_____
Вечер. Темно и тихо. По периметру лаборатории расставлено несколько керосиновых ламп, что с тихим треском озаряют помещение тусклым светом. Джекилл никогда не работал засветло. Отчего-то ему нравилось работать в полутьме. Глаза, конечно, напрягались и болели, но мрак комнаты придавал сил, навевал вдохновение. На полу валяются книжки. Открыты посередине или в самом конце. Какие-то исписанные листы раскиданы по столу. В руках Джекилла старая книга. Подносит ее к лампе, глазами бегает по выцветающим строчкам. Сосредоточенный на чтении и работе, невидящий дальше вытянутой руки в этой тьме, он не замечает Хайда, что тихо закрался и остановился у самого входа. Или делает вид, что не замечает. А вот Эдвард его видит. Чужой силуэт разглядеть несложно. Постепенно глаза привыкают, удается увидеть больше. В комнате тепло и пахнет лавандой. И чем-то еще, быть может, шалфеем. Хайд не умел различать запахи, даже не пытался. Отложив книгу, Джекилл отходит к окну, на подоконнике которого лежит большой букет завядших цветов. Малая часть того, что за ночь нужно растереть, истолочь, размять или просто залить водой и спиртом. Он аптекарь («Химик», — смущенно улыбнулся Джекилл). За день столько больных посещают его в надежде купить целебную настойку, отвар или порошок. И все это Генри трудолюбиво заготавливает с вечера. — Вы не хотите мне помочь? — улыбнулся устало и как-то снисходительно. Его голос в этой тишине звучал неправильно, но приятно. Хайд вздрогнул и поспешил уйти дальше в темноту, но понял, что прятаться поздно. Генри смотрел именно в его сторону. Именно в его глаза. Кажется, не моргал. И этот букет завядшей лаванды в его руках смотрелся так красиво. — Я? А мне позволено? — сделал шаг вперед, а Джекилл улыбнулся шире и добродушнее. — Позволено, если не боитесь мышей, — он не смеялся и не хмыкал. Произнес это так спокойно, будто не упрекнул вовсе. Хайд нахмурился, но не стал заострять на этом внимание и просто подошел ближе. — Возьмите? — отложив букет цветов на заранее положенную на стол деревянную доску, он заботливо вручает помощнику пинцет. — Цветы лаванды необходимо отделить от стеблей. Их сложить в миску и немного помять. Стебли и листья тщательно измельчить. Потом все смешать, залить спиртом и убрать настаиваться. Помогите мне, — он объясняет дальнейшие действия, а Хайд как-то устало глядит на его руки, разглядывает пальцы, едва заметные мозоли от частого письма, светлые порезы. «Глупости. Какие глупости», — корит себя, забирает пинцет и кивает, как бы говоря, что все понял. Он ничего не слушал, но приготовить настойку лаванды совсем не сложно. Принимается тщательно обрывать цветки. Поставив одну из керосиновых ламп на стол, как можно ближе к ним, Генри садится рядом и сам принимается за работу. Иногда Эдвард отвлекается. Смотрит на чужие руки, пальцы. Может поднять взгляд и посмотреть на чужую шею; на аккуратно завязанный галстук; на широкие плечи, сокрытые многочисленными тенями. Иногда, совсем-совсем редко и несмело, он осматривает его лицо. Строго сведенные к переносице брови, светлые глаза, высокие скулы, напряженно сжатые губы. И он не знает, отчего так пристально рассматривает учителя. Не знает, что в нем зацепило и почему не цепляло ранее. В темноте тот выглядит красиво, загадочно. И запах лаванды кружит голову, мешает сосредоточиться, доводит до легкой тошноты и отягощает дыхание. И думая об этом — о чужих руках, глазах, лаванде, полутьме, приятном свете керосиновой лампы, — Хайд не замечает, что его тоже разглядывают. Не так часто и пристально, но разглядывают. Бледное лицо в полумраке и вовсе видится болезненным. Сосредоточенный взгляд темных глаз. Его хочется потрепать по непослушным волосам, похвалить и уложить спать. И Джекилл даже приподнимает руку, желая ее вытянуть в сторону Хайда, но обрывается и делает вид, что планировал сделать совсем другое. Хайд замечает, поднимает голову, с непониманием вздергивает бровь и останавливается. — Ничего, продолжайте, — отнекивается Джекилл. — На сегодня у нас еще столько дел, — на его губах расцветает слабая улыбка. Хайд кивает, соглашается. Он ленился весь день с разрешения доктора, но готов работать на протяжении всей ночи по желанию Генри. Но Эдвард не знает, что до его прихода доктор жил иначе. Он спал по ночам и лишь изредка истязал себя работой и засыпал под утро. С появлением Хайда пришло столько мыслей. Тяжелых, грустных, серых. Это мешает уснуть, оттого уже как полгода Джекилл создает лекарства и ставит опыты по ночам, а днем лечит. Генри не признается, что самым частым вопросом, что мешает ему спать, является вопрос о Хайде. А помощник этого не знает и даже не пытается узнать. «Глупости. Какие глупости», — твердит Джекилл, подобно Хайду. Они в молчании отделяют цветы лаванды от стеблей и листьев, затем Эдвард остается готовить настойку, а Джекилл отходит к другому столу, принимаясь работать с какими-то порошками и солями.***
