***
— Шикарно выглядишь, Рамирез! Джексон одарил её самой обворожительной улыбкой, на которую был способен, вот только она совершенно не догадывалась, что он просто не сдержал эмоций, как только завидел МакКуина в проходе. Но стоит отдать должное — выглядела она и правда сногсшибательно. Джексон действительно мог оценить её красоту — вечерний наряд добавлял изюминки и женственности. Бежевое атласное платье контрастировало с её смуглой кожей, как и крупный переливающийся жемчуг. Не будь она такой надоедливой, может… Круз тут же засмущалась, начала что-то тараторить без умолку, но Шторм уже вовсю игнорировал её. Джексон всё же решил прийти на вечеринку по одной простой причине — собственный эгоизм не пересилишь. Он не хотел оставаться один в душной квартире, где всё мозолило глаза и каждая оставленная вещь напоминала об ещё одном человеке. Кружка Монтгомери так и не сдвинулась с места. У Джексона просто не было сил и желания убрать её. Хотя даже здесь Джексон не осмеливался подойти к МакКуину. Они приняли единогласное решение — свести общение к минимуму. По крайней мере, это не самое худшее, что могло случиться. Не то чтобы они были рады такому раскладу, но в последнее время эмоциональная неустойчивость Шторма портила всё: начиная от разбитой посуды, включая кружку Дока, и заканчивая истериками на ровном месте посреди толпы прохожих. Гул голосов и ритмичная музыка отчасти отвлекали от навязчивых воспоминаний и мрачных мыслей. Но это очень быстро навязло в зубах. Джексону захотелось побыть в гордом одиночестве, да и проветриться бы не помешало — в прямом смысле слова. А открытый просторный балкон — самое подходящее место. — Скучаем, bambino? Шторм приподнял свой бокал в приветственном жесте. Хотя, признаться честно, ему хотелось послать Франческо в пешее эротическое, ибо настроение и так паршивое, а тут ещё этот настырный итальянец, у которого понятие «личное пространство» отсутствовало напрочь. С чего такой интерес к его персоне, спрашивается? Бернулли аж мурлыкал ему на ухо, пока рассказывал всякую чепуху и пододвигался всё ближе и ближе. — Ну чего такой хмурый, приятель? Вечеринка в самом разгаре, а ты тут стоишь и обижаешься, словно тебя не пригласили на танец, — и для вида изобразил волну руками. Настолько откровенная провокация, что Джексон просто не смог не улыбнуться. Хорошая попытка, Ческо. — Слишком шумно, вот и всё, — Шторм пожал плечами и со скучающим видом продолжил наблюдать за толпой. — А ты разве не любишь громкой, caro? Франческо что, пытался добить его своеобразными прозвищами? Во всяком случае, Шторм решил принять правила игры и ответил в той же манере. — Не-а, весь ритм сбивается, знаешь ли. Самодовольством так и сквозило, а уж этот лисий прищур и высокомерно вздёрнутый нос… — Ладно, парень, рассказывай уже, что случилось, — Бернулли быстро сменил тему разговора, будто за один миг преобразился в другого человека — и вот уже перед Джексоном то ли диванный психолог, то ли Ческо внезапно вспомнил, сколько у него за плечами прожитых лет. — Синьор Франческо, — на этом обращении Джексон слегка покривился, что позабавило Бернулли, — с чего вы решили, что я буду вам что-то рассказывать? Вы бы на моём месте точно не стали этого делать. Хотя нет, стали бы, но от вас бы быстро сбежали. Как там?.. Отведёт к психологу, доведёт психолога — и всё в таком духе. Ческо поднял руки в примирительном жесте, но ответил, похоже, с издёвкой, мол, «ну как хочешь, многое теряешь, между прочим». — Тебе определённо нужно расслабиться, Джеки, — Шторм уже хотел было возмутиться насчёт такой формы имени, но вставить свои пять копеек не дали. — Не знаю, иди соблазни какую-нибудь пышногрудую красотку на ночь, на твою смазливую мордашку каждый купится. Или выпей столько коктейлей, сколько влезет, чур, я угощаю. Да не смотри ты на меня так! Это ведь разовая акция, никто не говорит, что ты должен на постоянной основе таким образом абстрагироваться от проблем. Шторм решил подловить Ческо. — Значит, с МакКуином в молодости вы именно таким образом «расслаблялись?» — Джексон пристально всмотрелся в лицо напротив, а затем вздрогнул от неожиданности, когда Ческо, по всей видимости, решил вспомнить былые деньки и разразился смехом. — Ну ты загнул, парень, всё было гораздо скромнее… Вот оно что… Небольшая заминка, и Джексон торопливо начал отвечать: — Очень растяжимое понятие, особенно из твоих уст, поэтому верится с трудом… — Слушай, парень, ты ведь не маленький уже, — Ческо внаглую прервал его — кажется, это было вшито у него где-то на уровне рефлексов, чтобы привести соперника в