В поисках спасения

      Второе низвержение — не так страшно, больно и обидно. И сотый удар мечом не такой болезненный, и желчь разочарования не жжёт нутро. Почти. День за днём его тело привыкает к тяжелому труду: кожа рук грубеет, но не сжимая рукоять меча, а взявшись покрепче за ручки телеги. Душа грубеет следом, оставленная в одиночестве.       Такая холодная осень выдалась впервые.       Се Лянь открывает глаза и выдыхает, пар срывается с потрескавшихся губ.       Се Лянь шёл в поисках работы в другой город, в предыдущем, всего за месяц, о нём разошлась такая дурная слава, что больше ни один человек не хотел его брать к себе. Его неудача, оплетённая крепко вокруг правой лодыжки, не давала выполнять работу принцу Сяньлэ, стремилась создать вокруг полнейший хаос. Но для обычных людей, несведущих в делах божественных, источником всех бед оказывался Се Лянь, и от него, как от больного, стремились скорее избавиться. Слухи о проклятом работнике расходились всё быстрее, а с ними и десятки историй: как на стройке рухнула стена, словно пытаясь убить бедолагу, стоявшего рядом, как в его руках рассыпаются инструменты, и даже взгляд его признали дурным, ведь, стоило ему упасть на что-то, это сразу же приходило в негодность.       Се Лянь не знал о границах возможности канги, и ему оставалось лишь гадать, могла ли она испортить даже погоду. Но в том, что ему пришлось остановиться в лесу на ночь, когда он не смог добраться ни до одной деревушки по пути в город, он винил своё проклятье.       Октябрь выдался дождливым, холодным и ветренным, и сейчас Се Лянь проснулся, ощутив всем телом первый снег, скорее даже снегопад. Его волосы и белые одежды уже были присыпаны, на руках были ледяные капли. Земля вокруг, чёрная от опавших, гниющих листьев, постепенно скрывала своё уродство, натягивая на себя белые одежды. Тщетно, ведь то тут, то там были страшные плеши, обнажающие почву, которая сейчас, в темноте, была похожа на ямы. Принц поёжился. Ему не было холодно. Он не ощущал его физически, но неприветливая природа словно тоже гнала Се Ляня, прознав, кто он такой. Се Лянь поднялся и взял с земли своё одеяло, используемое как подстилку, и завернул его, положив в мешок, с которым Се Лянь странствовал.       Снег хрустел под ногами, когда принц брёл дальше. У этого далёкого «дальше» не было смысла, не было конечности и формы, оно существовало просто как предлог двигаться. Се Лянь знал, что, оставаясь где-то, он обязательно испортит это место, пусть и не было в этом злого умысла. Но проклятье, обнимая его, въелось в кожу, не давая ревниво никому подходить к Се Ляню или привязываться к кому-то или чему-то. Самопрошенное , оно всё ещё оставалось ношей. И горькая мысль грела сердце — Му Цин и Фэн Синь не пострадают, находясь рядом с ним. Грела настолько, что отравляла гарью легкие, поднимаясь к носу, вызывая мерзкое чувство пощипывания и рези в глазах.       Небо, затянутое штормовыми облаками, не пропускало свет луны и звёзд, оставив землю в темноте. Только белые длинные рукава Се Ляня развивались по ветру, и промокшая ткань хлопала, словно у птицы крылья в отчаянной попытке взлететь. Се Лянь наконец остановился — он не знал, сколько ему пришлось пройти, но тень сгущалась сильнее, и эта внезапная буря — как в кошмарах, где нет ничего и никого, только бесцельный путь. Без дороги или даже самой узенькой тропинки. Никто для него не оставил протоптанный, проверенный путь, который не привёл бы к обрыву. Се Лянь остановился. Он снял с плеча мешок и засунул туда руку, наощупь пытаясь найти зажигательную палочку. У него точно оставалась одна! Он помнил, ведь у него ушли почти все, чтобы разжечь костёр, когда