Утро буднего дня. Теплый июль. Из-за жары Эдвард не сумел заснуть ночью, оттого пребывал в ужасном настроении. Джекилл тоже выглядел сонным и уставшим, но эта усталость не изменила его светлый настрой. За завтраком он был весьма молчалив. Пил чай и бегал глазами по строчкам свежей газеты. Хайд смотрел куда-то в пол и не ел. Не хотелось, хотя все выглядело так вкусно. Аптека открывалась с девяти утра. Генри проверял препараты, что имелись в наличии. Ходил меж шкафов и витрин, тщательно осматривал. Множество флаконов из темного стекла стоят на полках. Совсем маленькие, закупоренные пробкой, а потом больше, больше. Подписаны аккуратным почерком Джекилла и расставлены на равном расстоянии друг от друга, чтобы радовать глаз. Стеклянки с порошками, тинктурами. Баночки с засушенными растениями: ромашкой, мятой, календулой и не только. Газовая люстра висела в самом центре, удивляла своей красотой и витиеватостью. На столе у кассы находились серебряные весы. Хайд игрался с ними, не зная, чем себя занять. На подоконниках больших светлых окон располагались всякие мелочи, фарфоровые статуэтки, что должны были привлечь внимание покупателя. У входа стояли напольные часы. Изящные и дорогие. Они пробили девять, извещая о начале рабочего дня. Что-то в аптеке продавалось лишь по предписанию врача и выдавалось вместе с сигнатурой, которую Генри заполнял сам. В нее он вписывал состав препарата, способ применения, название аптеки, имя врача и имя провизора, что изготовил лекарство. Были препараты, что продавались без учета. Так называемые «лекарства для любви, от трусости, для ума». Генри отрицал пользу подобного, но готовил по проверенным рецептам и по желанию покупателя продавал. Также в аптеке имелись мыла, чистящие порошки и свечи. И даже вина, которые были убраны подальше от света. Все это пользовалось спросом. Первым покупателем стал мужчина в годах. Седой и милый джентльмен. Он шел медленно и тяжело, опирался на трость и, кажется, покачивался. «Больные суставы», — подумал Джекилл и улыбнулся покупателю. «Давай быстрее», — вздохнул Хайд и отвернулся. — Мне порекомендовали масло для лечения коленей, — начал он и потянулся к нагрудному карману пиджака, чтобы из него извлечь записку врача. С улыбкой протянул ее Джекиллу, а тот, быстро пробежавшись глазами по строкам, повернулся к Хайду. — Смесь керосина и пихтового масла. На витринах нет. Принеси со склада. Стоит в шкафу с болеутоляющими, — поручает Эдварду, а тот, недовольно качнув кудрявой головой, отправился искать. Он еще не привык к тому, как и куда Джекилл распределяет препараты, оттого тяжело ориентируется в них. Копался он недолго, но за это время Джекилл успел поговорить с клиентом обо всем. Поставив два флакона перед покупателем — один с керосином, второй с пихтовым маслом, — Хайд неуверенно глянул на Джекилла, ожидая от него каких-то просьб, советов или приказов. Но Генри лишь достал какую-то бумажку — сигнатуру — и принялся быстро и аккуратно ее заполнять. — В равных пропорциях смешайте керосин и масло пихты, — начинает объяснять, — эту смесь втирайте в суставы на ночь. Постарайтесь меньше двигаться и держать ноги в тепле, — советует Генри. Его внимательно слушают как покупатель, так и Хайд. Понимающе кивая, джентльмен принимает протянутую ему записку. Бегает глазами по строкам-рекомендациям, затем протягивает пару шиллингов в качестве оплаты. Хайд оплату принимает и только после протягивает покупателю флаконы. — Не забывай улыбаться, — с неким возмущением сквозь улыбку проговорил Джекилл, как только покупатель вышел. Хайд фыркнул. Его дело продать, а не светить мордашкой. Пытаясь угодить Джекиллу, он натянуто улыбается. Генри от такого устало вздыхает и прикрывает глаза рукой. Взял же на свою голову. Вслед за пожилым джентльменом в аптеку забегает измученная женщина. В помятом платье, наспех заплетенными волосами и болезненным взглядом. — Девочка… моя девочка! — причитает она навзрыд. Джекилл внимательно следит, ожидая запроса, Хайд же делает вид, что не участвует в их беседе. На серебряных весах он взвешивает порошки, затем ссыпает их во флаконы или картонные конверты. Расфасовывает и совсем не слушает причитания усталой покупательницы. — Уж который день кашляет и ничего не ест. А в последние три дня она и вовсе в бреду. Что делать, подскажите? — в ответ на ее причитания Генри, было, развел руками в стороны и начал говорить, но его схватили за запястья и потянули к себе. Его сдержанная дежурная улыбка сменилась на удивленную ухмылку. — Женщина, руки! — фыркнул Хайд и окинул ее недовольным взглядом. — Да-да… да… — закивала она нервно и отступила на шаг. Генри смущенно посмотрел куда-то в пол, а потом ответил. — Выписка врача имеется? Рекомендации, предписания? Без этого, увы, мы не знаем, что вам выдать, — глядит на нее напряженно, а та лишь качает головой и выглядит такой грустной. — Не вызывали врача, не смогли. Дайте хоть что-то? Посоветуйте? — причитает она и руки к себе прижимает неуверенно. — Ну сказано же, что без предписания ничего выдать не можем, — гаркнул Эдвард и вышел из-за кассы. Покупательница боязливо отошла от него, но он прошел к одному из шкафов, чтобы поставить туда пару флаконов. — Эдвард, прошу тебя, не ерничай, — вполголоса сказал Джекилл и постучал пальцами по поверхности стола. Он хочет помочь всем, в то время как Эдвард глубоко бесчувственен к чужим проблемам. — Могу посоветовать эликсир Ле Морта… — посмотрел куда-то в потолок, обдумывая свое предложение, а Хайд где-то у стеллажей тихо хмыкнул. Женщина закивала, показывая, что готова взять то, что ей предлагают. На ее усталом бессонном лице появилась легкая улыбка, а глаза в надежде засияли. — Эдвард, принеси… — начал было Генри, но его перебили. — Сам принеси, — огрызнулся парень и продолжил копаться у шкафа, старательно расставляя флаконы. Генри нахмурился и сжал губы, но подумал, что обязательно все выскажет уже после того, как покупательница выйдет. На склад он пошел сам, а в это время в аптеку забежало еще два любознательных мальчика. — Леденцы с солодкой не продаем, — завидев их, сказал Хайд. — А мы не за этим, — хихикнул один из мальчишек и поправил свой кепарик, что явно был ему велик. Оба мальчика быстро прошли вперед и встали за женщиной. — Из аниса тоже, — продолжил Эдвард и медленно прошел обратно к кассе. — Ну? Чего