущество, и вас ловят прямо за этим действием, то испугаться — нормально. Абсолютно нормально. Эрик ведь не знает русского и искренне уверен, что их ругают. И рвануть после этого с места, скрываясь с места преступления — тоже абсолютно нормально. Но смешно до ужаса. Шкредов хохочет во весь голос, машет маме Глеба рукой ещё раз и визжит, потому что его трясёт. Эрик держит футболку с яблоками одними пальцами, локтями продолжает прижимать ноги Антона к себе и бежит, куда глаза глядят. По дороге, потом за поворот, потом ещё немного, и только когда убеждается, что за ними никто не бежит и всё в порядке, останавливается, тяжело дыша. Антон шлёпает его по плечу и спрыгивает на землю, сгибаясь пополам от смеха. Эрика пробивает на смех тоже, сначала немного, потом сильнее, и вот он уже смеётся во весь голос вместе с ним. Антон смотрит на него и думает, что ничего красивее в этой жизни ещё не видел. Он подходит ближе, почти вплотную, смотрит снизу вверх, не переставая улыбаться, и ведёт рукой по груди, забираясь в импровизированный карман из подола футболки. Вытаскивает небольшое яблоко, обтирает его о ту же футболку (всё равно это его футболка, не жалко), а потом прикладывает яблоко к чужим улыбающимся в ответ губам. — Taste it. Эрик щурится, смотря на Антона внимательно и изучающе, будто впервые увидел его прямо сейчас, а не неделю назад, и Антон тоже теряется под этим взглядом. Наверное, это странно, но он чувствует его буквально везде. На затылке, где влажные волоски встают дыбом, на лице, которое красное от жары и хохота, и где-то внизу, по неизвестной Антону причине. И понять природу этого взгляда не представляется возможным. Глаза у Эрика тёмные, почти чёрные, и любая попытка вглядеться в них и разобрать эмоцию, отражающуюся в зрачках, грозит полным крахом. Пять секунд — и ты утонул, влип и нашёл свою погибель. Антон взгляд не отводит, смотрит в ответ и ещё раз тычется яблоком в его губы. Звук, с которым Эрик прокусывает кожуру, отдаётся в голове грохотом. Он кусает, не отводя взгляда, жуёт яблоко и облизывает губы, испачканные в соке. — Yummy. Антону почему-то кажется, что он не о яблоке. — You like it? — Yea. Антон кусает следом, с другой стороны, похрустывает мякотью, и удовлетворенно кивает, облизываясь в ответ. И правда вкусно.***
На следующий день после идеального преступления с яблоками Антон просыпается рано-рано утром, ещё до того, как все проснутся. В доме тихо. Слышится лишь тихое сопение Эрика и мерный стук часов из другой комнаты. Антона будит собственный сон. В этом сне нет ничего необычного, если не считать, что главными его героями был он сам и Эрик. Во сне они с ним были где-то на море, фоткались на пляже в окружении кучи людей в странной одежде и позах, но, кажется, были довольны своей жизнью. По крайней мере, Антону так снилось. Странный сон, в котором он хотел оказаться поближе к Эрику, но им постоянно кто-то мешал, указывая сходить сначала туда, потом сюда. Проснувшись окончательно, Шкредов понял две вещи. Первая — Эрик из сна пиздец какой красивый, настолько, что утренний стояк только крепче становится. И вторая — Антон хочет купаться. План на день рисуется сам собой. Эрик просыпается позже, точно удивившись, не находя Антона, дрыхнущего на соседней кровати, но находя его на кухне за приготовлением завтрака. В воздухе витает приятный запах яичницы, травяного чая и тех самых яблок, что стоят в центре стола, сложенные в тарелку. Воспоминания почему-то отпечатываются румянцем на щеках, Антон улыбается им и зачёсывает волосы назад, продолжая шкрябать по сковороде лопаткой, чтобы получилось что-то вроде омлета (яичница не получилась). Спустя столько дней вместе Эрик всё ещё не привык к тому, что такое приподнятое настроение у Антона — к беде. Или к какой-то идее. Поэтому только здоровается с ним, ничего не спрашивая, улыбается скромно, быстро ест и уходит за водой, как