замешательство. — Называй вещи своими именами. И нет, мы с дражайшим МакКуином не спали, как ты уже успел предположить. Да к чему это удивление, Джеки? У тебя ведь на лбу всё написано ещё с первой наши встречи. Джексон не отстранился даже на сантиметр, наоборот, вполне уверенно продолжил стоять на том же самом месте и даже не почувствовал уходящую почву из-под ног. — Мы трахали других, bambino. А вот теперь Шторм подавился воздухом от изумления. Это была не новость, но почему-то она оглушила Джексона окончательно, и теперь внутри него — больше мёртвый штиль, нежели бурлящий вулкан. Джеки не заметил, как у него из-под рук вырвали бокал с недопитым шампанским, а ведь именно сейчас очень остро хотелось приложиться к алкоголю. Одно резкое движение — и перила упёрлись ему в спину. Вкрадчивый шепот и прикосновение тёплых шершавых губ за ухом — это всё, о чём он мог сейчас думать. — Начиная от недалеких фанаток, которые не проболтаются в случае чего, и заканчивая… Ну, сам сообразишь. И да, мы драли их в одном номере отеля, и стонали они как последние шлюхи. Бернулли находился непозволительно близко. Настолько, что Джексон из чистого упрямства попытался хоть немного отстраниться. И кто тут из них двоих — актёр погорелого театра? Франческо перехватил запястья Шторма нарочито медленно, а когда не встретил должного сопротивления, ловко уложил их себе на плечи. Руки подрагивали и лежали неуверенно. Положение — щекотливое, но идти на попятную сейчас означало проиграть самому себе. Бернулли издал довольное урчание, а Джексон в этот момент начал судорожно царапать пальцами оголившийся участок кожи Ческо, чтобы отвлечь себя. Шторм пересилил себя и поддался ближе, запрокинул голову и, смотря Ческо прямо в глаза, наконец спросил: — А как же Салли? А Бернулли даже не мешкал — ответил с такой лёгкостью, словно каждый день ему задают этот вопрос. — Мимолётный роман — не измена. Видимо, у них это слоган по жизни. — Не сгущай краски, малыш, — Джексон ощутил тёплое дыхание на своей коже, когда Бернулли наклонился чуть ниже, и теперь Шторм не мог видеть выражение лица итальянца, но шестое чувство подсказывало ему, что Ческо таким образом скрывает насмешливую улыбку. — Секс — это один из способов снять накопившееся напряжение, либо высвободить адреналин после гонки. Всё. Нет здесь скрытого смысла, уясни ты, наконец. А затем добавил чуть громче, будто чуть не забыл рассказать самое важное: — Те дамочки не могли заменить Салли, и Монтгомери это прекрасно знал. А ещё был в курсе, что с теми шлюхами никакого продолжения не могло быть. Джексону просто нечего было ответить, да он и не знал, что можно сказать в данной ситуации. Забавно, но затянувшаяся пауза не пугала. И последующее предложение Бернулли — тоже. Сначала Шторм воспринял это как плохую шутку, и его пробрало на нервный смех. У Бернулли ведь жена, дети… — Формальность, Джеки, просто формальность, — у Франческо низкий согревающий баритон и добродушная физиономия, и не поверить сейчас, в эту самую секунду, Джексон просто не мог. Да и не мог Шторм знать, действительно ли их брак — чистый фарс, выгодное предложение или же чистая правда. Плевать. Просто плевать. Джексон согласился без особо энтузиазма. Даже ломаться для приличия не стал. В какой-то момент он просто не соображал, что происходит. Перед глазами мелькали картинки как из старой фотоплёнки — нечёткие и слишком обрывистые. Вот они выходят из здания и направляются к подземной парковке. Ну конечно, ярко-красный феррари, никак иначе ведь, правда? Шторм ощутил себя безвольной куклой, когда Бернулли одним движением руки толкнул его на капот своей детки. Короткая вспышка боли исчезла так же быстро, как и появилась. Вот он отвечает на поцелуй — такой же горячий, как и весь образ Франческо. Слишком щекотно и в то же время неприятно, когда колючая борода касается его подбородка и задевает чувствительную шею. Джексон прикусывает нижнюю губу до крови — Бернулли это замечает. Теперь привкус меди осел на языке у обоих. Слишком мокро — такое ощущение, словно Ческо пытается его проглотить всего и не оставить ни крошки. Слишком тесно и душно. Бернулли придавил своим весом и не дал сдвинуться с места. Шторм не заметил, как колени его разъехались в разные стороны, и сомкнуть их сейчас уже бы не получилось. Слишком хорошо, особенно тогда, когда мозолистые большие руки Ческо задирают край рубашки и начинают творить полный беспредел. Бернулли сминает бока, очерчивает подтянутый живот, то нежно, почти невесомо дотрагиваясь бледной кожи, то сжимая до колючих покраснений. — Говоришь, не любишь громко, Джеки? — Бернулли