вам? — с неким пренебрежением и ехидством спросил он, опершись на прилавок и хитро ухмыльнувшись. Один из мальчишек, тот, что без кепки и с застенчивым взглядом, из кармана штанов вытащил вдвое сложенную записку и протянул ее Эдварду. Тот быстро пробежался глазами, затем посмотрел на мальчиков и снова на записку. — Передайте маме, что порошок льняных семян нам привезут лишь через пару дней, — начал он, отложив записку. Из-под прилавка достал конверт с иным порошком и его, после оплаты, протянул мальчикам. Те поблагодарили, убрали лекарство в сумку и убежали. И Хайд, оставшись без дела, опять отошел к шкафам. — По чайной ложке утром и вечером, пока не пройдет кашель. Обильное питье, чтобы не было обезвоживания, — по возвращению проговорил Генри. Он что-то быстро начеркал на пустом клочке бумаги и, прикрепив его к флакону с настойкой, вручил это женщине. Та благодарно просияла, оставила пару монет и быстро убежала. «Поздравляю, ты продал ей средство строгого учета без врачебной выписки», — подумалось Хайду, но он промолчал. С ее уходом доктор все свое внимание переключил на Хайда. Тот стоял в паре шагов от него, подписывал флаконы и с придирчивой аккуратностью расставлял их на верхние полки. Пристального взгляда он не замечал. Или делал вид, что не замечает. — Эдвард? — не сдержался, окликнул. — М? — тихо мыкнул тот, качнул кудрявой головой и пристально посмотрел в сторону оппонента. Его яркие глаза, высоко вздернутые брови и общий удивленный вид остановили все негодование Джекилла. Он просто стоял и смотрел, подмечая детали чужого лица и аккуратность чужих рук, что продолжали расставлять лекарства на полки. — Я, кажется, забыл, что хотел сказать… — смущенно ответил и отвернулся. Хайд засмеялся и отвлекся от своего занятия. Он подошел к кассе, оперся на нее ладонями, привстал на носочки и приблизился к Джекиллу. Тот гордо выпрямился и не отдалился, хотя хотелось сделать шаг назад, чтобы соблюсти дистанцию. — Наверное, вы хотели сказать, что я ужасно себя веду? Что я не выполняю свои обязательства, грублю посетителям и не улыбаюсь им. А улыбаться надо вот так, да? — и он улыбается. В это раз искренне, а не вредно и натянуто. И глядит именно в глаза, не моргая и, кажется, не дыша. И Генри тоже не дышит, забывается, а потом вдыхает глубоко и шумно. И Хайд снова смеется, но тише и сдержаннее. — Да, именно это я и хотел сказать. Вы же сами знаете, что делаете не так. Так почему вы не стараетесь исправиться? — грустно сводит брови к переносице и голову склоняет к плечу. Хайд отводит взгляд в сторону и старается найти объяснение, почему так себя ведет. Ничего на ум не приходит. Продолжает стоять и молчать. — А вы исправьте меня! Иначе скучно! — вместо отговорок и объяснений он выдвигает ультиматум. Доктор, кажется, давится воздухом от подобного. А после немного смято улыбается. — Я и так пытаюсь это сделать, — замечает с некой горечью. А может перестать пытаться. Но отчего-то именно к этому ученику он привык, оттого не готов поменять его на кого-то другого. — Плохо пытаетесь! Но я верю, что у вас в скором времени получится лучше, — подшучивает Эдвард и за свою неуместную шутку получает снисходительно-осуждающий взгляд. Конечно получится лучше. У Джекилла все всегда получалось. Не получается только перевоспитать этого мальчишку. — Здравствуйте!.. Ромашку сушеную продаете? — на пороге стоит девчонка. Совсем маленькая, но такая важная. И именно из-за нее им приходится прервать свой бессмысленный спор.***
Утро. Холодно. На траве бодрящая роса. Совсем недавно развеялся туман. Они собирают крапиву где-то в поле поодаль от города и рядом с лесом. Эдвард этой затеи сразу не оценил. Он не любил себя калечить, оттого собирать жгучую траву не собирался. Джекилл сидел на коленях и молча рвал. Его лицо было спокойно, не выражало боли от ожогов. Быть может, он сжег ладони полностью, оттого более не чувствует. Сел рядом. Вздохнул. Посмотрел на траву, потом на чужие руки. Поймал за запястья, заставил обратить на себя внимание. Генри мыкнул что-то нечленораздельное, выпрямился и отвлекся. — Наденьте хотя бы перчатки? — предложил неуверенно и осмотрел чужие ладони. — Неудобно… — качает головой, но руки не вырывает. — Давайте забинтую? — не унимается. Этими руками потом ему — Джекиллу — писать и создавать лекарства. Так отчего он себя не жалеет. — Я уже ничего не чувствую. А вам лучше надеть перчатки и продолжить собирать, пока не стало слишком жарко, — медленно тянет руки на себя, надеясь, что его отпустят. Но Хайд не отпускает. Держит все крепче, ногтями впивается в кожу, делает еще больнее. — Отпустите, — просит без возмущения. А Эдвард глядит ему в глаза и не пускает. — Ну что такое? — хмурится неуверенно. Ноги порядком затекли в таком положении. Но ему так хочется доделать начатое, что он терпит и не встает. — Наденьте перчатки, я сказал, — буквально приказывает. — ... хорошо, — остается только согласиться. — Отлично. Нужно было сделать так сразу, — кивает, но все никак не отпускает. Тянет к себе ближе, осматривает с подозрением, а потом отчего-то решает поцеловать. Целует пальцы. Легко и едва ощутимо касается губами. Джекилл вздрагивает, вырывает руки, глядит непонимающе. «Какого черта?!» — хотел бы он сказать, но не позволяет себе ругаться. Хайд понимает без слов. — Ваши раны когда-нибудь целовала мама? Обычно после ее поцелуя боль утихает, — сухо подмечает и опускает взгляд на траву. А потом все-таки надевает перчатки и с неприязнью принимается собирать крапиву. Джекилл сжимает губы и глядит куда-то в сторону. Пытается вспомнить, целовал ли хоть кто-то его ссадины раньше. Думает