Часть 2*
7 апреля 2024 г. в 15:27
Анна вскрикнула и попыталась подняться, но он удержал её за плечи. Он упал на колени перед ней, и теперь стоял так перед её креслом, удерживая её руки в своих.
— Прости меня, дорогая, что я не сказал тебе раньше. Или не должен был говорить никогда. Я должен был отпустить тебя, маленькая моя девочка. Но не смог. У меня не хватило сил сделать это.
— Мама рассказала мне всё перед тем, как умерла. Ты — дочь папиного друга — моряка Эдварда Нортона. Он тоже был капитаном королевских военно-морских сил, и пропал без вести на северном побережье Африки за три месяца до твоего рождения. Отец помогал его семье, он передал его жене через банк пять тысяч фунтов в Бристоль, где она жила одна. Папа получил от её дальних родственников письмо о том, что она умерла во время родов, и о том, что у неё родилась девочка — ты, Анна. Папа сразу поехал туда, привёз тебя к нам домой вместе с твоей кормилицей, которую уговорил отправиться следом за тобой — нанял её на год, перевез сюда её маленького сына и мужа. Потом они уехала домой, к родным, не захотели остаться тут. Тебя крестили в Бристоле под именем Анна Дженнифер Нортон, но об этом сейчас , возможно, уже никто не знает. Свидетелей, может быть, не осталось. Отец попросил своего брата — священника окрестить тебя, как его новорожденную дочь. Даже брату он не сказал, кто ты. И Дарси не знают ничего об этом. Они как раз были в Италии целый год, тогда сильно болел Джеймс. Им было совсем не до наших проблем. Мама согласилась стать твоей матерью. Мы с Алексом были слишком маленькие, чтобы понять что-то. Грейс знала. Она — единственная, кто из слуг ещё жив и может подтвердить тебе всё, что я сказал. Грейс живет сейчас в Валлейгрин, ей почти семьдесят. Если хочешь, мы съездим к ней. Она расскажет тебе правду.
Анна, будто окаменев, сидела прямо, недвижима, смотрела на него, не в силах поверить ему, слишком чудовищна и невероятна казалась свалившаяся на неё правда.
Джордж смотрел на неё потемневшим взглядом, в котором плескалась боль. Он поднес её руку к своим губам и тихонько целовал её ладошку.
— Я должен был отпустить тебя, выдать замуж. Видит Бог, я честно собирался это сделать. Сначала я любил тебя, как брат. И в мыслях у меня не было посмотреть на тебя как-то иначе, о любовь моя!
Но даже за тот год траура по маме, я думал, много думал о нас с тобой. Ведь я знаю тебя с самого рождения, милая моя малышка. Я учил тебя выводить первые буквы, катал тебя на пони, брал с собой на озеро, видел как ты растешь, взрослеешь, превращаешься в прекрасную девушку. Я знал, как хрупка ты, как легко тебя обидеть любому негодяю, ты не можешь ничего сказать в ответ на злобу или ложь в твою сторону.
Когда ты начала выезжать в свет, я совсем голову потерял. Эти мерзавцы обшаривали тебя жадными, похотливыми взглядами, они не думали о тебе, а думали лишь о твоих деньгах, будь они трижды прокляты.
Сначала я надеялся, что среди них найдется хотя бы один, достойный — такой, как наш отец или мистер Дарси. Тот, кто сможет полюбить тебя саму, твою нежную, чистую душу, дорогая.
Но чем дольше я смотрел на них, тем больше убеждался, что таких там нет, в тех местах, где мы с тобой бывали. А бывали мы повсюду в высшем свете, даже на королевских приемах.
Я смотрел, смотрел и всё больше сходил с ума от горя, что должен буду отдать тебя кому-то из этих подлых лисиц, шакалов большого света. Я должен был собственными руками отдать тебя, твою нежную красоту, на поругание одному из этих ничтожеств. Сделать тебя на всю жизнь несчастной, обречь тебя на мучения рядом с таким подлецом.
Я любил тебя сначала братской любовью, поверь. И боялся за тебя лишь как твой брат. Но в тот день, когда этот мерзавец облапал тебя, мне захотелось убить его.