он остановился на ночлег. Се Лянь продрогшими пальцами достал небольшую щепку, от которой слабо тянуло серой. Осталось лишь натереть её — и, чудо, она загорается быстро! Се Лянь удивлённо посмеивается своей удаче, прикрыв лучину от снега ладонью. Но ликование принца длится лишь несколько секунд, и когда поток ветра выхватывает палочку, она, продолжая гореть, пролетает несколько метров, падает на заснеженную землю. Но за то короткое время, что она осветила мир вокруг, глаза Се Ляня зацепились за удивительное — здесь, среди высоких тёмных деревьев, сбросивших листву, стояла лачужка.       Се Лянь поднимает лучину, разочарованно выдыхая — она намокла, и теперь её нельзя было зажечь. Но она всё же открыла ему вид на укрытие, где Се Лянь мог переждать метель. Место не выглядело обжитым. Се Лянь шагнул внутрь. Непогода осталась снаружи, лишь ветер залетел куда-то под крышу и изредка свистел. Се Лянь осмотрелся, удивлённо отмечая, что здесь всего одна комната. Могло ли это быть чьим-то домом? Понять было трудно, кажется, здесь очень давно никого не было, и Се Лянь, стараясь вести себя тихо, осмотрелся. Стены были пустыми, не было совершено никакой мебели, только посреди этой тоскливой комнатки стоял деревянный алтарь, а на нём истлевшая ткань. Се Ляня неприятно кольнуло осознание — он был в чьём-то храме. И резко по коже прошёлся холод, а из горла вырвался нервный смех — большинство его храмов наверняка выглядели бы так же разграблено и забыто. «Если ещё хоть один уцелел», — пронеслась следом мысль.       Се Лянь неосознанно делает несколько шагов вперед, касаясь ткани, приглаживая её в попытках расправить. Его порыв, взявший над ним сейчас верх, заставил достать из сумки завтрак-обед-ужин в виде булочки и положить её на алтарь. Рядом Се Лянь поставил и щепку — конечно, это никак не могло заменить благовоние, но ужас, обмораживающий нутро и даже кости, заставил Се Ляня склонить голову в молитве. Божество, которому некогда мог принадлежать этот храм, наверняка уже кануло в небытие, и это совершенно никак не могло ему помочь. Се Лянь боялся признать, что молится он совсем не за него, а для себя. Он обратился к богу как обычный смертный. Потому что ему было страшно — вид давно покинутого храма был словно ужасающее послание для него же. Се Лянь не знал, какому Богу принадлежал этот храм, и видел в нём своё будущее. Безымянный, забытый, брошеный и проклятый, этот храм не мог назваться и в лучшие времена хорошим, но сейчас он — истлевший скелет, от него уже оторвали всю плоть — всё, что могло ещё представлять ценность, и сейчас Се Лянь сам забрёл сюда. В могилу. Ноги подкосило, и Се Ляня потянуло с нечеловеческой силой, заставляя его упасть на колени перед столом. Колени болели из-за жесткого приземления, но Се Лянь закрыл глаза, не обращая на это внимания. На его веки давило, а слёзы жгли изнутри — невыплаканные, сдержанные верой Се Ляня в свою силу и возможность справиться со всем самостоятельно, сейчас, казалось, вот-вот вырвутся наружу. Вода точит камень — так отчего бы горю не сточить душу человека?       Се Лянь не знает, сколько времени прошло — в голове всё сильнее затягивались в тугой клуб мысли, давили на череп изнутри и всё меньше были различимы. Все его мысли — одна сплошная гематома. В реальность его возвращают тихие шаги, которые раздаются за спиной. Се Лянь неосознанно тянется к мечу, так надёжнее, так правильно встречать кого-то ночью в метель в глухом лесу.       — Сяньлэ?       Меч падает из рук.       Се Лянь поворачивается резко, поднимается с пола, упираясь взглядом в чужую фигуру. Он произносит быстрее, чем сознание в темноте действительно успевает распознать:       — Ваше Высочество?       