***
Юнджин делает, как ей велено судьбой. Терпеливо выжидает, смотря, как её парень докуривает, крутя во второй руке связку ключей; рассматривает края заживляющей плёнки рядом с лицом Ханбина, поджимая губы, и сама кидает окурок своей тонкой сигареты в урну. — Что на тебя нашло? — В каком плане? — Ты второй день подряд угрожаешь детям расправой. И не только детям, — Юнджин коротко вздыхает, проводя кончиками пальцев по тонким красным линиям на предплечии парня. Ханбин ничего не отвечает, спуская всё на банальные усталость и волнение. В каком-то плане, Сон даже не врёт, ведь он действительно устал размышлять о том, что его не должно касаться. Однако. — Ты изменяла кому-то? — Что? — Хо смотрит в чужие глаза с непониманием и удивлением. Отношения с Ханбином — это сидеть на электрическом стуле, день за днём ожидая неизбежную казнь; это быть пропитанной вечными недомолвками и сладким лживым спокойствием, ведь Ханбину так больше нравится, ведь Ханбину только так кажется, что всё нормально; это отсутсвие конфликтов, отсутсвие чего-то, что все люди считают нормальным для пар. Юнджин привыкла, но не смирилась. Юнджин привыкла жить в ожидании смерти, ведь однажды Ханбин точно взорвёт её. Однако девушка никогда не смирится с тем, что это произойдёт. Они, наверное, слишком разные. — Почему ты говоришь об этом? — Хо прищуривается и льнёт ближе, задирая голову к чужому лицу. — Да так, интересно. Все люди способны на измену. Даже ты. — Даже? — Даже ты. Даже я. Любовь и измена, любовь и измена. Любовь и твоя измена. Руки Ханбина кажутся холодными, словно у самой смерти. Юнджин слишком грустно смотреть на Сона, вспоминая, каким она встретила его пару лет назад. Судьба ранит, но, наверное, неспроста, ведь благодаря ей Ханбин любил многих. Взаимно и не очень. Измена — грязь. Измена — грех. Измена — смерть, которой всё равно на причины и обстоятельства. Изменяя любимым, все изменяют, прежде всего, своим чувствам, становясь лишь жалким подобием нормальных людей. Ханбин знает не по наслышке, ведь ему тоже изменяли. Впрочем, как и он сам, когда по привычке за ушедшей любовью наносил уже другим ещё больше ран. Только Ханбин вряд ли любил новых людей по-настоящему — жертвенно, искренне и по-книжному красиво. А вот его, оказывается, любили. Так же, как Сон когда-то в отрочестве — до крови, до боли, до нервного истощения. Юнджин думает о чем-то своём, пытаясь унять дрожь под рёбрами. — Я никогда не изменяла. Однако, если бы изменяли мне, я бы простила. Тебе я бы всё простила. Люди не меняются: изменил одной, изменит и другой. Юнджин была той, с кем изменяют; была той, кому изменяют. И всегда всё прощала, ведь это просто одна небольшая ошибка, на которую можно закрыть глаза. В любом случае, в ее понимании любви не существует. Лишь желание быть вместе, желание обладать друг другом, желание делить свои эмоции с кем-то, желание оберегать человека, желание, желание, желание. Ну а желание — то, во что люди не верят; то, о чём люди мечтают, загадывая при звездопаде. Белая роза — чистота, невинность, верность и совершенство. Юнджин никогда не продавала свою искренность Ханбину. Только тело. Ханбин брал её в чужих квартирах на разного рода пьянках, пока ярлык отношений не заставил его думать, что это неправильно. Ханбин брал её в пустом танцевальном зале, пока Юнджин в запотевших зеркалах пыталась найти его разбитую душу. Ханбин брал её везде, где она давала возможность, ведь не считал это чем-то странным — любовь подкрепляется распутством. В его руках девушка казалась невинной, словно лепестки цветка. Однако