If my wishes came true it would be you

Педри стоит за кухонной стойкой, когда Гави медленно спускается вниз, заметив мутными глазами стройную фигуру перед окном, лицо которой мягко освещено утренним испанским солнцем. Он возится с кружками на стойке перед ним, чайник только начинает пузыриться, загорелые руки наполовину покрыты мятой пижамой, в которой Гави узнает свою собственную, выцветшие номера «Барселоны» начинают облезать от количества стирок. через некоторое время. Он подкрадывается сзади, обхватывает руками талию своего парня и сонно бьет головой вперед по теплому плечу, которое слегка шевелится от тихого смешка. Он чувствует, как его парень на мгновение кладет голову боком на свою, они оба глубоко дышат, на мгновение рассматривая кухню как нежный пузырь, прежде чем поднять голову и выпрямиться, когда щелкает чайник. Гави в течение нескольких секунд наслаждается дополнительным контактом с кожей, постоянно чувствуя, что он мог бы прикрепиться к Педри каждой частью своего тела, навсегда слиться с ним, и этого все равно будет недостаточно, он все равно захочет прижаться ближе, как будто он тонет внутри него. Знает, что они на грани созависимости, все в команде это знают, их легко обнаружить. Они не могут находиться по разные стороны поля, не присматривая друг за другом, глаза всегда ищут друг друга, не могут нормально спать без знакомого груза, свернувшегося калачиком рядом с ними, всегда теребят ключи от отеля, чтобы убедиться, что они всегда в конечном итоге оказываются в одной комнате – тот же трюк, что и с рассадкой мест во время путешествий. – И тебе доброго утра, – комментирует Педри, голос стал глубже после сна, от чего у Гави кружится голова. Он бормочет что-то неразборчивое, но слышит, как Педри тихо фыркает, словно каким-то образом понимая это, и целует его в плечо, в шею, прежде чем снова поднять голову, скорбно убрав руки с талии, повернувшись лицом к возлюбленному, который сжимает в руках чашку свежего кофе, такую ​​же, как и в его собственной. Каждая из их любимых кружек: Гави — ярко-желтая, со сколами на ручке, старая, выцветшая, немного повыше Педри — из небольшого магазина в его родном городе. – Как спалось? – спрашивает Гави, зевая, инстинктивно выдувая пар из верхней части кружки, почти не замечая прищуренных глаз Педри, который слишком хорошо знает, что он не сможет выдержать кипящую горячую жидкость в течение по крайней мере 15 минут после того, как ее только что налили, отказывается пить, пока он не остынет, его рот слишком чувствителен, и ему смешно каждый раз, когда он видит, что тот избегает этого. – Я проснулся, чувствуя себя прекрасно. Я думаю, мы спали около 10 часов прошлой ночью, после того как ты, наконец, оторвался от той гоночной игры, в которую играл – язвит Педри, поднимая одну сторону рта, когда он отпивает свой кофе, а Гави игриво закатывает глаза, сопротивляясь побуждение начать защищаться, вспоминая, сколько часов он провел, соревнуясь с Ансу прошлой ночью. Едва он одержал победу в последнем раунде, как, наконец, принял идею поспать, перевернувшись в тепло Педри, прижавшись лицом к его шее, а его парень сонно обнял его за талию, в результате чего запутался клубок из конечностей и спутанных волос. Так они всегда спали, Гави прижимался к Педри, который прижимал его к себе и крепко спал, почему-то не просыпаясь, так как Гави в обязательном порядке будет передвигаться по ночам, меняя позиции чуть ли не каждый час, хотя какая-то часть его всегда укутана вокруг Педри, нуждаясь в более прохладной коже, а не в собственном тепле, чувствуя себя непривязанным в постели без него. – Кстати, твой уже остыл, я налил в него немного холодной воды, тебе не придется его продувать – добавляет Педри, глотая еще глоток, и рот подергивается от еще большего удовольствия от мысли о теплой температуре, которая это должно было быть. Гави на секунду колеблется, инстинктивно собираясь снова дунуть, и вместо этого останавливается, моргая, смотрит на Педри, который просто мягко