I cried in your dark brown eyes for the
thousandth time
'Cause you love somebody else
I died when you left that night
For the thousandth time
'Cause you love somebody else*
Это было сложно, но он справился. Кто? Парень, по имени Хан Джисон. С чем справился? Хм... Невозможно было ответить лишь одним словом на этот вопрос. Он справился со своими чувствами: смог по уши и до трясущихся коленок влюбиться в своего друга; у него получалось впадать в ночные истерики каждый раз, когда тот вспоминал перед сном его лицо и тысячи веснушек, будто какой-то неопытный художник неаккуратно брызнул краской с кисточки прямо на холст; ему удалось к черту перевернуть свой режим питания и сна, впасть в апатию, жить тревогами и паническими атаками, и все из-за одного человека. Ли Феликс. Его друг-гей, с которым Джисон проучился всю среднюю, старшую школу и университет. Джисон втрескался в него только во время сессий, зачетов и докладов — хотя, может быть, это случилось намного раньше, но он попросту не понял —, когда младший начал помогать ему по вечерам, ведь знал намного больше, чем сам Джисон. Он невольно замечал, как смотрит на его профиль слишком долго, когда веснушчатый парень что-то чертил на бумаге к зачету по проектированию. Его сердце громко и чуть ли не до непонятного месива мышц выбивало ткани внутри, когда Феликс случайно или специально прикасался к нему. Когда засыпал на его коленях. Когда улыбался своей самой прекрасной улыбкой, а Джисону каждый раз хотелось сказать ему: «Я люблю тебя». Да вот только было одно неприятное «но» ... «Но» это заключалось в парне Феликса. Со Чанбин — предмет воздыхания Феликса; качок, регулярно посещающий спортзал, с грудой мышц на плечах и смазливым выражением лица. Джисону тот сразу не понравился — во-первых, когда Джисон только узнал о новом и первом парне Феликса, то еще пару часов рыдал у себя в комнате и выжимал из опухших, красных и больных глаз воду. Хотелось выплакать всю жидкость из организма там, чтобы на утро по новостям гоняли: «Студента какого-то там университета нашли намертво изнеможенного у себя в постели.» Во-вторых, Чанбин был слишком подозрительным в глазах Джисона — тот был в этом уверен, и даже не рассматривал идеи о том, что это просто ревность. То этот качок полапать Феликса захочет при посторонних людях, то на ухо что-то пошлое шептать начнет. А Феликс каждый раз краснеет как не в себя, прикрывая собственное лицо чем только можно, и лыбиться как-то глупо, не так солнечно, как Джисону. И это ему не нравится. Научит еще улыбаться Феликса не так, как раньше, а тот и привыкнет. От одной такой мысли в холодный пот и дрожь кидало. А Феликс то был еще совсем невинен, он не был так испорчен, как его парень. И этот Чанбин все сильнее на дно его тащил, учил подкатам, флирту и разным грязным словечкам, от которых Джисона постоянно воротило. Это звучало мерзко, Джисону не нравилось. Но, собственно, кто он такой, чтобы препятствовать счастью его друга? Вот именно, никто. И это неприятно било по незажившим ранам на сердце. Джисон разбивался каждый раз, когда случайно замечал Феликса с ним. А потом тому приходилось долго-долго себя собирать, чтобы потом снова с горем и позором проигравшего свалиться на пол в своей спальне и до избитых об паркет костяшек пальцев и помутнению зрения от слез лежать и только жалобно хныкать, ведь он был настолько ничтожным, что не мог даже заговорить об этом с Феликсом. Это удручало; заставляло сердце неприятно покалывать и вырываться из груди с истошными криками. Весь тот ужас, что парень Феликса привел в его жизнь, действительно никак не укладывался в голове: как это может настолько влиять на Джисона? Неужели он по чистой случайности так глупо влюбился, а теперь платиться за это? Что он сделал в своей жизни не так, из-за чего ему приходиться так страдать? Эти вопросы так и останутся риторическими. В особо плохие вечера Джисон выходит на крышу подышать свежим воздухом. Смотрит на закат; иногда яркий свет солнца падает на быстро стекающие с щек капли слез. Джисон всегда сравнивал закатное солнце с Феликсом: такое теплое, приятное и безумно, безумно красивое. Феликс был таким же. До солнца