шипы со стебля всё равно врезались в кожу, вырывая из жизни месяц за месяцем. Ханбин хотел стать хорошим парнем для неё, но выходило лишь быть жадным и по-грязному откровенным. Юнджин было, есть и будет достаточно и этого, ведь она не считает себя достойной чего-то требовать. Девушка привыкла к мысли о том, что они каждый день просыпаются чужими друг другу и становятся ближе лишь к ночи, когда разум застилаяет вуаль непотребства. Это, наверное, неправильно. — Нельзя прощать измену, — Ханбин всё же выкидывает окурок и приобнимает Юнджин за талию, притягивая ближе. — Изменил однажды — изменит дважды. Ханбину тошно, ведь говорит он о себе.***
Рики смотрит на сестру долго и пристально, выжидающе и, кажется, даже наказывающе. Сяотин не знает, куда ей скрыться от этого взгляда. Будто душу пытаются вывернуть наружу, доставая из неё всё самое мерзкое и отвратительное. — Цзецзе, почему вы с гэгэ всю ночь рыдали? — он прикрывает глаза и сводит брови в непонимании. Внутренности горят, ведь Цюаньжуй ненавидит, когда ему недоговаривают. Девушке даже ответить банально нечего, потому что говорить правду не хочется и, наверное, не нужно. Хао не оценит, ведь Рики всё ещё их любимый младший брат, даже если ему давно не пятнадцать. — У меня струна на альте порвалась, а заказать только через неделю смогу, — Сяотин отмахивается, продолжая сверлить взглядом плавающие чаинки в чашке. — А Хао… Его Куанджуй вчера ругал. Рики ей не верит, но делает вид, что всё нормально. Выходит как обычно, а значит, что никак. Звук невыключенного будильника отрезвляет разум даже лучше, чем расспросы брата в шесть утра. Рики всё ещё есть, что сказать, однако он продолжает испытывать Сяотин молчанием до тех пор, пока в дверной проем ни заглядывает Хао. Светлые волосы старшего растрепаны, а глаза куда краснее, чем Шень привык их видеть. Легче поверить в ложь сестры и не забивать голову чужими проблемами, и Цюаньжуй делает так, ведь иначе в этой семье невозможно. — Доброе утро, — Хао кидает между делом, подбирая стакан рядом с раковиной, чтобы налить воду. — Как дела? — Было бы лучше, если бы вы по ночам не шумели, — Рики тянется к ручке окна, чтобы наконец-то заглушить звук ливня за ним. Плечи Хао дёргаются, но эмоции на лице не меняются. Лето всё ещё плачет, и Чжан лишь измученно перекидывается взглядами с девушкой. Белые волосы Рики манят к себе, и он быстро поглаживает младшего по голове, после падая на стул рядом с ним. — Нам ко скольким сегодня? — Сяотин подпирает голову рукой. — К двенадцати, вроде, — Чжан неуверенно улыбается. — И на кой чёрт мы в такую рань встали? — А вы типа спали? — Рики язвительно щурится, но тут же улавливает в воздухе недовольство. — Шучу. Я просто не в духе после этой адовни. — В плане? — голос девушки кажется более заинтересованным, на что Цюаньжуй пододвигается ближе к столу. — У Ханбин-хёна, видимо, совсем крыша поехала. Вчера он держал нас до десяти и отпустил, только потому что Юнджин-нуна ныть начала. Старшие синхронно кривятся, услышав такие до боли родные имена. Сяотин дышит полной грудью, пока Хао лишь пытается вдохнуть хотя бы каплю кислорода, но вновь ловит только запах собственного удушья. Впрочем, он никогда не против умереть от яда Ханбина. — На его месте, я бы не только злилась, — Сяотин пожимает плечами и замечает озадаченность Рики. — Сезон сейчас такой. Соревнования и прочее, прочее. Хао тихо усмехается. Прочее. Если бы Чжан был на месте Ханбина, он бы лично убил того, кто изменил его другу. Но Джиун не даст ему сделать и шага в сторону Хао. Потому что, к сожалению, в