об этом так усиленно, что не замечает, как щеки Эдварда едва краснеют. Парень смущен собственным поступком, но тактично молчит и радуется, что его не спрашивают. — Знаете… нет. Мои раны никто не целовал за исключением вас, — произносит и поднимается с колен. Хайд краснеет еще сильнее и закрывает глаза, лишь бы не встречаться взглядом с Джекиллом. А Генри смотрит именно на него и видит это смущение. — Наверное, я должен поблагодарить? — продолжает все так же спокойно. Эдвард фырчит и отворачивается. Столько эмоций на его лице. Хочется что-то гаркнуть в ответ, огрызнуться, укусить за раненные пальцы, встать и уйти. Хочется много чего. Он терпит. — Я потом обработаю… когда придем… — давится в попытках говорить внятно и четко. А щеки алеют сильнее. — Не стоит, оно пройдет само. Но если вы так хотите помочь, то я не откажусь от помощи, — настало время Джекилла отыграться. Он не находит идеи лучше, чем повторить поступок Хайда. Склоняется, касается губами чужих волос. Хотел поцеловать в лоб, но не посмел коснуться бледной кожи. Эдвард фырчит, светится от смущения, что-то бубнит под нос и с колен поднимается. Отходит на пару шагов, потрясывает руками, поворачивается спиной, чтобы его лица не видели. Джекилл улыбается нежно и глядит на корзину с крапивой. Долго им еще здесь возиться._____
— Если хотите, я могу целовать ваши раны. Если позволите… я могу… — Разве вам не противно? Мои руки… моя кожа… ссадины… Урывки фраз, что сказаны в сердцах, а после вслух._____
— Вы рассматриваете мои ожоги или? — Или… — Что-то не так с моими руками? Следы от крапивы быстро спадут. — Не делайте так больше, пожалуйста. — Знаете, муравьиная кислота даже полезна. — Но это не повод ранить свои красивые руки. — Красивые? — Красивые…***
Отказаться от банкета, к тому же благотворительного, было невозможно. Вот и Генри не отказался. Ехать один не пожелал, с собой взял Хайда. Захотел своим знакомым представить своего чудесного ученика с золотыми руками. О скверном характере решил умолчать. Эдвард весь вечер едва сдерживал язык за зубами. Ему не нравилось почти все. Вина, блюда, люди. Все было как-то невкусно, скучно, душно. Либо наоборот мельтешило перед глазами и сбивало с мыслей. Были на балу девицы, что желали станцевать с Хайдом. Прямо не заявляли, но кокетливо стреляли глазами и прикрывались веерами. А Хайд не видел. Не хотел. Не считал нужным. Его статус наследника аптекарского дела доктора Джекилла делал его заметным и интересным. Но Хайд не хотел, чтобы его замечали. Мрачной тенью он бродил за химиком и иногда напоминал о себе скомканными фразами, сказанными через плечо Джекилла. Генри хотел бы танцевать, говорить. Хотел бы присесть рядом со старыми знакомыми, распить с ними сладкое вино, обсудить погоду, здоровье, свои дела. Хотел бы… но не делал. Он был рядом с Хайдом, хотя делал вид, что тот ему безразличен. И Эдвард тоже воротил нос, показывая, что не интересуется Джекиллом. Но иногда в особо неудобные моменты он хватал его за рукав фрака и надеялся на защиту. И Джекилл защищал. Не прятал за своей спиной, но отвечал на неуместные вопросы. Хайд слушал его, кивал, молчал. А молчать не хотелось. Хотелось уйти. Музыка оглушала. Кажется, скрипач фальшивил. Дамы за их спинами громко смеялись. Как пóшло. То, к чему привык Генри (хотя подобно Хайду не любил), для Эдварда было скучно и неприятно. Накрахмаленный воротник мешал дышать, красивая одежда сковывала движения. Руки в перчатках потели, но снять их было неприлично. Хайд прикрыл глаза и тяжело вздохнул. Темнеет. В огромном зале зажигают массивные люстры. Генри, предпочитающий удобство, давно перешел на газовое и керосиновое освещение, в то время как многие аристократы следовали эстетичности и в своих поместьях все еще использовали освещение свечами. Свечи горят и капают воском куда-то на пол. Белесые капли остаются на одеждах леди и джентльменов. Воск обжигает плечи девушек, но они все танцуют-танцуют и не обращают внимания на это. Привыкли. Хайд отходит к стене. За собой ведет Джекилла. Ему неприятно и неудобно. За руки его берет, тянет к себе, привстает на носочки, чтобы что-то прошептать на ухо. Генри покорно склоняется. «У меня голова кружится», — шепчет Эдвард. А она и правда кружится. Обилие запахов, шум голосов и музыки, яркие цвета. «Потерпи еще полчаса, потом мы уйдем?» — предлагает с надеждой, а Эдвард кивает. Разве он смеет заставлять Джекилла следовать своим хотелкам? Наоборот должно быть. Поэтому Хайд молчит и ждет. На часы иногда глядит и в принципе не жалуется. «Быть может, потанцуем?» — подумалось Джекиллу. Он не сказал этого вслух, но руку медленно и плавно потянул в сторону Хайда. Опомнился, сдержался, не коснулся. Руку незаметно одернул, а после вовсе завел за спину и отвернулся. Хайд, следящий за какой-то девицей в пышном зеленом платье и ее кавалером, даже не обратил на это внимание. Они вдвоем не могут танцевать на балу. Общество не поймет, не оценит. А отчего-то так хочется. Генри думает о том, умеет ли вообще Эдвард танцевать. Ведь доктор никогда не видел его танцующего. Поправляет галстук и глядит куда-то в пол. Да, они станцуют. Когда-нибудь, без лишних глаз и под нелепым предлогом._____