и всегда. У Эрика вчера и сегодня выходные на практике, так что можно посвятить этот день друг другу. Как и вчерашний. Когда Антон об этом думает, в груди становится тепло. От Эрика пахнет жарой и немного потом, когда он возвращается с колонки. Антон пихает ему в руки свой рюкзак, разворачивая на пороге, схватив за плечи, и выталкивает обратно на улицу, не забыв накинуть на его тёмную голову панамку. — Ба, мы на речку! В рюкзаке у Антона полотенца, простынь, те самые яблоки и бутылка воды, обёрнутая в ткань, чтобы сохранить прохладу. На улице ещё жарче, чем вчера, Антон под этой жарой плавится, но его держит на плаву мысль о том, что вода за эти дни должна была нагреться и теперь будет тёплая-тёплая, как парное молоко. А когда Эрик узнал о том, куда они всё-таки идут, то тоже засиял. Да так, что Антону пришлось отвернуться, чтобы не ослепило и чтобы не спалить румянец. Эрик Антону нравится. Во всех смыслах, нравится как человек — Эрик добрый, отзывчивый, ласковый, умный, у него золотые руки с красивыми, нежными татуировками и очень большое сердце, которое переживает даже за алкашей возле магазина (он отдал им всю мелочь, которая у него была, потому что ему показалось, что их пропитый опухший взгляд очень жалобный). Нравится, как друг — с ним смешно, интересно и никогда не скучно, у Антона таких весёлых каникул не было, наверное, лет с девяти. Нравится, как мужчина — с этим тоже не возникает вопросов, Эрик красивый, как Господь, улыбается так, что у Антона сворачиваются органы внутри, и выглядит как олицетворение фразы «трахать и трахать». Антон влюбляется в него, как мальчишка, хотя, он и так мальчишка, едва-едва перескочивший за отметку восемнадцати лет, и совершенно себя не контролирует. С Эриком вообще сложно себя контролировать, у Антона сносит крышу, когда он рядом, и ему хочется выставлять напоказ всё хорошее, что в нём есть, лишь бы Эрик продолжал смеяться над его шутками, сидеть рядом, соглашаться на его авантюры и так невероятно нежно улыбаться. Антон воспринимает это, как данность, и живёт сегодняшним днём, не думая о том, что эта влюблённость рано или поздно приведёт его нахуй. Более того, он надеется на то, что она приведёт его на один конкретный хуй, но это лишь мысли, возникающие в воспалённом жарой, гормонами и чувствами мозгу. Они выкуривают три, пока идут до места. На улице ещё рано, нет даже двенадцати, так что на речке не должно быть много народу. Проходя через небольшой лес, Антон рассказывает, как искал здесь грибы в одно дождливое лето, но нашёл Мурку. Эрик смеётся, кивает головой и рассказывает о том, что у него дома всегда жили только собаки, но он всегда хотел себе кошку. — Sonya died in this river last summer, — вспоминает Антон, оборачиваясь назад. Идёт спиной вперёд, не беспокоясь ни о чём, он этот лес знает, как себя самого. — Sonya? — Эрик хмурит брови, — How often do people die here? Антон ржёт во весь голос. — People? Sonya it’s a cow, ну ты кулёма, блин, доверчивая. Эрик таких шуток не понимает, но смеётся над незнакомыми словами. — Kulyoma… It’s a rude word? Name-calling? — No-no-no, — Антон машет руками, разворачиваясь обратно, — It’s like… Silly? — You think I’m silly? — No! — приходится вновь повернуться, чтобы посмотреть на Эрика строго, — It’s a russian thing, you don’t understand, never mind. Энгель тяжело вздыхает, поправляя лямки рюкзака, сползающие с плечей, и старается «never mind», как и сказали. На речке и правда никого нет. Антон взвизгивает довольно, мчится вперёд Эрика к воде, на ходу скидывая с себя шорты, футболку и тапки, и с разгона плюхается в воду, сразу заныривая поглубже. В меру прохладная вода обволакивает его тело и дарит долгожданное блаженство. — Эрик! Come here! Вода заебись. Слово «заебись» Эрик уже знает, поэтому только машет рукой, показывая палец вверх, но не торопится. Раскладывает на берегу вещи, расстилает