сердце Кима сейчас только он один. Только Чжан Хао вместе с обидой и болью предательства. Хао больно осознавать, что его всё ещё способны любить. Потому что это в любом случае не будет делать Ханбин. И причин для этого слишком много. Ханбину нравятся девушки. Хао не девушка. Ханбину нравятся такие, как Юнджин: яркие, чистые, покорные. Рядом с такими чувство, будто огонь подступает со всех сторон, даже если сама она — лишь причина пожара. В любой реакции горения подразумевается кислород, и Юнджин набила его формулу на кисти не просто так. Ханбин — фтор; тот, кто способен реагировать почти со всеми веществами. И только фтор может окислить кислород. Хао признается себе в том, что Юнджин лучше во всем, но от этого легче не становится. — Это всё ещё не повод говорить о том, что он нам ноги сломает, знаешь? — Рики вздыхает и устало поднимается. — Ладно, удачи, я к Гювину. — В шесть утра? — Чжан щурится, ухмыляясь. — Надеюсь, не пить. — Вазелин покупать на завтра. Вдруг Ханбин ещё более неприятным будет.***
Тэрэ не понимает, почему груз ответственности за кучу пьяных людей постоянно сваливается на его плечи. Вернее же, он не понимает, почему в последнее время пьянки организовывает именно он. Раньше этим любил заниматься Джиун, ведь он старше, опытнее, мудрее и прочее. Эти качества не то, что бы выделяли его на фоне остальных людей в компании, однако аргумент в виде двух лет разницы в возрасте всегда был ключевым к тому, что дом, как правило, снимался на его паспорт. Тэрэ не ценил этого раньше и, видимо, зря. С одной стороны, хорошо, что людей не так много, ведь меньше шансов разнести помещение в пьяных попытках повеселиться. С другой стороны, Тэрэ чувствует угрызения совести, ведь все прекрасно понимают, из-за чего большая компания раскололась на две части. И, к сожалению, именно Тэрэ был тем, кто год назад познакомил Джиуна с Хао. Ведь Хао в тот момент действительно нуждался в ком-то, кто может быть опорой, кто может быть поддержкой, кто может быть тем, на кого можно полагаться во всём. И Джиун, наверное, любит спасать разного рода жертв. И, наверное, Джиун все-таки любит Хао. До сих пор. Они пьют за свежеполученные права, за здоровье, любовь и счастливое будущее. С каждой секундой Тэрэ всё больше склоняется к тому, что происходящее больше походит на семейное застолье, нежели на обычную пьянку. Хотя, они же действительно близки, словно семья. От этого тошно становится ещё больше. Фруктовый пар Джиуна режет лёгкие, пока им затягивается Мэтью, привычно закинув ноги на колени Тэрэ. Ким пересчитывает людей в комнате, но запинается на пьяном Николасе, не находя ни Ханбина, ни Ыйджу, ни Юнджин. — Где эти? — не особо заинтересованно спрашивает Ким, водя взглядом по Соку. — Ыйджу пошел курить свой айкос обоссанный, а Ханбин и Юнджин… Не знаю, трахаются, наверное, — Мэтью отвечает так же отстранённо и язвительно, впрочем, как и всегда. Тэрэ следит за его взглядом и понимает, что он не отрывает расширенных зрачков от лица Джиуна. Любовь — ужасное чувство. И, к сожалению, до безумия сильное. Такое очевидное для всех, кроме того, кто не чувствует его в ответ. Джиун не любит Мэтью, даже если Сок готов сделать для него всё. Любовь бывает разной: взаимной или безответной, страстной или нежной, дающей жизнь или убивающей. Тэрэ не понимает, зачем общество её придумало, ведь в итоге все от неё только страдают. В большей или меньшей степени.***