Время перевалило за полночь. Генри, как и обещал, через полчаса принялся собираться. Хайд, отбившись от него, выбежал прочь из душного зала. Он скрылся во дворе особняка. Уселся на темную лавочку близ кустов цветущей герани. Стянул пренебрежительно перчатки, развязал волосы, расстегнул тугой воротник и облегченно вздохнул. Закрыл глаза, стараясь насладиться темнотой и тишиной улицы. Но даже здесь слышны веселые крики пирующих. — Экипаж прибудет через двадцать минут… — откуда-то спереди слышится. Это Джекилл. Только его сейчас Эдвард рад видеть и слышать. Доктор подходит ближе и небрежно плюхается на лавочку. Хайд не открывает глаз. Не видит в этом смысла. — Может, без экипажа? Сами? Идти совсем недолго, — предлагает Хайд. Ему так хочется прогуляться по темной тихой улице. Не страшно встретить мародеров. Он сам как мародер. Любого задавит одним только колким языком. — Кажется, дождь собирается… — мычит отрицательно Генри. Туч на небе не видно из-за темноты, а вот влажность воздуха ощущается. Да и птицы пищат. Это к дождю. — А вы боитесь дождика? Да и будет ли он? — усмехается, приоткрывает один глаз и весело улыбается. Этой чуднóй улыбки Генри в темноте не может увидеть. Но он ее чувствует и улыбается сам. — Я боюсь промокнуть и заболеть… — Бросьте. Заболеть от теплого июльского дождя едва ли возможно, — отмахнулся Хайд и вскочил с лавки. Джекилл хотел возразить, а потом опять посмотрел на темное небо. Действительно, чего он боится._____
Дождь все-таки пошел. Сильный, проливной, теплый. Стучал по крышам и все дороги залил водой. Они бежали, перепрыгивая лужи. Даже это у Джекилла получалось элегантно. А Хайд не боялся испачкать костюм водой и грязью. Пару раз он даже специально прыгнул в лужу и промочил дорогие кожаные ботинки._____
— Позвольте… — губами касается лба. — Кажется, у вас температура, — констатирует и убирает темные пряди с его лица, что лезут в глаза. — Я принесу термометр, — поднимается быстро, но элегантно. — Останьтесь. Хотя… лучше принесите чаю с малиной, — просит и знает, что ему обязательно угодят. — Конечно, потерпите. — Две чашки… — кричит ему вслед, ведь отчего-то хочется выпить чаю вдвоем.***
«От теплого июльского дождя заболеть едва ли возможно», — сказал Эдвард и улыбнулся. И именно он заболел, пару дней пролежав в горячей постели. Постоянно на что-то жаловался Джекиллу, говорил, что ему холодно или жарко. Что нет аппетита, что замучили насморк и чиханье. Генри терпел. Посылал к нему слуг с горячим травянистым чаем, сам носил настои и растворы для полоскания горла. Лечил, хотя от врачебного дела он давно отошел, оставшись простым аптекарем («Химиком», — со вздохом поправил Генри). Но Хайд не подпустил бы к себе иных врачей. Уж очень он не любил, когда его трогали и тормошили, особенно в таком состоянии. В очередной раз послав дворецкого с легким завтраком и горячим липовым чаем к Хайду, Генри остался в своем кабинете. Сегодня, в воскресный день, дел не так много. Препараты заготовлены, в понедельник будут расставлены по шкафам. Слуги бегают по комнатам, убираются, полы моют, пыль с поверхностей стирают. А Джекилл сидит в своем кабинете и клеит кораблики. Чуднóе занятие, но такое веселое. Он помнит, как в детстве склеивал их. Сидел вечерами, вырезал паруса из ткани, клеил мачты. Это было одно из его любимых увлечений помимо чтения книг. Он играл с ними, пускал по реке и наблюдал. Дверь противно хлопнула. От неожиданности доктор вздрогнул и уронил кораблик куда-то на пол. Вздохнул возмущенно, поднялся и заглянул под стол, стараясь понять, куда улетел корпус корабля, а куда мачта. — Что делаете? — где-то за спиной прохрипел Эдвард. Джекилл вновь вздрогнул и каким-то чудом не ударился головой о стол. — Да так… ерундой маюсь, — пробубнил Генри. Достав из-под стола части кораблика, он с неким пренебрежением поставил их на стол и развернулся к Хайду. — Вам лучше? — руку вытянул, чтобы ощупать его лоб, но Эдвард прогнулся назад и избежал касания. — Да, намного, — кивнул и сильнее закутался в одеяло, которое притащил с собой, чтобы не было холодно. — От теплого июльского дождя… — начал Генри и ухмыльнулся. Хайд нахмурился и цокнул языком. — Не смейте! Я почти выздоровел! — фыркнул и смущенно отвернулся. — В таком случае сегодня вечером пойдете со мной в церковь на службу, — удовлетворенно кивнул Джекилл и развернулся обратно к столу. Какие-то исписанные листы, клей, разбросанные кисти, части корабля, обрезки ткани для паруса. Стоит это все побыстрее убрать. — Не пойду! Вы, мой друг, совсем не умеете выбирать развлечения, — Джекилл не видел чужого лица, но знал, как Хайд скривился от его предложения. Но будучи глубоко верующим человеком, доктор не мог пропустить поход в церковь в воскресенье. — В таком случае… предложите альтернативу? — развел руками. — В паб не пойдем, — строго отрезал, так как догадывался, что может предложить ученик. — Я туда и не планировал… — возмутился Эдвард. Хотя по интонации голоса было слышно, что его подловили. — И не в бильярд, — заулыбался Джекилл, слыша обидчивый вздох Эдварда. — Тогда… м-м-м… вечерняя прогулка? — ему и выбрать было нечего. Все либо нельзя, либо слишком скучно. Но на это предложение Генри кивнул и, видимо, позабыл про поход в церковь. — Тогда до вечера. А сейчас идите завтракайте и отдыхайте. Сон есть лучший лекарь, — доктор его не гнал, нет. Он был бы рад продолжить беседу, но говорить как-то не о чем. Хайд тянуть не стал. Тихо ушел, не попрощавшись._____