Из интонации и слов формируется вопрос, но глаза уже уверены в ответе. Цзюнь У стоит перед ним, и это высшая нелепица, которую не смог представить ни один автор, а они ежегодно слагают сотни текстов во имя Императора. Белоснежность брони, дороговизна всех украшений в волосах, на пальцах, на поясе, шёлк длинных чёрных волос, — всё это было изображено на фоне обветшалых деревянных стен, грязи и темноты. Се Лянь нервно выдыхает, подумав, что картину перед ним нарисовал сумасшедший, и за оскорбление Владыки Шэньу ему бы отрубили руки и бросили гнить в темницу.       — Ваше Высочество, — спокойно повторяет Цзюнь У, приветствуя Се Ляня, но тот на такое обращение к себе лишь горько улыбается, — Что ты делаешь… здесь?       — Честно говоря, — Се Лянь наклоняется, поднимает меч и закрепляет его на поясе, а потом неловко трёт макушку, — я понятия не имею, где это — «здесь».       — Вот как… — Цзюнь У щёлкает пальцами, и в храме появляется свет, и он, как показалось Се Ляню, с интересом осмотрелся, будто даже не удивляясь тому, в каком упадке пребывает это место. Се Лянь поджимает губы, касаясь холодными пальцами своей горящей щеки. Конечно, отчего Владыке Шэньу видеть ужас этого места? Он наверняка видит грязь и старость, неуважение, а для Се Ляня эти стены пропитаны скорбью о неизвестном боге. Таким, каким может стать однажды он. — И что тебя привело сюда?       Взгляд Цзюнь У, скучающе пройдясь по храму, возвращается к Се Ляню, и у того невольно тянет нутро от себера чужих глаз, и хочется Се Ляню прямо сейчас выйти на снег и ветер, будь там буря, шторм, ураган или буран, и если бы на него напал демон или лесной голодный зверь — всё лучше, чем ощущать это чувство вины и злости на самого себя, которое рядом с Цзюнь У становится невыносимым.       — Я заблудился в лесу и решил, что стоит переждать непогоду здесь, — собственный голос подводит Се Ляня, слова вырываются из него скрипуче, и ощущается оно так, будто теперь всю шею пронизывают занозы или иглы.       Скверна пожирает изнутри, вот-вот от груди Се Ляня останется одна чёрная дыра. В такую броситься — и твоё тело никогда не найдут. Потому что без дна, без возможности вернуться. И Се Лянь бы хотел так, чтобы больше не видеть Цзюнь У, до чего болючим казалось пребывание рядом. Его щенячье восхищение захлебнулось, потеряло право на существование ещё после первого низвержения. Сейчас шло второе низвержение — второй отвергнутый шанс.       Се Лянь сотни раз слышал, на что люди готовы ради него. У него были верные последователи, слуги и обожающие наблюдатели, и все они точно также готовы были на всё, лишь бы удостоиться внимания принца. Он находил это забавно-глупым, пока не увидел Цзюнь У.       Се Лянь помнил, какое восхищение его охватывало каждый раз, когда он смотрел на Цзюнь У, Владыку Шэньу, оно пылало внутри, будто один взгляд Цзюнь У мог заставить в груди Се Ляня зажечься Солнце. И ради этого чувства Се Лянь был готов расшибиться, выполняя любое задание от владыки, в общем-то, всё, он мог бы оставить без работы всю Небесную столицу, лишь бы преподнести Цзюнь У очередную победу. Разговоры, улыбки, одобряющие кивки владыки стоили переломов, ожогов и колющих ран рядом с сердцем — и всё равно не так больно, как отвернуться от Цзюнь У. Се Лянь любил его. Но любовь поглотила вина за неоправдание ожиданий, за то, что сам почти пронзил чужое сердце, там, брешь в доспехах под правым ребром — его рук дело.       Вот только по-настоящему сердце владыки ему не суждено было достать.       — А вы, Владыка? Почему вы здесь? — Се Лянь невольно переводит взгляд на алтарь. Красная ткань отвлекает от мыслей о том, что Цзюнь У, настоящий, стоит там, за его спиной.       — Я услышал твою молитву, — отзывается Цзюнь У, подходя к алтарю. Этот вид вызывает у него какую-то странную усмешку, — даже подношения сделал.       — Что? Разве это… храм Владыки Шэньу?.. — Се Лянь готов засмеяться. Это шутка, верно? Все места поклонения Шэньу пропитаны роскошью, золотом, там служат лучшие, там воздух пропитан ладаном и сладостью, исходящей от свежайших спелых фруктов. Во всех городах, где успел побывать Се Лянь, храмы Шэньу были самыми величественными сооружениями, и даже в Сяньлэ он был наравне по великолепию и размаху с императорским дворцом.       — Это… мой храм, — туманно подтверждает Цзюнь У, и Се Лянь с застывшим дыханием наблюдает, как чужие пальцы, длинные и крепкие, скользят по красному тряпью. И Се Ляню хочется возразить самой вселенной — что вообще происходит? Здесь нельзя поклоняться даже самому низшему божку, ибо в этом святилище нет и не могло быть абсолютно ничего. — Но не храм Шэньу.       — Что?       Цзюнь У улыбается, глядя на Се Ляня через плечо. И он наверняка хочет сказать о том, что Сяньлэ задаёт слишком много ненужных вопросов, глупых и раздражающих, но Цзюнь У не говорит. Молчит, и Се Ляню приходится читать — так всегда было. Будто Цзюнь У ждёт, когда же Се Лянь разгадает какую-то загадку, скрытую между этих чёрных пушистых ресниц, в глазах цвета стали, в лукавой полуулыбке… Но Се Лянь не находит ответа, потому что не знает вопроса. Но Цзюнь У отвратительно терпелив и правил объяснять не собирается. Се Ляню так и хочется спросить, неужели Цзюнь У не разочарован в нём? Как он может продолжать кидать ему вызовы, будто продолжает видеть в нём божество. Близкое, неравное — но очень рядом. Около, но никогда не в цель.       — Но ты прав, это не обитель Шэньу, — Цзюнь У в привычной манере складывает руки за спиной, направляясь к выходу. Се Лянь идёт следом.       Снаружи стихла непогода. Неудивительно, как может существовать снег, темнота и морозный ветер, когда рядом Цзюнь У? Взгляд Се Ляня бесстыдно — и за это должно быть стыдно — рассматривает чужую широкую спину, скрытую мехом и доспехами.       — Что это значит?       — Сяньлэ не заслужил сказки на ночь, — Цзюнь У сверкает глазами, поворачиваясь к Се Ляню лицом. Несколько секунд он смотрит на чужое лицо, удовлетворяясь тем, как с него стирается любопытство. Цзюнь У проворачивает перстень на пальце, а потом снимает, протягивая Се Ляню. — Подставь ладонь.       — Ваше Высочество, я не…       — Сяньлэ, подставь ладонь, — бровь Цзюнь У коротко поднимается вверх — признак его начинающегося раздражения.       И Се Лянь повинуется, потому что иначе не может. И у него оказывается золотой перстень с крупным рубином. Пару лет назад Се Лянь не обратил бы на это никакого внимания, а сейчас он чувствовал тяжесть украшения, его действительную цену. Ему пришлось бы работать без отдыха, еды и жилья с полсотни лет, чтобы заработать на него.       — Ты молился, и я помог тебе. Не возражай, Сяньлэ, — Цзюнь У кладёт руки поверх ладоней Се Ляня, заставив их сомкнуть. Показывая, что перстень он назад не примет. — Сяньлэ… — и Цзюнь У наклоняется к уху Се Ляня, опаляя его своим горячим дыханием, когда он произносит, — береги себя. Мы должны снова встретиться.

***

      Се Лянь уходит, пока погода спокойна, потому что ему нужно идти в город. На работу. Потому что заложить в ломбард перстень Цзюнь У он не готов.       Цзюнь У глубоко безразлична судьба золотой безделушки. Он стоит долго, ровно, как статуя, убеждаясь, что Се Лянь достаточно далеко. Очередной щелчок пальцев, и деревянный храм Его Высочества принца Уюна с жадным треском поглощает огонь.