нельзя было дотянуться, им можно было только любоваться. Это то, что заставляло слезы скапливаться на подбородке, ведь Джисон понимал: даже здесь они с Феликсом похожи. В один из дней жизнь Джисона обрывается. Обрывается, как внезапный уступ над глубоким-глубоким и опасным морем. А он уже давно был не на земле. Тот давно летел вниз, разбивался о камни, вставал и поднимался на обрыв снова и снова. Как только Джисон просыпается, видит на телефоне горящее уведомление от контакта Феликса. Как же в этот момент он обрадовался, чуть ли не подпрыгнув в собственной постели. А потом он читает в чате все, что его друг в спешке ему писал: «Привет!!» «Мне надо тебе такое рассказать, боже» «Я не верю до сих пор, на самом деле» «Мы с Чанбин-хеном переезжаем в Австралию! И будем там жить!!» «Как же я счастлив, ты не представляешь» Джисон замирает. Что? «погоди, в смысле?» «надолго?» Он уже печатает «а как же я..?», но его обрывают подступающие слезы и головная боль. Феликс уезжает. Капли бьются об экран телефона. Джисон закрывает лицо руками и кричит. Кричит громко, ведь его все равно никто не услышит. Он содрогается в новой истерике, складываясь пополам и прижимаясь к собственным коленям, что были укрыты тонким одеялом — ведь сейчас было лето. Его сознание все еще не принимает реальность за что-то, кроме сна. Он не хочет, чтобы это было правдой. Сердце в груди рвется на части, которое последние недели Джисон так трепетно пытался собрать воедино. Снова Чанбин. Этот ублюдок снова, снова пытается забрать у него Феликса. Блять, это правда? Телефон вибрирует и издает короткий звук. На экране всплывает сообщение: «Я, если честно, не знаю даже. Но скорее всего надолго» «Боюсь, нам придется реже связываться, потому что тариф из другой страны больно дорогой, прости :(» Сквозь темные шторы пробивается утренний свет, падает на такую же темную кровать. Джисон рвет волосы на голове; быстро, громко и сбито дышит, превращая легкие в какой-то отвратительный сгусток органов. Его будто пронзают несколько остро заточенных мечей, которые проходят насквозь. Вызывают сильные кровотечения; проходят через жизненно важные органы, и Джисон медленно умирает. Как будто что-то вязкое и противное, под названием «любовь», тянет его ко дну. Может быть, ко дну моря, может быть, ко дну какой-нибудь ямы, а может быть прямо в ад. Это было не важно. Сейчас Джисон лишь знал, что задыхался с каждой секундой все сильнее, и ему все-таки грозило оказаться в новостной ленте в вечерней программе «О Важном». Феликс уезжает. Через пару дней он и его парень уже сидят в самолете, перелетая океан. Как же больно Джисону было видеть фотографии оттуда в его инстаграме. Он так и не осмелился позвать Феликса на последнюю встречу. Ему хотелось наконец-то признаться во всем: в чувствах, своих и к нему; о том, что тот был всегда недоволен Чанбином, несмотря на то, что не показывал ни единого недовольства в его сторону при Феликсе; о том, что тот переживал все те долгие месяца. Но он не смог. Хотя он справился. Он смог закопать себя окончательно, оставив на рыхлой земле табличку: «Умер из-за любви. Не совершайте его ошибок». И тот еще долго не мог свыкнуться с мыслью, что его загубило чувство, которое все описывают как какое-то благословение. Что именно оно помогло людям понять смысл жизни. Хотя в этом плане эта штука под названием «любовь» все-таки помогла. Помогла понять, что самое лишнее в его жизни было испытывать доверие и такую привязанность. Он совершил ошибку, но... Говорят, что «на ошибках учатся»? Он в это не верил. Джисон лежал в собственной кровати. Он не ел последние сутки, не спал и не отвечал на сообщения в телефоне. Его глаза все время были красными, а синяки под веками приводили в ужас. Джисон понял, что теперь он один. Совершенно один. С безответной любовью, разбитым сердцем и такой же покалеченной жизнью. И все это из-за такого, по чужим словам, прекрасного чувства, как «любовь». Это не история с хорошим концом. Хотя, может быть, одиночество — для кого-то самый идеальный исход его жизни. Каждому свое, мы не в праве судить других за их выбор. Также, как не в праве судить тех, у кого этого выбора нет.