Вечереет. За окном только-только смеркается. Дневная жара спадает. Фонари зажигаются на еще оживленных улицах. Эдвард глядит в окно и считает минуты до момента, когда пойдет к Джекиллу и начнет его донимать. А Генри, кажется, гулять совсем не хочет. Он увлекся чтением и как-то позабылся. Не вспомнил бы, если бы к нему не заявился Эдвард. Здоровый и активный, выздоровевший. — Ну идемте! — и тянет его за руки прочь из кабинета. — А куда мы пойдем? — улыбается смущенно и с таким нежеланием откладывает книгу на подлокотник светлого кресла. — Не знаю… планировал на площадь, — задумчиво качнул кудрявой головой и уставился куда-то в пол. — Там сейчас так много людей. Ходят по мостовой, цокают, смеются громко и обсуждают свои не очень интересные жизни, — Джекилл щурится и хочет отбить у ученика желание идти туда. — Вы правы. А идти в пригород в такое время просто небезопасно. Но и просто по улицам блуждать я не хочу! — сжимает его руки сильнее и опять тянет за собой. Сначала они выйдут из душного особняка, а только потом подумают, куда им идти. — А может, посидим во внутреннем саду? Окруженные сумерками и приятными запахами цветущих растений… Вдали от чужих возгласов, шагов, смеха, — предлагает Генри. Хайд на пару секунд задумывается. — Будто бы в саду никогда не сидели… — бубнит негодующе, но потом понимает, что это лучший вариант. Кивает, опять хватает за руки и ведет за собой. — Идите без меня… — Джекилл спешит вырвать руки из его хватки. Хайд возмущенно вздергивает бровь, мол, как это без него. — Я возьму кое-что и догоню вас, — успокаивает и отходит на шаг. Эдвард, кажется, соглашается. Во внутреннем саду он выбирает лавочку, что ближе к лаборатории и дальше от света особняка. Садится на нее, блаженно глаза закрывает. Легкий свежий ветер скользит по лицу и телу, пробирается под одежду, щекочет. А также несет запах цветущей мелисы и каких-то трав. Закидывает ногу на ногу, поднимает голову к небу. Глядит на блеклую полную луну и немногочисленные облака. Покачивает стопой, забывается, что-то тихо напевает под нос. Слышит чужие тихие шаги, видит слабый свет. Это Джекилл идет к нему, как и обещал. С собой у него, как ни странно, керосиновый фонарь и шахматная доска. А Хайд так хотел посидеть в тишине и темноте. — Сверчки чудесно поют, не так ли? — выглядит счастливым. Хайд засматривается на это. На его светлую рубашку и белый пиджак. На его не менее светлое лицо, золотеющее в приглушенном свете керосиновой лампы, и удовлетворенную улыбку. — Сыграем? — кладет на лавочку меж собой и Хайдом шахматную доску. Фонарь ставит куда-то на траву у их ног. Эдвард глядит скептически. Крутит в руках белого короля, а потом ухмыляется и говорит: «Хожу первый». И Джекилл ход ему, конечно, уступает. Они расставляют шахматы быстро, бегло, но осторожно. Генри указывает рукой на шахматную доску, мол, начинай. Хайд щурится, стараясь в полутьме разглядеть фигуры и доску. Затем берет белого коня и ставит вперед. — Неожиданно, — хмыкает Джекилл, затем ходит пешкой и открывает дорогу своему ферзю. — Но в этом и заключается игра? Вы должны угадать ход противника и сходить иначе, чтобы не попасться, — дергает плечами и ходит пешкой, открывая дорогу ладье. — Может и так… — задумчиво мычит, глядит на доску, пальцы приставляет к своим губам и размышляет. А пока он думает, так напрягшись и сведя брови к переносице, Хайд смотрит на него. Оценивает, подмечает новые детали. Рукой ведет поверх ряда пешек, но не касается, а выбирает, какой лучше ходить. И Эдвард глядит на его руки, на пальцы, что без перчаток. «Глупости, какие глупости…» — корит себя мысленно, отворачивается, выпрямляется гордо. — Что-то не так? — мычит Генри, на него поднимая взгляд. — Ходите быстрее, мне не терпится… — фырчит Эдвард. Старается выглядеть раздраженным, а не смущенным, но получается плохо. — Ах, потерпите, — усмехается Джекилл и тоже решается сходить конем. Глупый, в его случае, ход, но почему бы не поддаться такому нетерпеливому? Хайд улыбается, пешку продвигает вперед. Джекилл не замечает на чужом лице следов долгих раздумий. Кажется, будто Хайд над ходами не думает вовсе, ставит фигуры на авось и наслаждается фактом того, что они играют, а не как именно играют. Видя эту легкость и непринужденность, доктор сам становится таким. Он не тянет время и просто ставит фигуры вперед, надеясь на счастливый итог. Поддается. Позволяет съесть свою ладью, офицера, пешку. Хайд ликует, продвигает ферзя ближе. Джекилл глядит на фигуры, оценивает свое положение и думает, что может проиграть ради чужой улыбки. Опять поддается: бездумно двигает пешки; якобы не замечает, как съедают его ферзя; короля перемещает ближе к своему краю доски, чтобы было легче зажать и победить. Ученик может и понимает, что ему поддаются, но об этом вслух не говорит. Нападает, а потом радуется своей быстрой и легкой победе. Сдерживает подколы в чужую сторону. Только ухмыляется и теперь на месте спокойно сидеть не может. Джекилл же сдержанно и немного грустно улыбается. Он грустит не из-за проигрыша, нет. Ему приятно просто разделить партию с кем-нибудь, победа не важна. Просто он опять думает о том, что чувствует и что должен чувствовать. Хочется протянуть руку, растормошить кудрявые волосы, сказать «молодец», похвалить. Хайд давно не ребенок, но порой ведет себя так по-детски. По-детски обижается на какую-то ерунду, а потом весь день об этом напоминает; по-детски нарушает запрет, демонстрируя свою независимость; по-детски передразнивает, корчит рожицы, показывает язык. И иногда, совсем-совсем редко, по-детски искренне и добродушно смеется, а не возмущенно или едко хмыкает. Джекилл старался увидеть в нем сына, наследника. Питал к нему чистую платоническую любовь. Но сейчас хочется не только погладить и похвалить. Хочется взять его за руки и притянуть ближе к себе, хочется коснуться его губ и более никуда не отпускать. Эти чувства кажутся неуместными, постыдными, неправильным. — Давайте еще партию?.. — предлагает Джекилл, ведь понимает, что слишком долго сидит и молчит. — Давайте, — хмыкает Эдвард и расставляет фигуры._____