Тогда что-то сломалось во мне. Я держал тебя на коленях, такую маленькую, нежную, беззащитную. Меня будто молнией пробило, когда я прижал тебя к своему сердцу. Я решился впервые за два долгих года снова дотронуться до тебя, поцеловать тебя, любимая. Боже, какое блаженство я испытал в тот миг!
Я испугался своих чувств, но больше уже не мог, не имел сил противиться им. Я полночи не спал тогда, представляя тебя в своих объятиях. Это безумство, решил я наутро. Мне срочно нужно жениться, выдать тебя замуж, и всё пройдёт. Но час от часу становилось всё труднее быть рядом с тобой и сдерживать себя, чтобы не поцеловать тебя, не взять за руку, не шепнуть тебе что-нибудь ласковое на ушко.
Я завел связь с женщиной. Конечно, ты знаешь, тебе рассказали об этом. Нужно было как-то сдерживать себя рядом с тобой, я подумал, что она поможет мне забыться. Сначала она показалась мне чем-то похожей на тебя, но быстро я понял, что это пустышка. Я не чувствовал ничего рядом с ней, и даже представлять тебя на её месте больше не смог, как ни старался. Она сама бросила меня, прогнала с позором, когда я не смог удовлетворить ее, и я был рад этому.
Я продолжал думать лишь о тебе, мечтать каждый миг.
У меня не осталось никого, кроме тебя. Каждую ночь я засыпаю и просыпаюсь с мыслями о тебе, любимая моя, единственная.
Он стоял перед ней на коленях, гладил и целовал её пальчики, в его глазах блестели слёзы. Анна чувствовала, как от его губ, через её ладонь идёт сладостная дрожь куда-то в самую глубь её естества. Этот его взгляд, чистый, светлый, бесконечно любящий. У неё сердце дрогнуло, она протянула к нему руки и погладила его волосы, плечи, обвела пальчиками нежный изгиб его рта.
Он притянул её к себе и поцеловал так, как не целовал никогда. Он страстно ласкал её губы своими, нежно гладил её нёбо своим языком, будто пил райский нектар с её губ. И её в один короткий яркий миг пронзило это чувство — молния, такая же, как и его когда-то.
Он опустил голову ей на колени, целовал их через платье. Потом руками нежно обхватил её грудь, провёл ими вниз, гладил ей бедра, колени, ножки. Он приподнял край платья, взял её маленькие щиколотки в ладони, нежно ласкал их.
— Боже, как ты прекрасна, любимая! Нет сил оставить тебя.
У неё тоже не было сил, всё тело словно ослабело, сильнейшая сладостная дрожь пронзала её, стоило ей встретить его ласкающий взгляд. Никогда раньше она не испытывала этого. Никогда и ни с кем.
Он нагнулся и целовал её ножки.
Потом он сказал ей:
— Я решил, что обязательно найду тех, кто сможет подтвердить твоё происхождение, Анна, найду крестильную книгу в Бристоле. Сейчас уже там работают нанятые мной люди, которые ищут ту церковь, где крестили тебя. Рано или поздно, мы найдем её. И тогда мы сможем пожениться любимая.
А если не найдем, то в крайнем случае, мы сможем с тобой уехать в Вест-Индию, в Американские штаты, в Европу, и пожениться там. Перед Богом мы чисты, только Бог нам судья, а он не осудит нас за любовь друг к другу.
Он осторожно взял её на руки, сел в кресло, а её усадил к себе на колени, обнял, как малого ребенка, и сидел так, укачивая на руках, целуя и баюкая. Но как же отличалось то, что испытывала она сейчас в его объятиях, от того, что чувствовала ещё вчера при его поцелуе!
Она вся горела и плавилась, её взгляд и щёки пылали огнём. И он больше не пытался скрывать своих чувств: его взгляд преобразился, он горел и пронзал её, его жадные губы хотели большего, они искали её нежных губ, как манны небесной.
— О, Джордж, неужели ты чувствовал это пламя внутри всё время, находясь рядом со мной? — спросила она его, обнимая его шею, целуя его. Он видел ее горячий румянец.
— Да, любовь моя, это счастье и мука быть рядом с тобой, касаться тебя, и не сметь прикоснуться, смотреть на тебя и не сметь посмотреть в твои глаза так, как хочется, целовать тебя в щечку и не сметь поцеловать по настоящему.
