«…Ты дочь врага, ты сестра врага, Ты жена врага и мать врага, Это ничего, это ерунда, Ты мне только тем и дорога. Проведу с тобой золотую ночь, А когда разбудит нас заря, Сяду на коня, нового коня, Улыбнусь и назову себя…!»
© группа «Агата Кристи».
Любовь рождается из затяжной вражды, а ненависть — из надоевшей любви. Иногда, когда ты теряешь последнюю надежду, приходится находить общий язык с тем, кто либо желает тебя отыметь, либо убить. А может, и то, и то. А может, сначала второе, потом первое. Ярга понял, кто в Тайном Городе затыкает всех «за пояс», едва там объявившись. Сантьяга. Так приятно звучащее имя, так небрежно-белое, чистое, как его пиджак, так смело светящееся среди коллег, облачëнных в чëрные мантии. Такие глубокие чëрные глаза, такая язвительность и упрямость в словах, такая самоуверенность. Это било по гордости, это разрывало на части. Не смотря на столь частые обманы, треклятый нав всегда оставлял последнее слово за собой, побеждал, даже проигрывая. Ярга горел чëрной завистью, хоть и был таким же, хоть и считал себя столь же великим, но, почему то, завидовал. Не мог это объяснить — и всë. Он давным-давно забыл, что же действительно хотел сделать своему злейшему врагу; изучая каждый клочок его биографии, собирая по частичке его портрет, его личность, опальный князь понял, что было скрыто за бравадой, за показной гордостью и этой болезненной язвительностью — страх. Страх перед наказаниями, страх перед болью — дикость. Страх. Просто страх. Ярге нечем было бы удивить комиссара: он пережил огонь и воду, изнасилования, служебные отношения и плен с дичайшими пытками — парень поведал многое, очень многое, и это и было страшно. Он не боялся ничего, ударить по наву было нечем! Ему хотелось, чтобы непокорный враг поклонился ему, чтобы умолял о пощаде, чтобы, чëрт возьми, плакал! Да! Ярга хотел видеть эти слëзы, Ярга хотел почувствовать запах страха совсем рядом, хотел приласкать и успокоить, но при этом удержать на коротком поводке. Да! На поводке. Удерживать рядом, привязать к себе, но при этом… Да, кажется, мятежник стал походить на третьего Князя… Хотя, нет. Их вели разные пути. Третий хотел счастья для себя и своего помощника, он любил, но не знал, как выразить свою любовь, и от того трепетал, когда ему воспротивились, от того и смог достигнуть некоей гармонии, объяснившись, хотя бы как-то… А Ярга — Ярга другой. Его порывы — скорее попытки выразить свою жестокость, сорвать плохое настроение. Он ещë на Витольде убедился, что просто отыгрывается на своих любовниках, вновь и вновь надеясь, что «в этот раз это навсегда». Поэтому он уже и не знал, чего больше желает, увидеть израненного Сантьягу перед собой на коленях, закованного в кандалы, увидеть и пустить пулю в голову, или же увидеть и… И… «Сантьяга». Это имя приятно колет язык и щëки, ласково кусает их, как московский морозец, это имя сухими губами приникает к шрамам, а затем льëтся на них лимонным соком, смешанным с солью. «Сантьяга». От этого имени пахнет дорогими духами, свежеприготовленной яичницей, старыми книгами и деньгами, деньгами, деньгами… Мускусом, тающим воском и чем то вкусным, очень вкусным, что можно назвать только, разве что, запахом тела обладателя этого имени. И от этого чëртового высокомерия Первый хочет услышать тихие полувсхлипы-полустоны, хочет даже не увидеть — почувствовать — как прозрачные слëзы, что слаще, чем сахар, скупо капают на простынь, и мольбы прекратить, эти тихие просьбы, этот сиплый шëпот… «…Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…» Сантьяга бодро ложился под каждого, кто предложит. Лучшая шлюха — ничего не скажешь. Люды, чуды, навы — они готовы были заплатить чем угодно, лишь бы увидеть парня у своих ног. А он… Он выходил победителем, получая всë, о чëм только мог мечтать. Для каждого он был разным, для всех — своим. Каждому из любовников брюнет шептал, что любит то-олько его. Или еë. Только. А через час накидывал на плечи белый пиджак, садился в машину и ехал к следующему адресату. Это было… Странно. Но привычно. Но когда Ярга впервые выявил желание, то получил жëсткий отказ. Комиссар не боялся, нет: никогда он не был рассредочен на «встречах», всегда был готов — ведь часто «встречи» проходили с врагами. Но перед Яргой… Ему не хотелось ни на каких условиях. Он видел в бывшем князе зло — зло чистое и добром незапятнëнное. «Ярга». Когда всплывает это имя, сразу возникает эдакий сказочный образ: помесь Бабы Яги и Кащея Бессмертного, не больше, не меньше. «Ярга». Это имя… Оно звучит, как резкий удар, как укол в самое сердце, как свист лезвия гильотины, что несëтся вниз… Оно скользкое, мутное и грязное, кровавое. Ярга. Чужак. Оно пахнет кровью и слезами, оно проникает в душу тончайшими пальцами тоски, оно давит на сердце и на виски железным обручем. Оно видится самым облачением противоречивости и дикости какой-то, что ли. Именно таким и должно быть имя злейшего врага… Сантьяге была противна сама мысль о возможном контакте, хотя, казалось бы, кто-кто, а уж этот нав брезгливым в сексе не рождëн. А Ярга… Ярге хотелось, хотелось почувствовать это, почувствовать этот запах, почувствовать эти шрамы под своими губами, услышать умоляющий голос, по ниточке стачивающий колесо терпения…А сколько времени текло? Не узнаем с вами никогда! Он так любил, всею душой, А надежда вечно молода… Один-другой, И раз-два-три, По щеке катится слеза, «Поцелуй меня! Обними меня!», Они — враждебные друзья. И по любви Не придëт ничто, Их жизни просто ерунда! Он словно ангел, жизни боль Его пронзает: «Раз и два!» Они — враги, И в них — вражда, Бушует кровь в вене чужой. И это боль, это навсегда, «Рука об руку пойдëм с тобой…!» И пусть мечты Лишь о слезе, О звонких мольбах в тишине. И это — раз! И это — два! «Черным-черна любовь во мне…!» Близкие враги, Злейшие друзья, Их музыки связует звон… «И поцелуем навека Выгоним дух с друг друга вон!»
***