После трех партий шахматы собраны и отложены на край лавочки. Они сидят близко и глядят на темное небо. — Наверное, пора идти готовиться ко сну? — предлагает Генри, но не поднимается. — Наверное, пора, — кивает Хайд. Рывком поднявшись, он поднимает с травы едва горящий фонарь, а потом руку протягивает Джекиллу, собираясь его увести обратно в особняк. И доктор, конечно, хватается за чужую ладонь и поднимается. Шахматы берет, следует за ним. Они почему-то идут и держатся за руки. Хайд старается не думать об этом. Ему приятно, это главное. Генри наоборот обращает на такое слишком много внимания. И даже решается большим пальцем погладить чужую ладонь перед тем, как отпустить. Ученик сделает вид, что не почувствовал, не заметил. А потом, зайдя в свою комнату, одиноко обнимет себя и подумает о том, как глупо поступил.***
— Извольте, — любезно протянутая ладонь замирает на уровне его груди. Джекилл улыбается и, кажется, совсем не отдает себе отчет о том, что делает. Без пиджака, жилета, галстука. В простой белой рубашке и аккуратно выглаженных брюках. Такой открытый и яркий. В свете вечернего солнца, лучи которого просачиваются сквозь окна лаборатории, падают на пол и согревают, он кажется вовсе серебряно-золотым. — Подобное два раза не предлагаю, — улыбка становится шире и хитрее. Хайд глядит на его руку, затем сам ухмыляется и показушно вкладывает свою ладонь в чужую. Джекилл сжимает сразу, делает резкий шаг назад, за собой тянет Эдварда. И вот они уже на середине комнаты. Танцуют. Без музыки, без ритма. Танцуют не так, как принято, а так, как хочется. Среди них нет ведущего и ведомого. Сначала ведет Генри, а потом уже на него напирает Хайд и заставляет прогнуться под своим пылом. Порой ускоряются, кружатся, глядят друг другу в глаза. Но чаще всего смотрят на свои ноги и молчат. Доктор хотел бы что-нибудь напеть, но ни одна мелодия не вспоминалась. Хайд вспоминал фальшивое звучание скрипки с недавнего банкета, смущенно улыбался и переставлял ноги под этот ритм. И им было удобно и легко. Куда приятнее оказалось танцевать так, вдвоем в лаборатории, чем на вычурных банкетах. «А мне казалось, что ты не умеешь танцевать…» — подумал Джекилл и резко запнулся на своих же мыслях. Закружился, к себе сильно прижимая Хайда. А тот против не был. Приблизился к чужой груди слишком близко, но его не оттолкнули. Сжал чужие руки слишком сильно, но доктор не вырвал своих ладоней, лишь продолжил танцевать. «А ты казался благовоспитанным недотрогой», — хихикнул Эдвард, но вслух подобных мыслей не сказал, не стал смущать себя и прочих. Напольные часы отбили девять. Они отчего-то смутились, отдернули руки, отпряли и опустили глаза в пол. Вместо работы танцуют. Как дурно и чудно. Зато весело. Хайд пихает ладони в карманы брюк — так он чувствует себя защищенным и уверенным — и поднимает глаза на Джекилла. — Простите, — равнодушно проговорил доктор и поспешил поправить галстук, схватился за воротник и вспомнил, что галстука нет. Какой неподобающий вид. — За что? — усмехнулся Хайд и прошел к одному из лабораторных столов. Раз Генри сделал вид, что сейчас ничего странного не произошло, то и Эдвард не будет акцентировать на этом внимания. — За наш танец, — все с тем же равнодушием продолжил Джекилл. Он подошел к помощнику, остановился за его спиной, через плечо посмотрел на стол и постарался понять, что тот делает. Что-то пишет. Какой-то рецепт. — Знаете, мне даже понравилось, — безразлично дернул плечами. Небрежно откинул перьевую ручку, осмотрел свои записи, открыл какую-то другую книгу, что-то прочел там и продолжил писать. — О, я рад, что вам… понравилось, — опять заулыбался и продолжил наблюдать. — Но мне лишь одно непонятно… — хмыкнул Эдвард и опять прекратил писать. — Зачем мы сейчас танцевали? Неужто я так неотразим, что вы решили меня пригласить? Или на недавнем балу не натанцевались? — речь звучит сухо. Лишь предположения, догадки. Оборачивается, чтобы видеть чужую реакцию. А затем прогибается, на стол облокачивается. Уж слишком близко доктор стоит, оттого становится как-то некомфортно. Но когда они танцевали, то были еще ближе, а это затруднений не вызывало. И снова он такой… золотой… подобно ангелу в лучах угасающего солнца. Оттого черты лица кажутся такими гладкими, приятными. Но Хайд не дает себе обмануться и расслабиться. Он ждет ответ и сохраняет дистанцию в сорок пять сантиметров. — Я не знаю, — признается Генри и приятно улыбается. Хайд возмущенно хмурится, глубоко и тихо дышит, глядит загнанно и злобно. — Я просто еще не определился, — за его отточенной вежливой улыбкой не видно стеснения и страха. — Я так долго думаю над этим. Еще с первой встречи, с середины зимы. — Думаете с середины зимы о танце со мной? Ох, долго же вы решались на это… — ехидничает. За ехидством кроются легкое непонимание и шаткие надежды на что-то большее, чем танец. Но об этом он не скажет, промолчит и посчитает себя озабоченным. А заботить его сейчас должно совершенно иное. — О танце тоже, да, — рука неуверенно ложится на чужую спину. Где-то чуть ниже межлопаточной области. Тянет к себе, заставляет выпрямиться. И Хайд под давлением чужой ладони сильнее цепляется кистями за край стола, но выпрямляется и приближается. — И не только о танце. Я думал о вас, о нашей совместной работе и совместном будущем. И отчего-то ничего не надумалось, — признается и так спокойно глядит в глаза. Но зрачки расширены, а плечи заметно напряжены. — А я пока не думал. Доучиться бы, — бросает бездумно и показушно отворачивается, демонстрируя бледную лебединую шею. Конечно, Генри на нее глядит и оценивает. А потом беззаботно поправляет чужой воротник и не меняется в лице. Хайд хмурится и подбородок вздергивает выше. Теперь именно он кажется недотрогой, только