Путь из ножей

      День за днем под надзором чужих. Чужие они не из-за того, что я их не знаю. Нет, меня навещали и Наташа с Вельтом, и Гепард с Сампо и другими коллегами, и Инсин с Блэйдом. Особенно частым гостем был мой личный эспер — приходил каждый день. Чужими все они были, потому что я не понимал их, а они меня. Хотя, себя даже я не понимал теперь. Безвыходность давила на меня, я не знал, что с собой сделать, это мучало не меньше исчерпанности энергии. Я не понимал, зачем они все следят, чтобы я регулярно ел (причем правильную еду), почему рассказывают о том, как продвигается исследование моего случая. Вернее, я знал слова, которые бы объясняли их поступки, но не ощущал их в себе, не испытывал эмпатии, не умилялся их тревогам. Они были «друзьями» и «начальством», поэтому тревожились. Но в глубине себя я понимал, что сейчас, если бы мой «друг» оказался бы в беде, я не сделал бы того же, в моей душе не возникло бы этого порыва. Когда-то раньше я поступил бы иначе. Тогда мы с Келусом вместе помогали Гепарду, сестра которого страдала от домогательств со стороны наставника, мы вместе были рядом с Наташей, когда ее проводник не вернулся с командировки, мы вместе были в баре, когда Сампо и Гепард разругались так, что один из них едва не наделал глупостей. Но теперь Келус исчез, как Тайлер Дерден, оставив меня наедине с собой настоящим. Я словно нравственный калека с отмершей человечностью.       Утром приходил Гепард. Он пытался быть мягче, говорил со мной о каких-то сплетнях, что было не в его стиле. Я спокойно из вежливости отвечал ему, хотя не испытывал такой потребности. Я все время ловил на себе какой-то странный полулюбопытный взгляд от него. Для него уже явно не секрет ситуация с моей поддержкой. Но спросить ему не дает такт, Аста уже давно начала бы допытываться. Тема, которую он хочет обговорить, добавляет ему ощущение неловкости, делает пропасть недомолвок еще шире — я это все понимаю, но не испытываю тревог по этому поводу. Я не чувствую подобного, меня не волнует, если он перестанет ходить.       Раз в пару дней ко мне заходит Наташа. В свободное от работы время она перелопачивает архивы, библиотеки, справочники в поисках похожих случаев. Она не одна занимается этим, над моим случаем копошится больница компании, сторонние ученые, у которых чисто первооткрывательский интерес. Но Наташа чувствует себя обязанной отчитываться передо мной, отмечать, как продвигается ход дела. Если честно, то ее я слушаю с большим интересом, чем остальных посетителей. Но слушаю так, словно я и сам ученый, который изучает Дань Хэна и его поддержку. Во мне нет волнения от очередной неудачи, которая обрекает меня на лишние дни в состоянии изнеможения, хотя именно мне терпеть это состояние.       Вельт приходил ко мне каждый день после работы. Я знал, что он чувствует вину сильнее всего. Для него, как и для Наташи, подчиненные — это нечто большее, чем коллеги. Мне он каждый день приносит то книги, сопровождая их какой-нибудь историей, которая, должно быть, увлекательна, то немного шоколада (мне запретили его и многие другие продукты, потому что в моем состоянии мне прописали диету). Он рассказывал мне о сыне — это была его любимая тема. Я молчал, слушая его, иногда больше из вежливости спрашивал его о семье.       Инсин проявлял больше всего активности: он искал новых исследователей, финансировал разработку лекарств для меня. Внешне он не изменился по отношению ко мне, но я знаю, он все время размышляет о том, как меня укрепить в моем теле, как меня обратить на пользу его брату. Холодный расчетливый разум с единственной ценностью — брат. Он переживает, что я, умерев, оставлю его брата ни с чем. Наверное, если бы навыки проводника можно было бы изъять, Инсин бы их уже давно похитил у меня.       Я всех их понимал, видел впервые так явно, что у них внутри, на душе и в уме, словно мои знакомые стали прозрачными. Но я не испытывал к этому интереса, не желал реагировать на это как-то.       