простынь под внимательным взглядом Антона и раскладывает яблоки, прижимая края простыни вещами, чтобы не унесло ветром. А потом начинает раздеваться. Антон видел его в коротких шортах, видел полуголым, но прикрытым одеялом во сне, видел в майке (это было пиздец горячо), но ещё ни разу не видел его... вот так, в одном белье. И лучше бы и дальше не видел, потому что этот вид плотно заседает в голове наряду с любимым порно-роликом и воспоминаниями о первой девушке. У Эрика подтянутое тело, не перекачанное, но сильное, это видно невооружённым взглядом и ощутимо даже без прикосновений. А ещё практически безволосое, если не считать ног, рук и щетины на лице. У него красивая гладкая грудь и абсолютно нет волос в подмышках. Антон радуется, что он в воде и его тела не видно наполовину, потому что дёрнувшийся на этот вид член было бы заметно даже слепому, и заныривает под воду ещё раз только для того, чтобы остудиться. Когда он выныривает обратно, то у него кружится голова от недостатка кислорода. И хрен его знает, это из-за того, что он не набрал воздуха перед погружением или из-за того, что Эрик забрался в воду и теперь стоит прямо перед ним. Антон плещет воду в него просто чтобы испортить эту идеальную картинку. Слава богу, что Эрик — это Эрик, и ведёт он себя соответствующе. Плещется в ответ, втягивается в эту бессмысленную игру и даже не пытается выиграть, зная, как Антону важно выигрывать во всём. Послушно поддаётся, когда Антон пытается его потопить, выталкивает его из-под воды вверх, а Антон верещит, падая с оглушительным всплеском в воду. Лёгкий ветер, тёплый и ласковый, обдувает лицо Эрика, высушивая его волосы. В отличие от кудрей Антона, у него они прямые даже после воды. Они валяются, загорая, уставшие после игрищ в воде, и солнце приятно согревает влажную кожу. Эрик лежит на спине, прикрыв глаза, а Антон сидит рядом, жуёт яблоко и пялится на чужое тело. На натянутые мышцы шеи, плавный изгиб ключиц, ямочку в солнечном сплетении, плоский живот, гладит взглядом член, обтянутый наполовину высохшей тканью, тёмные волоски на ногах, которые, он уверен, мягкие на ощупь. Эрик весь трогательный до ужаса, его хочется, всего хочется, забрать себе, завернуть в себя или завернуться самому, свернувшись маленьким клубком на груди, но Антон одёргивает себя и свои расплавленные в жаре мысли, поднимаясь обратно на ноги. Эрик осторожно хватает его за лодыжку. — Чё? — Nothing. Удивительный диалог, не нуждающийся в переводе с обеих сторон. Эрик не делает буквально ничего, только держит его за ногу и гладит большим пальцем выступающую косточку, но Антон видит, как он улыбается краешком губ, не открывая глаз, и его это смущает. Шкредов падает обратно на простынь. Эрик продолжает гладить его ногу, растирая по коже оставшуюся влагу, с таким видом, будто это для него абсолютная норма. Хорошо, что Эрик не открывает глаз. Румянец на щеках было бы трудно объяснить. Журчанию воды аккомпанирует стрекотание кузнечиков и сбитое дыхание Антона. Эрик ведёт рукой выше, сжимает в ладони икроножную мышцу и с нажимом проводит по ней большим пальцем, разминая. У Антона поджимаются пальцы на ногах, но он продолжает сидеть, замерев, впитывая прикосновения, как губка. Лёгким движением рука скользит ещё выше, забирается под колено, аккуратные пальцы гладят нежную кожу и вот здесь Антон не выдерживает, роняет довольный вздох. Эрик реагирует на него почти сразу, открывает глаза резко и смотрит тем самым внимательным взглядом, каким смотрел вчера, когда Шкредов пытался накормить его яблоками. — Are you okay? — Y-yes. — Anton? — Да yes, yes, okay я, just… — что «просто», Антон не может сказать, шумно выдыхает через нос и неопределённо ведёт плечами, — Let’s go into the water. Hot. — Hot, — соглашается Эрик и убирает руку. Антон еле ловит разочарованный вздох, застрявший в горле, и сам себя стыдит за произошедшее только что. Глупый, влюблённый мальчишка.***