вот не благовоспитанным, а немного хамоватым. — Доучитесь. Не у меня, так у другого, — улыбается беззаботно, но что-то внутри защемляется от мысли, что он будет учиться у другого, помогать, ругаться с ним, ему улыбаться. Или ей. Хотя женщин-аптекарей («И химиков» — добавил бы Генри) не так много. — А вы готовы отпустить меня к другому? — жмурится подобно сытому коту, но глядит все также в стену. «Нет» — вздыхает, но не говорит. Отстраняется, затем отходит на шаг, переставая напирать. Они молчат с минуту. Возможные варианты диалога позабылись. Касаться друг друга тошно. А просто остановиться и разойтись глупо. — Есть люди, что любят ушами, да. И им нужны длинные разговоры ни о чем. И вы отчасти такой. Умеете строить длинный монолог, чем очаровываете других. И меня тоже, но мне для очарования это не нужно, — опять пихает руки в карманы, гордо расправляет плечи и глядит чуть выше чужих глаз. — Скажи прямо, — фраза звучит грубо и оторвано. «А лучше покажи» — добавляет мысленно, своим же мыслям усмехается. На него кидаются и крепко обнимают. Хайд успевает лишь брови удивленно вскинуть и пискнуть что-то нечленораздельное. Джекилл опускает голову куда-то на чужое плечо, кажется, не дышит и держит-держит-держит. Его руки поначалу оплетали чужое тело и давили на грудной отдел спины, но плавно и без разрешения опустились куда-то на талию, там и остановились. А Эдвард не попытался их убрать. Лишь снисходительно улыбнулся и подумал, что примерно этого он и хотел. Симпатия уже не отрицается, но и не признается. Доктор не умеет любить. За столько лет не научился, ведь не было тех людей в его окружении, которых можно было бы полюбить. Были близкие друзья, почти братья. Были забавные собеседники на день, быть может, неделю. Были торговые партнеры, с которыми он держался на расстоянии вытянутой руки. А потом появился Хайд, к которому по началу испытывался интерес, затем снисхождение, после платоническая любовь и… это. Полноценная любовь, которой между ними не место. «Да ладно…» — кажется, услышал чужие мысли и терзания, оттого насмешливо закатил глаза и прижался ближе. Отстраняется лениво и нехотя. Совесть и чувство такта не позволили более обнимать. — И что? Что теперь? — голос ученика звучит так уверено и даже нагло. На самом деле он ни в чем не уверен. Просто хочется услышать словесное подтверждение своих догадок. — Кажется, вам все и так понятно? — фыркнул возмущенно и пристыжено. — Нет, мне не понятно. Вы меня и до этого обнимали, не вкладывая подобных чувств в объятия. И несмотря на всю… симпатию?.. вы продолжаете обращаться на вычурное «вы», — опять разворачивается к столу, делая вид, что что-то там читает, хотя сосредоточиться не получается. Генри пытается нащупать повод для разговора и придумать причину для касаний. Он все так усложняет, оттого медлит. Он молчит и терзает себя, хотя может протянуть руку и схватить. Просто он не знает, какими действиями может спугнуть, а какими наоборот расположить к себе. Хайд решается помочь и показать границы дозволенного. — Просто поцелуй меня? Я не кусаюсь, — опять разворачивается к нему, складывает руки презрительно на груди и ждет. — Ну или кусаюсь. Зависит от того, как долго вы, господин Джекилл, будете раздумывать, — цокнул языком, после чего оказался тут же прижатым к теплой груди и склоненным над столом. Это даже заводит. Он не был высоконравственным человеком. На многие этические правила плевал, отдавая предпочтения своим эмоциям, чувствам и ощущениям. Вот и сейчас плюет на возможную реакцию общества на их взаимоотношения. Подмечает нежность, но решительность поцелуя; оценивает легкость рук, что опять обвивают его талию. И более ни о чем не думает. Даже о чем-то важном и необходимом. — Думаю… — начинает Хайд, разрывая молчаливый поцелуй. — Теперь мы можем обращаться на «ты»? — опускает свои ладони на чужие плечи. Держит, не позволяет отдалиться или приблизиться. — Мне более нравится «вы», — непреклонно отвечает Джекилл и едва заметно улыбается. — Ах, ты неисправим, — вздыхает натужно и так показушно. — А вы вполне исправимы, хотя пару месяцев назад я считал иначе, — задумчиво рассуждает, а Эдвард с подозрением хмурится и пытается понять, в чем именно он изменился. — Вы постепенно становитесь… м-м-м… спокойнее? Учитесь слушать и слышать. И говорить, а не ерничать, как делали до этого, — объясняет, видя чужое замешательство. — Да, есть такое, но только с… вами, — нет, он все-таки ерничает. — Только со мной. Ох, льстите… — отстраняется и глубоко вздыхает. И Хайду отчего-то кажется, что это первый расслабленный вздох Джекилла за весь их ломанный разговор. А потом он и сам понимает, что так сильно сосредотачивается на всем этом, что дышит через раз. — Только с вами. Говорить с остальными и слушать их как-то совсем не интересно, — улыбается. — Да, вы правы. А знаете… у меня есть предложение. Может, выпьем чаю в тихом саду? И обсудим волнующие вопросы, — указывает рукой на дверь, предлагает покинуть лабораторию и перейти в сад. Хайд не отказывается. У него нет желания работать сейчас, после признаний. У него где-то под диафрагмой все приятно сжимается от волнения и предвкушения. Как в таком эйфорическом состоянии думать о работе и рецептах на выцветающей бумаге. Никак. Его хватают за руку и ведут прочь из душной лаборатории. Дворецкий получает приказ заварить чаю с малиной и подать его с какими-нибудь пирожными. А они сами остаются в саду меж зеленеющих кустов и ароматно пахнущих трав. Постепенно темнеет, но они совсем не ощущают себя сонными. Говорят, пьют чай и иногда, совсем редко, но теперь уверенно, глядят друг другу в глаза.