Она чувствовала, что боком упирается в твердый выступ на его теле.
— Что это, твой нож? — она дотронулась до него. Он тихо вздохнул .
— Нет, любимая, это мой жезл, которым я страстно желаю пронзить тебя, войти в твоё нежное лоно. О, я не помню что говорю, ты же невинна, тебе нельзя слушать такие речи. Слушай: Я так люблю тебя, что он твердеет от любви, и им, этим органом, я когда-нибудь войду внутрь твоего тела, и мы зачнём ребенка, родная моя. Но это произойдет не раньше, чем мы с тобой обвенчаемся, дорогая. Ты выйдешь замуж невинной девушкой, я не обесчещу тебя.
Анна слушала его и ей захотелось увидеть его жезл. Но он убрал её руку оттуда, продолжал укачивать на своих руках. Он прикрыл глаза и теперь словно погрузился в блаженную дремоту, лаская её.
— Теперь ты поняла меня, теперь ты знаешь, что я чувствую к тебе. Хотя бы теперь ты не покинешь меня, ведь ты пощадишь меня, любимая?
— Нет, Джордж, никогда я не покину тебя, любимый. Их губы снова слились в поцелуе, и не было слаще его.
Он отнёс её в спальню, уложил на кровать, закрыл дверь, и после, вернувшись к ней, встал на колени и некоторое время ласкал её шею и грудь.
— Прости меня, любимая, я не в силах удержаться от искушения.
Напоследок он поцеловал её. Он ушел, а она осталась в комнате, на её губах горел его поцелуй.
Прекрасное, негасимое пламя, разгоралось где-то в глубине её естества, ей хотелось чего-то большего, какая-то неудовлетворенность, непонятное желание поселилось в ней. Она долго не могла заснуть, думала о Джордже. Она всю жизнь любила его, но только сейчас открыла в себе эту страсть к нему, словно опалившую её огнём.
То же повторилось утром. Он вошёл к ней, когда она только проснулась и ещё не встала с постели. Он присел на кровать, рукой отодвинул одеяло, увидел её батистовую полупрозрачную сорочку и ахнул. Он дрожащими пальцами приспустил одно плечико, обнажилась её нежная грудь с ярким бутоном соска. Он со стоном припал к нему губами. Она изгибалась от неведомого ей раньше наслаждения. Наконец, он оставил её грудь, но продолжал ласкать её лицо, шею, плечи.
— О, родная, какое же искушение, видеть тебя такой. Как давно я представлял волшебное мгновение, когда смогу войти сюда, к тебе, любимая. Я не должен этого делать, но не в силах противиться своему желанию.
Он тихо вышел, снова оставив её неудовлетворенную чем-то, горящую внутренним огнём. Она не знала сама, чего хочет от него, и куда заведёт её страсть, только ей хотелось большего, неизведанного. Его нежный страстный взгляд стоял перед ней, и каждое воспоминание о нём тут же вызывало всплеск нового пламени, нового восторга.
На следующий день Джордж получил письмо из Бристоля. Он пригласил Анну к себе в кабинет. Она вошла, и он тут же протянул ей письмо.
— Мой человек в Бристоле нашёл церковь, где крестили тебя. Посмотри : вот имена твоих родителей Эдвард Джозеф Нортон и Дженифер Нортон. Дата совпадает с твоим днём рождения, Анна. Нам осталось найти свидетелей твоего рождения, быть может, твоих родных.
— Джордж, скажи, если мы найдём моих настоящих родственников, и они подтвердят мое рождение, то как же быть с моим нынешним именем? Ведь тогда я перестану быть Анной Лоуренс — дочерью Питера Лоуренса?