После такой испепеляющей всё жары начинаются дожди, и это реально праздник. Наконец-то солнцем не выжигается урожай, наконец-то земля набирается влагой и не выглядит сухой, наконец-то температура падает на пару градусов, позволяя находиться на улице дольше получаса. Даже воздух становится легче, не чувствуется, когда его вдыхаешь и быстро растворяет в себе сигаретный дым. Антон курит на крыльце, закутавшись в худи, и пытается проснуться. Эрик пропадает в своих теплицах, у него последние дни практики, ему нужно написать кучу отчётов и доделать свои исследования. Бабушка с самого утра укатила на ярмарку, и до вечера её можно не ждать, она любит ходить между рядов со скоростью сантиметр в час и рассматривать вообще все товары, которые привезли. Антон её не осуждает, понимает, что ей скучно и это её единственный шанс развлечься. Да и в кайф ему находиться одному дома. С крыльца мерно капает вода, выбивая каплями маленькую ямку в земле. Антон зависает на этом, не замечая, как сигарета в его руках дотлевает, обжигая пальцы. Он присаживается и тушит её в воде, следит за шипением бумаги и выкидывает бычок в банку из-под кофе, которая служит пепельницей. Из-за того, что дома сегодня он один, все дела тоже ложатся на него. Идти за водой, правда, нет никакого желания, а вот поухаживать за животными и приготовить обед он может. Антон втыкает наушники в уши, врубает музыку и, пританцовывая, идёт в сарай, на ходу забирая волосы в пучок. Мурка трётся о ноги, смотрит своими косыми глазами, выпрашивая еду, а Зина приветственно мычит. Антон гладит её между глаз, гладит запрыгнувшую к ним Мурку за ушком и идёт за сеном. Бытовая работа и музыка отвлекают Антона от всего. От разных мыслей, грустных из-за скорого отъезда Эрика, конца лета, конца каникул и всего такого, весёлых из-за воспоминаний о том, как глупо выглядел Эрик в дождевике, который ему выдала бабушка вчера вечером, узнав о дожде, смущающих из-за мыслей о том, как Эрик трогал его под коленкой тогда, на речке. И Антон так сильно погружается в свои мысли, что совершенно не замечает ничего вокруг. Как и Эрика, который подходит к нему со спины и осторожно трогает за плечо, привлекая внимание. Шкредов орёт, разворачиваясь и пихая посмевшего его тронуть от себя. — Hey! — Эрик смеётся, удерживая равновесие, и выставляет руки вперёд примирительно. Антон выдёргивает из ушей наушники и шумно выдыхает, расслабляясь. Зина вновь мычит, явно недовольная тем, что вокруг неё происходит какой-то кипиш. — Ты меня напугал, блять, хули подкрадываешься так незаметно? — ворчит Антон на русском, а после переключается на английский, — Why are you here? — The let me go early. I’m done and now I can leave. — А-а. У Антона против воли сдвигаются брови. Ну, вот и всё, кончилась сказочка, Эрик уезжает к себе, Антон скоро тоже поедет к себе, и воспоминанием об их летнем приключении будут лишь фотографии в фотоплёнке и взаимная подписка в Инстаграме. Антону впервые хочется подумать не только о сегодня, но и о завтра, о том, как бы оставить Эрика в своей жизни на подольше. Видимо, это отражается у него на лице, потому что Эрик подходит поближе и мягко обхватывает ладонями плечи Антона. — Hey. What’s wrong? Антон вскидывает взгляд вверх, смотрит на Эрика, в очередной раз утопая в темноте его глаз. За пределами сарая вновь начинает лить дождь, стуча по металлической крыше оглушительно громко. — You leaving. Врать не хочется. Возможно, именно честность поможет Антону прямо сейчас. Ему ведь не показалось, он тупой, но он не глупый, Эрик тоже относится к нему по особенному, нежно и трепетно, так, как делает вообще всё на этом свете. И если раньше Антон от этого бегал, ловко играл в кошки-мышки, избегал прямых компрометирующих взаимодействий, оставляя между ними плотный слой напряжения, то сейчас не хочет. Шкредов кусает губы нервно, пытаясь