Реквием Рождества

Последние лет пять Рождество было ужасным. Уилл стоял у панорамного окна в красном шерстяном свитере и босиком, когда услышал, что кто-то зашел. Внутри и снаружи было так больно, что он даже не задумался откуда у Майка ключи. И для чего он пришел? Унизить его? Оскорбить? Может, наконец-то, убить? На его вкус свитер был похоже на «мега-уебанскую-одёжку-для-педиков», но, кто поймет этих парней, что младшего роста. Майк видел спину Уилла, на которые падали локоны волос. Байерс стоял босиком на ледяном полу, в пентхаусе было очень холодно: Уилл не включила термостат. Значит, — подумал Майк, — он только пришёл. Уилл смотрел в окно в надежде, что в это Рождество пойдет снег. Но зима в этом году довольно холодная для того, чтобы красивые пушистые снежинки начали спускаться с неба. Ну и ладно, все равно эти предрождественские дни он ненавидел. Никакой снег не смог бы его сделать лучше. Майк подошел к нему справа, так же, как и Уилл уставился в окно, смотрел на проезжающие внизу машины, наблюдая, как люди спешат по улицам с подарочными пакетами. По его правой руке побежали мурашки — единственное доказательство того, что Байерс заметил его присутствие. Шрам на его плече побелел — младший сжал руку в кулак. Так прошло минут пять. Вдруг Майк почувствовал легкое прикосновение мизинца Уилла к своей руке. Ему захотелось улыбнуться, но он сдержался. И тут же нахмурился. Уиллер ошибся: приятель стоял тут уже очень давно — его руки были ледяными. Майк нежно обхватил небольшую ладошку своей любви, надеясь подарить ему хоть толику тепла. Он еле выдохнул, будто от облегчения. «Зачем этот дебил себя так истязает? Думает, что я ненавижу его?» — подумал Майк. Его рот чуть приоткрылся, он захотел было заговорить, но и тут Уилл его опередил — начал говорить чуть хриплым голосом. — Прости меня. Он так мило смутился, что Майк снова еле сдержал улыбку. Они все еще не смотрели друг на друга. А Уиллер все еще молчал: ждал, когда Байерс снова заговорит. — Ты потерял её из-за меня. Опять молчание. Его глубокий вздох. Майк повернулся к Уиллу, посмотрел на него и, не дождавшись, пока младший посмотрит в ответ, развернул его к себе лицом. — Ты глупый ебланат. Ты не должен была скрывать от меня это. Ты не должен был, сука, жить с этим один. Ты не должен был брать на себя вину её смерти. И еще миллион всяких «не должен». Я ненавидел тебя столько, блять, лет. Твое решение глупое. Глаза Майка округлились, потом он их закрыл. Открыв, он увидел, что Байерс пытается сдержать слезы. Взгляд парня напротив переместился в угол, на пустую елку, на которой не было ни одной игрушки, ни единого огонька. Он стоял в углу гостиной как насмешка. — Насколько сильно ты ненавидишь меня? Еле слышно пролепетала он. Майк понял, что это слова сломанного человека. Ангела. Он видел Уилла только хорошим, красивым, таким отвратительно прекрасным. Майку было легко его ненавидеть, всего такого стеснительного. То, как он огрызался ему в ответ, как бросал ему вызов. Так он ощущал себя живым, и Майк ощущал себя так же. И вот сейчас, стоя перед ним, со шрамами внутренними и внешними, он стоял, как сломанный пластиковый мишка, который готова был сдаться и просто существовать. — Я не ненавижу тебя. Не теперь. Я ненавидел тебя за твое совершенство с единственным изъяном — ты дал умереть Оди. В твоем автомобиле, когда ты был за рулем. Майк провел свободной рукой по волосам, посмотрел куда-то за окно — в его глазах отражались рождественские огни, заполонившие город, как чума. Уиллер продолжил. — А теперь ты отнял у меня этот единственный изъян — мне больше не за что тебя ненавидеть. Ты стал еще совершеннее. Хоть и глупее. Майк усмехнулся и снова посмотрел на младшего. И он не понял его ответного взгляда. Он… растерялся? Он хотел быть сломленным или уже смирился с этим? Майк сделал к Уиллу шаг, приближаясь вплотную. А он в ответ отпустил руку старшего и быстро произнёс: — Я замерз, мне нужен чай. И Майк посмотрел вслед приятелю, как он уходил, почти бежал, на кухню. Уиллер пока включил термостат. «Долбоёб». Когда