улыбается в ответ, темно-карие глаза ищут его собственные, пока этот момент продолжается, Гави просто смотрит на него, все еще держа чашку на уровне его подбородка, когда он перестает выдувать воздух. – Гави? – Брови Педри слегка хмурятся, беспокойство начинает проявляться на его лице, когда тишина затягивается еще на несколько секунд, и Гави резко движется вперед, слепо отставляя кружку в сторону и крепко прижимая губы к губам напротив, руки тянутся и прижимают его лицо. Педри немедленно реагирует на такое внезапное движение, свободной рукой обхватывая Гави за талию через рубашку, приоткрывая губы для языка, Гави нежно проводит им по нёбу, прижимая нижнюю губу еще ближе, Педри тихо стонет. Они теряются, руки сжимают плоть, вдыхают воздух друг друга, прежде чем старший отстраняется, зрачки расширяются, и Гави преследует его на долю секунды, уже потеряв ощущение его губ. – Не заставляйте меня снова волноваться, если мы опоздаем на тренировку во второй раз на этой неделе, Хави не упустит это – хрипит Педри, его губы краснеют, чем обычно, щеки слегка краснеют, и Гави кивает, глядя на них. На мгновение взял себя в руки, вспоминая и улыбаясь воспоминанию, как их тренер тащил их в свой кабинет, строго скрестив руки и постукивая пальцами по столу. Он нежно целует Педри в последний раз, не в силах сопротивляться, вместо этого наслаждаясь теплом, они оба думают о свободном времени, которое у них будет после окончания тренировки в тот день. Он поворачивается, чтобы забрать свою кружку, делает большой глоток, чувствуя внезапное тепло внутри, идеальную температуру, и чувствует, как его руку берут, пальцы знакомо переплетаются с его собственными. – Эй, – нежно говорит Педри, пристально глядя на него, поднимая их соединенные руки вверх и целуя Гави, и он сразу понимает, что старший понял, что это был не просто обычный поцелуй, уже начал догадываться. Что именно заставило Гави броситься к нему, потребовалось время, чтобы осознать это, и лишило его дара речи, у которого не было большей потребности, чем подойти как можно ближе. Он воспользовался моментом, наклонив голову, подавляя желание подавить свои чувства, погрузиться в их подавление, снова погрузиться в воспоминания о своем одиночестве, которые были для него как вторая кожа. Он крутит мысли, щелкает языком, обдумывая, как придумать ответ на бессловесный вопрос, который, как он знает, задавал Педри, даже если он уже начал придумывать, откуда мог бы последовать ответ. – Ты просто такой, ты. Ты обрати внимание, типа: я, я не знаю… – он в отчаянии откидывает голову назад, дико жестикулируя запасной рукой, а Педри лишь крепче сжимает другую руку, проводя большим пальцем по тыльной стороне руки Гави взад и вперед. , взад и вперед — успокаивающее движение, которое он любит использовать, когда младшему это нужно. – Я пытаюсь придумать, как это выразить. Я просто... я провел так много времени в Ла Масии, наблюдая за тем, как столько людей, столько друзей приходят и уходят, и через некоторое время я не привязывался к людям, и люди не привязывались ко мне, и когда ты в таком месте, ты всего лишь один из группы детей. И я проводил так много времени вдали от своей семьи и друзей из родного города, и никто никогда не помнил обо мне конкретных вещей, потому что меня так долго не было, и я изменился, и видел, как люди так часто уходили. И когда ты помнишь такие мелочи, как то, как я люблю принимать душ после тренировки или как я пью кофе, это запомнилось мне, я знаю, что это глупо… – Эй, это не так, Паблито, – тихо говорит Педри, прерывая растущую болтовню Гави, используя его имя, чтобы прорезать тревожные слова, зная, что это всегда застает его врасплох. Он осторожно притягивает его к себе и крепко обнимает, успокаивающе проводя одной рукой по его спине, чувствуя, как Гави начинает выдыхать воздух, крепко обхватив его руками в ответ, сжимая его смятую макушку в кулаки. – Это не глупо, это не так. Мне жаль, что тебе пришлось терять людей, я не могу себе представить, каково