— Я думал об этом. Если ты имеешь ввиду твоё наследство, то не волнуйся — даже если Анна Лоуренс исчезнет, умрёт, то её деньги перейдут её родственникам — Джорджу и Александру Лоуренсам. А они могут сделать с этими деньгами всё, что им заблагорассудится. Например, передать их Анне Дженнифер Нортон. Алекс никогда не станет претендовать на твоё приданое. А если бы и стал, то эти деньги отдал бы тебе я, дорогая. Не знаю, есть ли законный путь превращения мисс Лоуренс в мисс Нортон. Существует ли способ сохранить твои права законной дочери Питера Лоуренса, объявив тебя законной дочерью Эдварда Нортона я пока не знаю. Если бы мама с папой оставили завещание, где рассказали бы обо всём, было бы легче. Но они сделали всё возможное, чтобы ни у кого не возникло сомнения, что ты их законная дочь, не допустив разночтений, тем самым они защищали твои права. Мама призналась мне, лежа на смертном одре. В тот момент мне казалось, что лучше бы она не делала этого, что лучше бы я верил до конца своих дней, что ты моя родная сестра. Но позже, когда я осознал свои истинные чувства к тебе, дорогая, я благословил это её решение. Потому что ни одна женщина на свете не могла сравниться с тобой в моих глазах. Я всю жизнь мог бы искать и никогда не нашел бы настоящую любовь, а ты оставалась бы рядом, но стала бы навек недосягаемой для меня. Но я нашёл тебя, любимая, и благодарен Всевышнему за это.
— Скажи, Джордж, а письмо папе о том, что я родилась в Бристоле, сохранилось?
— Я искал его в доме, но не нашел. Мама говорила о какой-то деревянной шкатулке, но не успела сказать до конца, её замучал кашель. Потом она заговорила о тебе, просила срочно позвать тебя, боялась не успеть сказать тебе что-то важное.
— Она сказала мне, что жалеет о том, что недостаточно сильно любила меня, что я должна крепче любить тебя, Джордж, что я очень нужна тебе.
— Её устами говорил сам Бог. Она там, у него в раю, я знаю.
Они долго стояли обнявшись, слившись в единое целое, словно в сказочном сне, очарованные друг другом.
Они решили отправиться из Лондона в Валлейгрин, чтобы поговорить с Грейс, и еще раз предпринять попытку поиска шкатулки с письмом, которое могло бы пролить свет на многое.
Ближе к вечеру того же дня к ним с визитом явился сэр Джайлз Хитч, младший сын графа Кента.
Анна совсем позабыла о нём за это время. Один день принёс ей столько нового, казалось, невероятным, как много всего уместилось в несколько часов, предшествующие годы, люди, события пронеслись за это время перед глазами и были переосмыслены ей, начиналась новая страница её жизни.
Она с трудом вспомнила, что договаривась с сэром Хитчем о новой встрече, а потом покинула его, не попрощавшись. Джордж увёз её. Неужели это произошло всего лишь два дня назад? Будто год прошел с того момента.
Сэр Хитч ждал её в холле, он присел в предложенное ему слугой кресло.
Анна вышла к нему, смущённая, совершенно растерянная.
Увидев его, она поразилась настолько быстрой перемене в своём сознании: тот же человек, то же лицо, казавшееся ей позавчера привлекательным, сейчас выглядело едва ли не отвратительным. Прыщи, о которых говорил Джордж, которые она не замечала ещё два дня назад, теперь привлекли её внимание и вызывали отвращение. Длинная тонкая фигура сэра Хитча, казавшаяся ей гибкой и стройной, сейчас выглядела чуть ли не уродливой в её глазах. Он не шёл ни в какое сравнение с Джорджем — вот главное, что изменилось в её взгляде на мужчин вообще, и на этого джентльмена, в частности. Теперь она сравнивала всех их со своим возлюбленным, и никто из них не выдерживал никакого сравнения с ним.
— Добрый вечер, мисс Лоуренс. Вы сегодня очаровательны, вам так идёт белое платье. Вы похожи на белоснежную розу в саду.
Он продолжал расточать ей комплименты в той же манере, что и раньше.
Сейчас она смотрела на него другими глазами — глазами Джорджа — мелькнула у нее мысль. Его слащавый, напыщенный стиль теперь казался неприятным.
— Здравствуйте, сэр Хитч. Благодарю вас за визит. Право же, очень неловко, что позавчера мне так внезапно пришлось покинуть вас. К сожалению, я почувствовала себя плохо в тот вечер.
— Оу, сожалею, а как ваше здоровье сейчас, дорогая мисс Лоуренс?
— Мисс Лоуренс, к сожалению, неважно себя чувствует, сэр Хитч. Она вышла к вам из уважения, но едва стоит на ногах, ей необходимо немедленно лечь в постель, доктор предписал ей строгий постельный режим. — послышался с лестницы голос Джорджа.