он зашел на кухню, Уилл двумя руками пытался поднять чайник. «Долбоёб!» — Стой! Я сделаю, побереги руку. Майк разлил воду по чашкам и добавил в кипяток по пакетику с чаем. Поставил чашки на стол, из шкафа вытащил печенье и кинул пачку на стол. А после вышел из кухни. Уилл немного удивился, но виду старался не подавать. Майк не ненавидит Уилла. Так непривычно, Боже. Как Байерс теперь должен вести себя с ним? Он за пять лет так привык к их словесной войне. Майк вернулся с пледом, который накинул ему на плечи. — Ты только вернулся из больницы, побереги мои нервы хотя бы. Перестань себя морозить, что за мученичество? Хватит смотреть на меня, будто это я умер, а не эта хреновая Оди. Уилл укутался в плед, с ногами уселся на стул. Майк сел напротив и немного напрягся: когда младший двигалась, он понял, что его свитер надет на голое тело. — Молока? Майк покачал головой и сделал глоток обжигающего чая. Уилл по-детски обхватил кружку двумя ладонями и его начало немножко трясти. Молчал. Но лицо перестало выражать вселенскую грусть. Уиллер не мог оторвать от приятеля взгляд, чуть наклонил голову. — О чем ты думаешь? В ответ только его плечи чуть взметнулись вверх и обратно. Правая рука Уилла дрогнула, и капли горячей жидкости упали ему на колено. Он поморщился, но не издал ни звука, а прикрыл глаза, будто это его наказание. Старший закатил глаза — опять Уилл себя истязает. Немного бесит. Так они просидели минут двадцать. Мысль о том, что, кроме свитера, на нём ничего нет, никак не выходила из головы Майка. А его так называемая ненависть к нему, которая давно уже перешла в страсть и похоть, в любовь на грани боли, сейчас четко ощущалась в его натянувшихся в районе паха штанах. Уиллер встал, взял у Уилла кружку и поставил в раковину вместе со своей. Потом взял его за талию и посадил на стол перед собой. Плед упал с плеч младшего, накрыв нетронутую коробку печенья. Майк провел пальцем по шраму на его правом плече — уже зажившему, но все еще неприятного красного с синевой цвета. Старший еще не видел всех его новых шрамов, покрывающих спину. Ему стало интересно, появились ли новые у него на груди, а может, на животе? И его пальцы сдвинули низ свитера. Уилл не шевелился, наблюдал за выражением его лица и за тем, как заблестели его глаза. Ладони Майка провели по его плечам, опустились на руки приятеля, предплечья, постепенно снимая с него свитер. Грудь Уилла была совершенной, как он и думал, плоская, с еле видимыми рёбрами, с темными сосками, которые сейчас, в прохладной кухне, стояли совершенно безумно. Уилл не мог оторвать от его лица взгляд, который ему показался злым. Что Майку не понравилось? Шрамы — они были на совершенном плоском животе Уилла. Небольшие, как от ножевых ран, такие уродливо-красные и как будто пульсирующие. Но Байерс был живой и, он понадеялся, что возбужденный, судя по тому, как часто начала вздыматься его грудь. Майк больше не касался шрамов младшего: его ладони все еще находились на руках приятеля. Майк перенес их на его бедра и начал поднимать свитер, медленно проводя ладонями вверх. Ему нужно было видеть их все, все эти уродливые отметины, которые остались у младшего из-за второй аварии. И из-за того, кого Уилл защищал столько лет перед его памятью. «Долбоёб». Майк убедился, что свитер был надет на голое тело, когда его ладони коснулись задницы Уилла, не встретив там тканевого препятствия. Он видел его всю, только часть талии скрывала небольшая полоска собранного гармошкой свитера. — Я думал, что я простил тебя за то, что ты лгал мне… Но сейчас, когда я вижу ЭТО, мне стало сложнее. Зачем ты сделал это с собой? — Рождество всегда давалось мне нелегко… Когда Оди накинулась на меня, в той машине, я не справился с управлением. Секундное молчание, замешательство. — В этот раз она будто решила мне отомстить за свою смерть, когда перевернулся этот ебучий красный грузовик с этим ебучим Сантой. Снова молчание. — Тем более грудь, на мой взгляд, все еще ничего. А все шрамы легко скрыть. Уилл только что попытался флиртовать? — Не передо мной, сладкий. Я хочу