Искушение

             

— Когда Бог строит храм, Дьявол ставит рядом часовню.

      — Добро пожаловать в Ватикан, — приторная улыбка растянулась на красивом лице, контрастируя с ярко-алой помадой и расчётливым прищуром глаз.       Молодая и (безусловно) прекрасная, ухоженная и одетая с иголочки, уже не дитя, но еще не взрослая женщина, однако уже добившаяся поста Генерального инспектора Святого Престола при самом величайшем храме веры в мире. Вкусившая горечь и кровь, познавшая запах пороха и грубую отдачу оружия, и безжалостность закулисных интриг, где зло (меньшее или большее) есть зло, но все ещё не растерявшая свои живость и лоск — она не могла не приковывать взгляд. Особенно его.       Мужчина ценил красоту в любых её проявлениях. Но больше всего — человеческую. Ведь ничто не могло восхищать так, как хрупкое и (изумительно) слабое существо, на проверку раз за разом оказывающиеся прочнее любого метала и любой драгоценности, но сохраняющее при этом свою (ошеломительную) непредсказуемость. Что ещё могло также взволновать всю его (застывшую во времени) суть?       Двери распахнулись и она выпорхнула из светлого холла в длинный погруженный в полумрак коридор. Мужчина неторопливо ступал следом, оценивающе наблюдая за девушкой, вкушал каждое ее движение, каждый шаг, смаковал образ: светлые волосы по плечи, строгий белый костюм и корсет с шелковой блузкой под ним, белые перчатки, полностью закрывавшие кисти, высокий каблук открытых туфлей и несколько неброских, но (очень) дорогих украшений.       На вид ей было не больше 25. Военная выправка в оправе из женской грации, приправленная своенравным и жестким характером — иначе женщинам не добиться большего в условиях патриархального мира и особенно — не заставить мужчин подчиняться себе. Глупый смертный род, погрязший в условностях.       Лёгкой, но уверенной поступью, она чеканила каблуками шаги, эхом скользящие от каменной плитки пола до темных свод потолка. И ни на секунду не растеряла своей уверенности, даже находясь в предельной близости с (превосходящим во всём) существом, которому не нужно было прикладывать и капли силы, чтобы свернуть её тонкую лебединую шейку.       — Вас ждут, — неожиданно замерев перед распахнутыми настежь дверьми, всё также приторно вновь улыбнулась она и провела своей изящной ручкой в воздухе: — Прошу вас.       Мужчина стряхнул с себя пленительное оцепенение и ласково приподнял уголки губ:       — Благодарю за компанию, мисс.       Дверь ожидаемо громко лязгнула замком, словно зубами хищника, и пространство схлопнулось, не успев разразиться черной дырой, возвращая к тусклой реальности, где вокруг — пустой молитвенный зал с ровными рядами стасидий.       И она — его самый (любимый) худший кошмар и самый сладкий сон.       — Говорят, в храме божьем нет места черни и выродкам зла, что оскверняют мир своими грязными делами, — мягкий женский голос разрезал спертый воздух помещения и впился острым концом в барабанные перепонки мужчины, заставляя сердце пропустить удар: — Но, конечно же, это всё чушь, иначе бы нас здесь не было, — кровавое пламя на радужке глаз поймало в плен его собственное и она, наконец, обернулась, усмехаясь: — Не так ли, мой дорогой Аро?       То была усмешка уверенной женщины, способной подчинить себе любого мужчину – поставить его на колени, заставить плясать под ее дудку как собачка, жадно роняя слюни в ожидании сладострастной похвалы.        Самодовольная и самодостаточная, знающая себе цену и не дающая ценников другим, такая, какой была всегда.       — Дидим, — ласково пропел мужчина, слегка щурясь в притворном лукавстве, впитывая в себя её (будоражащие) эмоции. — Моя прекрасная бедная сестра.       — А знаешь, Аро, о чём ещё говорят в этих стенах? — в её зрачках ярко вспыхнула смесь любви и ярости, а усмешка сменилась на ласковый оскал: — Мол, Бог милостив к грешникам, покаявшимся в грехах своих, а Дьявол — жесток, ибо справедлив: для него грех есть грех и за каждый положено платить свою цену.       Скажи мне, мой милый Аро, кто я — твой Бог или Дьявол?.