— Дорогая, как ты? — участливо обратился он к сестре.
— Немного лучше, спасибо, Джордж. — ответила она тихо.
Джордж вошёл в холл. Холодно, кивком головы, поздоровавшись с Хитчем, он сразу подошёл к Анне и с подчеркнутой заботой, поддерживая под руки, повёл её наверх.
Анна, слегка кивнув на прощание Хитчу, пошла с братом, оперевшись на предложенную им руку, она больше не оглядывалась на гостя. Ей хотелось избавиться от него, Джордж нашёл прекрасный предлог. Ей бы и в голову не пришло поступить так. Она уже мысленно представляла, что придётся развлекать Хитча за обедом, заранее испытывая неприятные эмоции по этому поводу.
Сэр Хитч вынужден был откланяться. Джордж спустился к нему, холодно поблагодарил за визит, сослался на срочные дела. Визит действительно был незапланированным, Лоуренс не приглашал Хитча в свой дом, поэтому не нарушал неписанных законов вежливости, отказывая ему.
Ледяной тон и взгляд хозяина не оставляли гостю никаких сомнений, что он — нежеланная персона в этом доме. Если Анна пыталась сгладить неловкость, тем самым подогревая ложные надежды гостя, то Джордж, напротив, сразу расставлял все точки над i . Он вовсе не желал няньчиться с этим хлыщем даже короткое время.
Хитч ушёл от них крайне раздосадованный. Дошедшие до него слухи о ревнивом, как Отелло, брате очаровательной мисс Лоуренс, сейчас полностью подтверждались откровенно враждебным поведением мистера Лоуренса.
Сейчас Хитч понимал ситуацию так: мисс Анна Лоуренс страдает от тирании своего ревнивого, жестокого брата, она хотела бы вырваться из-под его гнёта, но не имеет возможности противостоять ему. Ведь еще позавчера Анна улыбалась ему самой располагающей, восхищенной улыбкой, с удовольствием принимала его комплименты, сейчас же она выглядела страшно подавленной, растерянной.
Да, конечно, он начал ухаживать за ней с определенной целью, ради её приданого, но сама Анна безумно привлекала его — и не могла не привлечь, ведь была чудо, как хороша. О, как это было бы славно — заиметь сразу прелестную жену и её не менее привлекательное состояние!
Если бы брат не чинил всяческие препятствия её замужеству, то она, без сомнений, вышла бы замуж в первый же свой сезон за любого свободного мужчину, которого бы пожелала привлечь. Такие девушки — красавицы с хорошим приданым долго не задерживались на рынке невест.
Хитч уехал, по пути воображая себе приключенческий роман, в котором он — романтический герой похищает невесту у злодея-брата, тайком венчается с ней, влюбленная девушка со слезами благодарит его, и он одаривает её своей любовью. Ему так понравилось мечтать на эту тему, что он, ощущая себя влюбленным красавцем Парисом, даже начал мысленно разрабатывать план похищения прекрасной Елены у злобного Менелая.
Тем временем, Анна и Джордж уже и думать забыли о Хитче, они готовились к завтрашнему путешествию. Все вещи были упакованы, письма написаны, указания розданы.
Вечером они снова заперлись в библиотеке вдвоём, наслаждаясь своим тайным, греховным романом. Оттого, что их отношения были бы осуждены сейчас всеми, они становились только слаще, как сладок любой запретный плод.
Чувство Джорджа, выросшее из братской, даже скорее отцовской любви к своей подопечной, может быть и подогревалось этим запретом, всё же имело намного более прочную основу — оно возникло из истинной любви — заботливого защитника, учителя, кормильца, вырастившего своё дитя с рождения и не желающего потерять плод своих забот.
Сейчас они сидели вместе в том же кресле, она на коленях у него, как и вчера.
Она — невинная, не знающая ничего о плотской любви, желающая неизведанного, неудовлетворенная, готовая отдаться ему со всей страстью неопытной молодости. Он — искушенный, и теперь искушающий её, но привыкший за эти годы укрощать свою страсть, держать её под строгим контролем разума.