Сеул — та ещё грязь. Ханбин смотрит из окна балкона на копошащихся внизу людей и давит в себе желание крикнуть им слова сомнительного содержания. Юнджин обнимает, сжимая в ладонях плечи парня, и водит носом от его затылка к шее. Привлекает своей вечной податливостью и нескончаемым желанием быть только его и только для него. Ведь Ханбин — тот, кому принадлежит её тело. Но не душа. И в её понимании, это куда большая преданность, чем какая-то мимолетная «любовь». От Ханбина пахнет алкоголем, дымом и очередным загаданным, несбывшимся желанием. Он подхватывает её и усаживает на подоконник, чтобы вид перед глазами стал хотя бы на долю красивее. Юнджин не боится выпасть из окна, ведь Ханбин держит её так крепко, что ничего из этого мира не способно дать ей возможность выбраться из чужих сильных рук.***
На часах полвторого, и Мэтью ведёт Джиуна за руку вдоль длинного коридора. Ведь они оба достаточно пьяны, чтобы не сожалеть утром. По крайней мере, у младшего в голове есть только эти мысли. Магнолия — символ настойчивости и упрямства, «ты все равно будешь со мной». Мэтью достаточно устал от всего, чтобы дать себе возможность хотя бы попытаться быть любимым. Даже если он все еще не Чжан Хао. И никогда не станет таким же, как он. Джиун чувствует на себе чужой вес, и он всё ещё прекрасно осознаёт то, что происходит. У Мэтью мягкие черты лица, слегка вьющиеся светлые волосы и манящие глаза, на дне которых Ким видит лишь безнадёгу. Это не ново, это вполне знакомо Джиуну. — Мэтью, что ты?.. — Джиун пытается выдавить из себя хотя бы что-то, пока на его грудь давят, полностью укладывая тело на незнакомую кровать. Мёртвые мысли стекают вниз по стенам, заполняя комнату лишь чем-то неприятно саднящим горло. Мэтью никогда не был таким настойчивым и возжелавшим, будто в кровь вместе с алкоголем впитались все возможные людские грехи. Джиун не глуп, но всё равно не понимает, почему всё это сейчас происходит с ними. Сок не ждёт от него действий, поэтому сам кладёт чужие ладони на свою талию, пока седлает бёдра Кима и жмётся ближе. Глаза закрыты, но это не скрывает от старшего налитую в них боль. Ведь именно сейчас Мэтью так сильно похож на того, кого Джиун столь отвратительно любит. Желающий и просящий, открытый для любых грязных действий. Прямо как его любимый Хао. — Хён, ты знаешь, что нравишься мне? Так… Так сильно… — Мэтью издаёт рваный скулёж, когда ладони старшего спускаются к его ягодицам. Собственные руки давят на чужой пах, и Ким всё ещё кажется не осознающим реальность. Джиун напивался весь вечер, и Мэтью старался быть рядом не только физически, но и мысленно. Глотал алкоголь, пытаясь душить в себе все чувства, ведь даже если сегодня ночью между ними бы произошло что-то — это не имело бы никакого смысла. Джиун не осознаёт, как его тоска влияет на младшего. Не осознаёт, насколько сильно он может быть важен тому, кого он никогда ни от чего не спасал. Ведь любовь нужно заслужить. Любовь — чувство, изгвазданное в грязи общества, породившего его. Ну а Сеул — действительно грязный город, как и все люди, живущие в нём. Джиун отпускает себя и прислоняется губами к виску младшего, водит кончиком языка по очертанию татуировки, которую набивал он сам. Мэтью плавится под его касаниями и трётся о чужие бёдра собственным возбуждением, пока руки пытаются расстегнуть чужие джинсы. Он гладит член старшего, думая лишь о том, что не так должно было выглядеть исполнение его мечты. — Мэтью, нет, я… Я не могу так, хватит, — Джиун закусывает губу и приподнимается на локтях, подрагивая от прикосновений чужих ладоней. И Мэтью отстраняется, даже если не хочет. Даже если тело Джиуна отвечает младшему взаимностью, в его голове всё ещё другой. Мэтью не хочет быть заменой.