было бы вырасти таким разобщенным. Я люблю тебя, ясно? Мне нравится узнавать о тебе такие вещи, для меня это удовольствие, и я так рад, что могу остаться здесь и изучить все эти мелочи, до которых никто другой не дошел, и мне также очень жаль, что почти никто другой не смог это сделать. – Хотя все в порядке – отвечает Гави, его тело врожденно склонно отвергать всякую симпатию, всегда по какой-то причине чувствуя вину за то, что кто-то чувствовал себя плохо из-за него, когда он был в тренировочном лагере, который помог ему добиться успеха. Самые большие цели, которые у него когда-либо были, которые он хранил глубоко внутри и выпускал наружу только по ночам, мечтая о весе трофеев и сладком вкусе славы, который могут испытать только особенные люди. – Это привело меня сюда, в «Барсу», к тебе. Я бы не променял это ни на что. – Я знаю – слышит он, слегка грустный – Но тебе по-прежнему разрешено иметь в этом что-то, что тебе не нравится. Я имею в виду, что дети должны иметь такую ​​стабильность, чувствовать себя в безопасности с окружающими их людьми, а в академии у тебя не было этого. Могу поспорить, что ты не единственный, кто так себя чувствует. – Это будет звучать очень неблагодарно и даже глупо – выдавливает он после долгой паузы, убеждая себя в том факте, что он знает, что Педри — последний человек, который когда-либо будет осуждать – Иногда мне хотелось бы, чтобы это был я. Я имею в виду, что бы меня отправили домой. Что бы я смог увидеться со своей семьей, пойти в нормальную школу, с нормальными детьми и не тратить всю свою жизнь, беспокоясь о том, в чем мне нужно стать лучше и какие важные фитнес-тесты мне нужно пройти. – Это не неблагодарность, Гави, это нормальное чувство – Педри успокаивает, голос нежный, слегка меланхоличный. В его голове всплыл образ маленького Гави: такие же огромные выразительные глаза, такие же маленькие надутые губы, майка, слишком большая для его маленького тела, сидящего в одиночестве в пустой комнате, за много миль от объятий своей семьи. Гави не очень часто описывает, на что была похожа академия, а только ссылается на нее, но Педри собрал воедино несколько одноразовых комментариев. Он знает, что дни были очень однообразными, ожидания смехотворно высоки, что у Гави появится новый друг, с которым он будет чувствовать себя комфортно, только для того, чтобы в один случайный день вернуться в свою комнату после уроков на очищенную половину и то же самое преследующее одиночество, в которое он снова будет ввергнут. Что это был цикл, раз за разом, пока он медленно не замыкался в себе, не замыкался в себе все больше и больше, не был слишком обеспокоен мыслью о потере кого-то еще, чтобы позволить себе сблизиться с кем-то еще. Слишком привык к тому, что его привязанности становились все сильнее. И разрывались так резко, что это причиняло почти физическую боль. – Я рад, что именно ты, а не кто-либо другой, достаешь меня так, как ты. Я бы не хотел, чтобы это был кто-то другой – бормочет Гави, возвращая Педри в настоящий момент с комом в горле. Гави наклоняет лоб, прижимаясь к виску Педри, его ресницы щекочут его, когда он сильно моргает, боясь показать серебристый блеск, образовавшийся в его глазах. Он чувствует, как губы Педри крепко прижимаются к его щеке, прижимаясь ко лбу, к виску и, наконец, нежно к губам. – Я тоже рад, что это я – возвращается Педри, поглаживая большим пальцем скулу, грустно глядя на одинокую слезу, собравшуюся в уголке глаза Гави, и целуя ее. Последний час перед уходом на тренировку проходит мирно. В конце концов Педри отстраняется, внимательно изучая Гави, чтобы убедиться, что он более устойчив, и убедиться, что он видит искреннюю улыбку младшего, прежде чем он пойдет наверх, чтобы быстро принять душ. Гави суетится на кухне, готовя завтрак, шипя ругательства, случайно обжигаясь маслом на сковороде, когда готовит яйца, и успешно их подает. Они быстро едят, выбегая за дверь за несколько минут до часа, заваливаясь в машину и отправляясь на тренировку.