Он, лишь в последние дни получивший возможность открыто ласкать её, почувствовал, как неизмеримо выросло его желание, которое он подавлял так долго. Чем больше имеешь, тем больше хочется. То, что вчера казалось ему пределом мечтаний — целовать её нежные губки и ласкать вишенки сосков, теперь стало лишь манящим напоминанием о том, что возможно, но пока недостижимо. Он ласкал её, боясь перейти некую черту между ними, преступив которую, он не смог бы больше сдержать своё желание. Поэтому он не смел раздевать её, и даже заходить к ней в спальню надолго теперь не решался. Он боялся самого себя, своего неукротимого, дикого инстинкта, проснувшегося в нём и требовавшего немедленно овладеть ей.
Но совсем отказаться от неё, остаться на том голодном пайке, которым он пробавлялся эти годы, — нет, это было выше его сил! Он не мог противостоять соблазну, и поэтому жадно припадал к источнику райского наслаждения.
Одними поцелуями он довёл её и себя почти до экстаза, и смотрел, содрогаясь от безумного желания, как его невинная Анна, раскрасневшись, с пылающим взором, приоткрыв чудные свои губки, безмолвно молит его о чём-то большем. Он захотел ей дать это, но боялся, что просто не удержит себя в руках, если ещё хоть чуть приоткроет её лёгкие одежды.
— Нельзя, любимая, я не могу сделать это с тобой, прости.
Он на руках отнёс свою возлюбленную в её спальню и оставил там, как и вчера, одетой. Он мог снять напряжение, как привык делать это годами, а она? Ей предстояло мучаться и томиться этим.
Утром рано они собрались в дорогу. Выехали чуть свет. В карете он сразу взял её на руки, и более трёх часов, за закрытыми шторами, они наслаждались поцелуями.
Мысли о том, что он так долго не выдержит — соблюдать целомудрие дальше не получится, приходили Джорджу в голову, но он уже частично потерял разум от близости любимой и от её готовности давать ему всё, что он мог бы у неё попросить.
Они остановились пообедать в трактире в пятидесяти верстах от Лондона, а после отправились дальше в путь. Им предстояло остановиться на ночь в гостинице.
Они проехали за день ещё восемьдесят верст, и на ночь остановились в придорожном постоялом дворе. Джорджу удалось снять две большие комнаты для них с Анной и две маленькие - для слуг.
Он тщательно соблюдал все внешние приличия. С Анной ехала горничная, с ним был слуга.
Ночью он, не выдержав, прокрался к ней в комнату. Свеча горела на её столе, она не спала, встретив его безумный от страсти взгляд своим пылающим взором. Он, не раздеваясь, прилёг рядом на кровать, приподнял край одеяла, откинул его. Она лежала в одной батистовой сорочке, холмики груди с темнеющими вишенками сосков виднелись через тончайшую ткань. У него дух захватило от этого зрелища.
Нет, он не может, не должен делать это.
Но как же велико было искушение! Его удерживало только то, что она невинна и не подозревает о том, что он мог сделать с ней.
Сейчас он не посмел снять с неё эту сорочку. Он припал губами к её шее и стал покрывать её страстными лобзаниями, она застонала и обхватив его голову ладонями, сама начала целовать его.
Они слились в одно целое сейчас. Их губы слились в поцелуе, а тела сплелись в одно в страстном объятии. Словно охваченные пламенем, томясь мукой и невыразимым восторгом, они потеряли счёт времени, наслаждаясь этими минутами.
Она не знала, что может быть лучше, чем то, что испытывала сейчас - горела и плавилась, через всё тело шли сладостные токи. Она думала, что это и есть занятие любовью, а он не хотел, раньше времени просвещать её.
Он, привыкший за эти годы укрощать свою страсть, сейчас наслаждался новыми, дозволенными теперь ощущениями - сейчас он мог ласкать её открыто, мог ощущать её ответные чувства, её томление. Они оба пребывали в нирване, находились в самом преддверии рая.
Не было сил оставить её. Но он должен. Он не лишит её невинности.
Он ушёл к себе, и там дал волю своему воображению, вспоминая её сладкие мучения, её дрожь, приоткрытые губки, разгоряченное пылающее лицо и взгляд. Наконец, он наяву, а не во сне, увидел свою нежную возлюбленную на ложе страсти, такой, какой она будет лежать перед ним в их первую брачную ночь, когда он возьмет её.