После полудня ко мне, как всегда, пришел Блэйд. Я вновь с настороженностью окинул его взглядом: он до сих пор в крайне тяжелом состоянии. Ему тяжко. Я уже не в первый раз задумывался, а возможно ли, что те ощущения, которые я испытываю во время поддержки — это то, что обычно эсперы чувствуют в состоянии близком к безумию? Если это так, то участь эсперов ужасна. Особенно таких, как Блэйд. Я, хотя раньше нередко осуждал это, даже могу понять, почему эсперы, находясь на грани безумия, могут повалить и принудить проводника к поддержке пятого уровня. Я тоже был бы счастлив освободиться от этого изнуряющего чувства и боли. Наверное, я даже осмелился бы причинить при этом вред другому. Нет, я даже наверно сделал бы это. Моя попытка отойти в мир иной несколько дней назад это подтвердила, тогда из-за меня могли пострадать и многие другие, не только Арлан.       Блэйд лаконично поздоровался, скромно улыбнувшись, и сел невдалеке от меня. Он почти никогда не говорил, но если я о чем-то спрашивал, то с радостью и готовностью отвечал. Напоминал вежливого иностранца, который и не прочь поговорить на твоем языке, но стесняется, боится и не чувствует уверенности в себе. Это было вдвойне удивительно: будучи всего в нескольких шагах от безумия, он обладал таким самоконтролем, что вел себя так спокойно, логично и вежливо, что если бы я не знал о симптомах поглощения безумием, то ни за что бы не подумал, что человек около меня каждую секунду мучается и страдает. Он ни разу не попытался накинуться на меня, ни разу не попытался даже попросить поддержку более высокой ступени, ведь я его об этом предупредил.       Пожалуй, одного Блэйда я не видел так ясно теперь, как всех остальных. Я действительно не понимал его, он был загадкой, не вписывающейся в рамки моего жизненного опыта. Почему он не обижен на меня, почему не злится, ведь я такое учудил на командировке. Почему он единственный в минуту гнева на меня, кто боялся, что Наташа прибьет меня не фигурально.       В прошлые дни во мне было слишком много пассивных досады, раздражения на них всех, даже на молчаливое общество Блэйда. Поэтому эта мысль меня посетила только сейчас.       — Господин Блэйд, — он встрепенулся и даже подался вперед. — Вы как будто даже не злитесь на меня? А ведь я подверг вас опасности и до сих пор не оказал вам должной поддержки.       — Не злюсь, — он с удивлением посмотрел на меня.       С изумлением для себя я почувствовал, как удивление появилось во мне самом. Я ожидал иного ответа в стиле: «конечно, я злюсь, но просто держу гнев в себе».       — Но как же?.. Почему?       — Вы были ко мне добры. И волновались обо мне.       Я упал на подушку с прежним равнодушием. Лишь слабое разочарование осталось отзвуком во мне. Наивный дурак, до сих пор что ли верит в те слова, которые я сказал Наташе, чтобы меня взяли на командировку? Ошибаешься, волновался я всегда только о Келусе, ты же мне был нужен лишь для того, чтобы добиться своей цели.       — Разве? — я спросил это лишь для того, чтобы сгладить свою резкую реакцию на его слова.       — Вы первый проводник, который отнесся ко мне без предрассудков. Обо мне ходят недобрые слухи, и я сам виноват в этом. Все проводники знают об этом и по их речи, лицу я вижу с первых мгновений встречи, что мне не рады. Многие сразу отказывают в поддержке. А вы отнеслись ко мне, как ко всем остальным эсперам.       Я подавил вздох. Если бы он знал, о чем я думал в первую нашу встречу, то так бы не говорил. Но теперь я не чувствовал себя обязанным быть аккуратным во фразах.       — Возможно, но я уж точно не волновался о вас. Вы мне были нужны лишь для того, чтобы попасть на командировку, сами знаете для чего.       — Но, когда вы очнулись несколько дней назад, вам уже ни к чему было оказывать мне поддержку, но вы сами схватили меня за руку и стали помогать. Хотя вам самим нужна была помощь, — Блэйд внимательно смотрел на меня.       Под его взглядом мне стало неуютно. К тому же он был прав. В тот момент я переживал за него, его состояние напугало меня, встревожило. Это было душевным порывом. Возможно, последним душевным порывом за все эти дни.       — Вы не получаете поддержку? — я решил сбежать с опасной темы, в которой сам уже перестал понимать себя.       — Для спокойствия брата я хожу к вашим коллегам, но, к сожалению, как бы мне ни хотелось, но выдержать больше пары минут я не могу. Их поддержка для меня сравнима с адскими муками, — он отвернулся и прикрыл веки, словно пытался скрыть глаза, которые выдавали его мучения.       Я молчал. Желания копаться в чужой душе у меня не было. И все же отчего-то игнорировать его состояние теперь мне было сложнее, хотя я имел на это полное право. Это его почти христианское смирение со своей участью дико раздражало. Наверное, потому что я за эти недели стал полной противоположностью и Блэйда и Келуса. Келус бы меня такого возненавидел.       Слабый гнев из-за такого осознания сам толкнул меня к действиям. Резко, так что больное плечо напомнило о себе, я выкинул руку в сторону и требовательно посмотрел на Блэйда.       — Давайте. Я окажу вам поддержку.       — Но ведь ваше плечо еще не в порядке. Да и вы испытываете боль при поддержке, — эспер отшатнулся от меня, словно я при нем сожрал сырую крысу.       — А вы испытываете ее все время. Давайте, недолго и с перерывами я выдержу. Не раздражайте меня своим упрямством, — я и правда чувствовал целый скоп негативных эмоций. Он бесил меня, злил, взывал к моей совести, сам того не подозревая. Никто не вызывал во мне это в последние дни. И только этот святоша доводил меня до кипения.       Неуверенно, видимо, заметив мое неблагодушное настроение, Блэйд все же подсел ко мне ближе и вложил свою огромную ладонь в мою. Я посмотрел на наши руки, прежде чем начать. И случайно увидел краешек повязки на его руке. Его способность трансформирует его же кровь. Сколько же крови он теряет за одну схватку…       Я отвернулся от него и начал. Теперь уже нет смысла что-то строить из себя, скрывать гримасы боли, сдерживать дыхание, но я все равно не хочу, чтобы он это видел — словно я выбиваю себе жалость или величие своими страданиями. Нет, я просто делаю свою работу. И не хочу, чтобы этот эспер из-за меня обезумел.       Знакомые уколы боли почти тут же заставили меня вздрогнуть, тело напряглось, ноги в первый миг рванулись. Я рвано задышал. Только не стонать, что угодно, но не жалко и позорно стонать. Если этот святоша может улыбаться и терпеть, то и у меня выйдет хотя бы малое.       Не знаю, сколько времени прошло по-настоящему, для меня оно тянулось адски медленно. Я боялся разжать руки и обнаружить, что вытерпел всего несколько минут. По лицу струился пот, если он смотрит на меня, то все понимает. Как же это жалко!       — Господин Дань Хэн, спасибо, хватит, — Блэйд сам вытащил свою ладонь.       Я с досадой и злостью зыркнул на него. Цвет глаз ни на сотую светлее не стал. Мои потуги для него все равно, что капля в море. Из гордости я, наверное, схватил бы его руку вновь, но это знакомое чувство энергетического голода, когда тело все вялое, слабое и словно сосет под ложечкой, эти конвульсии от только что прекратившейся боли не дадут мне этого. Я и правда жалок.       — Вы и правда мне помогли, я смог расслабиться на четверть часа, — видимо, мое разочарование на лице было слишком очевидным.       — Завтра приходите снова. Или потом всю жизнь будете сожалеть, — ну уж нет, я верну его глазам нормальный цвет!       — Ладно, — он приблизился ко мне и серьезно, даже тяжело посмотрел на меня. — Только не совершайте глупостей.       Да, теперь уж куда мне… Особенно после таких угроз.       Блэйд еще раз поклонился мне, его волосы гривой свесились над моим коленями. Не знаю, почему я не сдержался, почему рука дернулась раньше, чем голова начала думать. С детской любознательностью я запустил руку в его густые и крепкие волосы. Почти одновременно мы вздрогнули, я дернулся и почти въехал затылком в борт кровати. Блэйд прикрыл нижнюю половину лица рукой, но у него покраснел даже лоб.       — У вас перо застряло, — я хватался за любую возможность спастись на этом тонущем корабле.       — Ага, спасибо, — он неловко кашлянул, попытался еще раз поклониться, но раздумал и стремительно вышел из палаты.       Я обреченно сполз на подушку. Веду себя, как придурок. Какое счастье, что этот эспер молчаливый.