в открытую издевается над ним, а Шторм и правда старается не стонать в голос, но, чёрт возьми, ему настолько хорошо, что в голове пусто. Сейчас есть лишь одно желание — раствориться в этом удовольствии. Джексону становится до лампочки на всех: на МакКуина, на Круз, на жёлтую прессу и проходящих мимо людей. Одно резкое движение, и кажется, что всё прекратилось, даже толком не начавшись. Шторму хочется в голос завыть и покапризничать, мол, «ну вот тебе именно сейчас нужно было остановиться, да?!» Секундное колебание — и Джексон уже готов ударить этого чёртового итальянца. А затем Бернулли делает то, чего Шторм не ожидал. Совсем не ожидал. Франческо целует прямо в губы, и церемониться он не стал. Раз уж перешли за красную черту, то обратно не вернёшься. Бери от жизни всё, да? Сначала Джексон замирает. Прислушивается к себе. А затем в очередной раз плюёт на всё с высокой крыши. В конце концов секс — это просто секс.***
— Не хочешь объяснить? — интересуется Монтгомери. Морщинки вокруг глаз обостряются, и Шторму становится совестно за то, что в этот момент он вспоминает о чёртовом Бернулли. У обоих присутствуют те самые гусиные лапки, из-за которых улыбка кажется более привлекательной и искренней. — Нет. А несколько секунд спустя поспешно добавляет, но выглядит, скорее, как попытка оправдаться: — Мне не… Ты ведь и сам уже… — И всё же я хочу услышать это от тебя, Шторм, — бесстрастный тон МакКуина должен обжигать. Но Шторм не реагирует — и в груди ничего не ёкает. Даже частота пульса в норме, лишь дыхание чуть сбито, но это наверняка из-за недавних слёз. В этот момент Джексон отчётливо понимает — их отношениям конец. И, честно, его это даже не расстраивает. Теперь эта версия его самого ощущалась как поношенный свитер. Настало время сбросить его и надеть новый. Стоило признаться самому себе уже давно, что он вырос из этих отношений и они оба ничего не получают от них. Ничего, кроме откровенной нервотрёпки. Шторм не спорит — это действительно были прекрасные времена, он многому научился у Монтгомери и был благодарен за этот опыт. Но на этом всё, стоит сказать чистосердечное «спасибо» и уйти в закат. Джексон видит в Монтгомери уже не своего партнера, а, скорее, исключительно товарища по команде, тренера, знакомого. Тот недавний поцелуй — просто отчаянный порыв. Ведь всем известно, чем можно заглушить душевную боль. А секс с Бернулли ничего не значил, разве что излишняя нежность и тактильность после процесса немного настораживали Джексона, но они оба очень быстро пришли в норму и забыли об этом. Шторм прекрасно понимает, что поступил и поступает некрасиво. Это ещё мягко сказано. Надо было признаться раньше, перестать врать самому себе и строить ложные надежды на дальнейшее будущее. Не стоило прилетать в Северную Дакоту вместе с МакКуином и использовать его как ментальную защиту от воспоминаний минувших лет. — Прости, — шепчет устало Шторм, при этом неопределённо машет рукой, мол, «за эту ситуацию, ну, и в общем». — Мне нечего тебе ответить. Можешь считать, что это была минутная слабость. — Минутная слабость? Как это напоминает одного человека, — по голосу вообще не понять, о чём сейчас думает МакКуин. То ли выжидает подходящего момента, чтобы разразиться тирадой, то ли хочет как следует встряхнуть Шторма. Если Монтгомери ударит — Шторм и слова не скажет. Заслужил, в конце концов. Но этого не происходит. Ни через пару секунд, ни через пару минут. Джексон решает заговорить первым, хоть и запинается через раз: — Давай просто закончим то, что должно было закончиться ещё давно. Знаю, что это выглядит как измена, но давай в последний раз признаем честно: наши отношения уже давно себя изжили. — Хех, значит, своего мнения ты не поменял с прошлого раза? Всё понятно с тобой. На лице Монтгомери — плохо скрываемое удивление. Сколько ни переубеждай Джексона, он не изменит решения. Теперь МакКуин это понял. Жаль, что так поздно. Монтгомери не винит Шторма ни в чём. Молодость — она такая, куча ошибок и куча сожалений, но нужно жить сегодняшним днём, а не оглядываться в прошлое. МакКуин просто не понимает, в какой момент всё повернуло не туда. И корит себя за то, что не смог в очередной раз предотвратить разрыв ещё в зародыше. — Прости, — ещё раз повторяет Шторм и наконец отпускает этот эпизод из своей жизни и продолжает идти дальше. Они по-прежнему встречаются на треке, в спорткомплексе, на пресс-конференциях и в других местах, но каждый раз, когда их взгляды пересекаются, никто из них не находит былой теплоты и восхищения, будто всё кануло в Лету. Может, оно и к лучшему — кто знает.