Утром они пораньше выехали, чтобы к вечеру успеть в Валлейгрин. К восьми вечера они прибыли в усадьбу. Старый дом и сад встретили их. Тёплый августовский вечер был наполнен удивительным летним покоем, кругом разливался медвяный аромат спелых плодов. Они оба вспомнили своё счастливое детство, добрых любящих родителей, уют и покой того времени. Теперь дом стоял пустой, позабытый, лишь раз в месяц слуги убирались в нём.
Анна вспомнила папу и маму, и сердце полоснула боль. Ведь она — не родная им, они — чужие ей, хоть и приняли её в семью, а свою семью она не знает и неизвестно, узнает ли когда-нибудь о ней.
Джордж понял её чувства, прочитал её мысли, он сказал ей:
— Они любили тебя, Анна и радовались тебе. Мы все любили тебя, ты была счастьем для всех нас. Теперь я понимаю их. Они оба не могли любить тебя так, как им хотелось бы, и не могли показать тебе свою любовь. Мама любила тебя, я помню, как она радовалась твои первым шажкам, как ловила твои первые слова, но позже, когда ты превратилась в прелестную девушку, она могла ревновать папу к тебе, а папа не мог прикоснуться к тебе, когда ты повзрослела, и отдалился по той же причине, по которой и я боялся дотронуться до тебя, узнав, что ты — не моя родная сестра. Ты — ни в чём не виновата, и они — тоже. Но все мы были счастливы вместе, и это останется с нами навсегда, любовь моя. Когда я узнал, что мы не брат и сестра, в первое время я думал, что потерял тебя, но потом понял, что только сейчас полюбил тебя по настоящему, и благодарил судьбу за то, что она послала мне тебя, маленькая.
Они прошли в дом, никто не встретил их там. Как непривычно и грустно было видеть их милый дом таким пустым, заброшенным.
Видно придется лечь спать голодными. Но тут же послышался шум и в дверь с улицы заглянула Мардж, пожилая кухарка. Она сказала им, что приготовила ужин в пристройке, правда простой — баранина с картофелем.
Отец любил простую кухню, не тратил денег на французских поваров и изысканные блюда. Всегда у них были кухарки из деревни, готовившие чаще всего свежую баранину с овощами и запеченную рыбу с картофелем. Разве что перед приездом гостей отец привозил на время повара из Лэмтона. Он не понимал лишних трат на роскошь, и был прав. Ведь только и слышно было вокруг про разорившихся помещиков, залезших в долги детей лордов. Отец почему-то сумел за двадцать пять лет вдвое увеличить доходы поместья и в полтора раза — капитал в акциях и деньгах, хотя никогда не жалел денег для помощи своим родным, бывшим сослуживцам и слугам. Он научил старшего сына обращению с деньгами, а младший не захотел заниматься делами — он решил стать врачом, ученым естествоиспытателем, и отправился на учебу в Сорбонну.
На ночь они расположились, каждый в своей детской комнате — ещё одно счастливое воспоминание детства. Жаль, что оно позже омрачилось воспоминаниями о смерти родителей.
Анна неприкаянно бродила по своей комнате, вышла на балкон, вернулась, заглянула в гостиную, и там села за рояль. Она пробежалась по клавишам, но не смогла долго играть — только одну любимую мамину мелодию Моцарта — мысли о маме не давали покоя — это было ее любимое место. Джордж пришел к ней и они сидели вместе некоторое время, думая об одном и том же.
Джордж не выдержал и пришёл к ней в полночь, конечно, она не спала — ждала его.
Сначала он также крепко обнял её, не смея раздевать , они лежали так довольно долго. Их словно сильнейшим магнитом притянуло друг к другу, губы слились в бесконечном поцелуе. Но, Боже, как он хотел увидеть её всю - во всей прелести юного тела!
Он отстранился и спустил сорочку с её плеча, потом с другого. Её высокая нежная грудь почти обнажилась, соски стояли маленькими пиками. Он припал к одной из этих нежных вершинок, тихонько посасывал её. Анна только стонала под его ласками, пока он попеременно изводил её груди.
Он спустил её широкую сорочку ещё ниже, на талию, она уже почти обнажилась в его руках. Как же она была прекрасна! Её тело словно вылеплено было из белого мрамора величайшим скульптором, создавшим идеальные пропорции женской фигуры.