видеть это все. Я хочу видеть все то, что будет принадлежать мне. Майк сделал шаг вперед и одновременно ладонями за задницу придвинул Уилла к краю стола. Голой нежной горячей кожей между ног тот впечатался в холодную и жесткую пряжку ремня старшего, и с его губ слетел тихий выдох, похожий на стон, от грубости и от перепада температур. Майк склонился над ним и кончиком языка провел по шраму на правом плече. У Уилла перехватило дыхание, как пишут во второсортных любовных романах, которые раньше он читал пачками. Левая ладонь Майка переместилась на спину Уилла, и он почувствовал их и там: тонкие шрамы, огромное количество, переплетающихся словно паутина. И чем выше его ладонь поднималась по спине младшего, тем больше шрамов он чувствовал. — Я ненавижу тебя за это. За то, что ты позволил ей так поступить с собой. Тебе нужно было сказать мне о том, что она сделала. Уиллу надоело это слушать, и он Майка слегка отодвинул, нажав ладонями на грудь. Как только Уиллер сделал маленький шаг назад, пальцы Уилла схватились за пряжку ремня и стали его расстегивать. Уилл резко потянул штаны старшего вниз вместе с нижним бельем, и на кухне раздался неуместно-громкий звук упавшего ремня, удар пряжки на плиточный пол. Майку не нужно было от младшего никаких других действий, поэтому, не думая больше ни секунды, обхватив одной рукой свой напряженный член, направляя, он медленно стал входить в Уилла, растягивая для себя. Это единственное, о чем он сейчас хотел думать — о его узости и теплоте. Без прелюдий. Продвигаясь медленно, понемногу входя, потом отклоняясь назад, и снова медленно входил в Уилла, уже чуть больше. Пока не заполнил его до конца. Байерс прикусил губу, чтобы не застонать от того, насколько чувство наполненности окутало его не только внутри, но и снаружи коконом страсти. — Не сдерживайся, — прошептал младший в губы Майка, прежде чем поцеловать его нежно. И он исполнил желание приятеля. Их секс был грандиозным, таким отчаянным, таким злым и наполненным любовью. Он не был красивым, это скорее было похоже на двух голодных людей, которые наконец-то увидели еду и совершенно неприлично стали есть. Не было ни прелюдий, ни нежных касаний, только страсть, граничащая с болью. Даже поцелуи были грязными, почти до крови. Майк будто немного рычал, Уилл царапал его ягодицы как дикая кошка, а стол, на котором он сидел, с каждым толчком Майка сдвигался на пару миллиметров в сторону, пока не уткнулся в холодильник сзади. И даже тогда, вместе с влажными шлепками, в неестественной тишине квартиры продолжил неприятно стучать о холодильник еще некоторое время. Уилл еле дышал от нехватки кислорода, от скорости толчков старшего, которого он сразу задал, от того, что ему все равно казалось, что этого недостаточно. Он так давно и неистово любил Майка, что внутренности Уилла будто разрывало изнутри от переполнявших чувств. Майк точно знал, что младшему нужно сейчас, потому что прошло совсем немного времени, прежде чем Байерс сдавленно вскрикнул и его ноги задрожали от «a brilliant orgasm», охватившим тело Уилла. Почувствовав его освобождение, Уиллер не заставил себя долго ждать, сделав несколько грубых, резких, но медленных толчков, заполняя приятеля. Они не сказали друг другу ни слова: их желание все сказало за них. Уилл лежал на столе, грудь тяжело вздымалась. Голова Майка лежала на его груди, сам он еще был в нём. Дурацкий ремень змейкой лежал на полу кухни, запутавшись в штанах Майка, которые неуклюже и совершенно не романтично все еще сковывали ноги Уиллера внизу. — Переезжай. Сказал Уилл ему тихо. Его голос наконец-то стал проявлять оттенки. — Если бы у меня были силы, я бы сделал это прямо сейчас. Майк услышал тихий смех младшего.

***

В гостиной счастливо горели огни высокой елки, стоически держащей на себе огромное количество украшений. Внизу под елкой дожидались своего часа подарки. Огни за окном больше не раздражали. Эту ночь они встречали фруктами и шампанским, обнаженные на кровати Уилла. В квартире слышался счастливый смех двух влюбленных. Это их лучшее Рождество за всю жизнь.