собрать в кучу все свои «мне кажется, ты мне нравишься» и «пиздец как хочу трогать тебя по утрам», не забыв «у меня болит сердце, когда я на тебя смотрю». Эрик видит это, и делает самую неожиданную вещь на свете. Он наклоняется и коротко прикасается губами к губам Антона, мягко лизнув в кровоточащую ранку на губе. Антон в его руках замирает, задерживая дыхание. Мозг быстро обрабатывает поступившую информацию, сверяет её с желаниями тела, удовлетворяется полученными данными и выбрасывает в кровь эндорфины в таком количестве, что у Антона подкашиваются ноги. Он обрушивается на Эрика с таким жадным поцелуем, что впервые Энгель не удерживает себя и заваливается назад, прямо на стог сена. Стог мягкий, но колючий, хотя кому сейчас вообще до этого есть дело? Антон забирается руками под чужую кофту, гладит талию, живот, спину, вжимает в себя, надавливая на лопатки, пока Эрик удерживает в своих руках его лицо, как чашу, и плавно отвечает на поцелуй. Они по ритмам вообще не сходятся, Антон сметает всё на своём пути, лижется, кусается, пытается забрать себе больше, чем может взять, и дышит-дышит-дышит в чужие губы, пока Эрик остаётся Эриком и просто впитывает в себя всю жадность, целует ласково и одними влажными касаниями языка заставляет Антона задыхаться и твердеть ниже пояса. Всё тело буквально звенит от напряжения, которое наконец-то находит выход. Шкредов даже не пытается себя остановить, зачем, если за него это сделает Эрик? Трогает везде, куда дотягивается, сжимает в ладонях мягкую и упругую задницу, трётся о него всем телом, как Мурка трётся о ноги, когда хочет жрать, и продолжает целовать, теряя дыхание из-за того, что забывает дышать через нос. Эрик отстраняет его мягко, прижимаясь лбом ко лбу, мягко гладит подушечками пальцев по щекам, заземляя. — Anton… — начинает он, и голос у него такой довольный, что по телу бегут мурашки. Может ли он стать ещё более довольным? Сорваться на стон? Может ли Эрик не выговорить его имя с первого раза от переполняющего тело желания? Антону так хочется узнать это всё, прямо здесь, прямо сейчас, или он умрёт, так и не познав всех этих радостей. — Anton, — зовёт Эрик снова. — A? — шепчет Шкредов на выдохе. Антону совершенно непонятно, зачем Эрик пытается его остановить. Разве он сам не хочет? Антон ведь чувствует чужое возбуждение, очень явственно чувствует его нижней частью живота, приподнимается на носочках, чтобы сравнять их в росте и трётся стояком о стояк через одежду, вздыхая довольно. Так зачем останавливаться, если у них и так мало времени? Если Эрик на днях уедет, исчезнет, растворится в разделяющих их километрах? Антон не хочет его отпускать. Антон не хочет его упускать. — Ti mne nravishsa. Русский у Эрика абсолютно кривой и с дурацким немецко-корейско-английским акцентом. Антон прямо сейчас готов вылизать его голосовые связки, лишь бы он продолжил говорить на русском, на немецком, на корейском или на английском. Главное, чтобы говорил. Желательно, что-то такое же приятное. — Ты мне тоже, кажется. Пиздец. Антон выдыхает шумно, прикасается губами к губам, но не целует. Наслаждается самим касанием, тем, какие у Эрика тёплые и мягкие губы, без единой трещинки и ранки, нежные и аккуратные, не то, что у самого Антона. Слушает чужое дыхание, ощущает грудью биение чужого сердца, такое сильное, что сейчас проломит грудь. Или это его собственное так бьётся? Антон Эрика т р о г а е т, ощущает, запоминает и складывает в коробочку все эти воспоминания, чтобы доставать их холодной сибирской зимой, когда станет совсем тоскливо. Будет прикладывать эти воспоминания о тёплых летних днях, как сейчас прикладывает руки Эрика к своему телу под худи, и греться о них, как сейчас греется от тёплого дыхания на своих губах. Эрик шумно выдыхает, вжимая Антона в себя так крепко, что у него хрустит позвоночник, и тихо шепчет в ответ: — Pizdec. Антон взрывается хохотом.