Он не выдержал и стал покрывать легчайшими поцелуями каждый уголок обнажившейся желанной плоти. Она не знала, что с ней, непонятное
возбуждение охватило её, она смотрела на него с немой мольбой.
Это было выше его сил - он стянул с неё сорочку, и замер от восторга, любуясь ей:
Она лежала перед ним обнаженная, словно светящаяся в мерцающем свете свечи, с распущенными тёмными косами, разведенными стройными ножками, темными вершинками сосков. Сам он оставался одетым — это последняя преграда, которая удерживала его от безумного шага. Он знал, что если разденется, то не сможет удержаться и прильнёт к ней, чтобы почувствовать её всю, и тогда его инстинкт возьмет своё — он овладеет ей.
— Я тоже хочу увидеть тебя, Джордж.
— Нет, любимая, нет. Я не могу.
— Пожалуйста! Покажи мне себя!
Как же он сам хотел этого!
— Хорошо, только не пугайся, дорогая.
Он распахнул халат, и её взору открылся его возбужденный орган. Она ахнула от удивления.
— Боже, какой он большой! Неужели он должен поместиться внутри меня?
— Да, любимая. Но там много места. Сначала, в первый раз это бывает больно, но потом становится приятно.
Она осторожно протянула руку и дотронулась до него. Он покачнулся в её сторону. Анна взяла его в руки и ласково гладила с двух сторон сверху вниз.
Он замер от поднимавшегося в нём восторга.
— О, пожалуйста, дорогая!
Она продолжила ласкать его твердый, как сталь, орган. Её тонкие пальчики водили по шелковой гладкой коже, ласкали мягкие мешочки внизу.
Он закрыл глаза. Невероятный трепет охватил его.
Он крепко обнял её, представляя, что сейчас совершает своё первое с ней соитие, как входит в неё. От этих мыслей его дикий инстинкт мгновенно проснулся, в эту минуту он готов был забыть обо всём и овладеть ей.
Нет, он не сделает с ней этого. С огромным усилием воли он оторвался от любимой.
Он нежно поцеловал её на прощанье и ушел к себе.
Поиски шкатулки продолжались несколько дней, но не увенчались успехом.
Они сходили в деревню, к Грейс, которая жила там со своей племянницей и её мужем. Отец назначил ей пенсию — положил на её имя полторы тысячи фунтов в банк — проценты были больше жалованья, что она получала, пока работала у них.
Грейс поседела и с трудом ходила сейчас.
После некоторого молчания, посмотрев на Джорджа, уговаривавшего её открыть всю правду, она рассказала Анне обо всем.
— Раз миссис Джорджиана рассказала всё, то и я скажу вам. Миссис Лоуренс не была беременной, верно. Вас привезли в дом месячной крошкой вместе с Кэйт Браун — вашей кормилицей. Она оставалась с вами больше года. Ещё у вас была няня — Джейн. Джейн жила в деревне, но уже умерла. Вот про Кэйт я ничего не знаю, они потом уехали к её отцу — он оставил им ферму неподалеку от Бристоля. Я не знаю их адреса. Где-то около Нейлси. Так говорила Кэти. Больше ничего не скажу — не знаю. Миссис Джорджиана любила вас, она не могла больше родить — ей запретил доктор, я сама слышала. Когда она рожала второй раз, у неё открылось сильное кровотечение, едва спасли. Мистер Лоуренс сутками не выходил от неё тогда. Они так хотели девочку. Вот Бог и дал им вас.
Бедняжка, миссис Лоуренс, дорогая моя девочка, Джорджиана! — Грейс заплакала и стала утирать слёзы краем передника.
Они от души поблагодарили Грейс и ушли домой.
Им нужно было найти Кэйт Браун — если она жива, то могла бы рассказать о родных Анны. Но как это сделать, если они не знали ничего о ней? Если бы удалось найти ту шкатулку с письмом. Но в доме они не нашли её.
— Нам надо ехать в Бристоль. Я не хочу оставлять тебя одну, но дорога может быть трудной. Хочешь ли ты отправиться со мной любимая?
— Я не могу жить без тебя, Джордж, я хочу быть рядом с тобой всегда.
Они не стали долго ждать, и утром следующего дня отправились в путь.