Высота

Поездка проходит тихо. Так много нужно сказать друг другу, о стольком спросить, что они не решаются по-настоящему начать. На горизонте показывается автозаправка. Последняя. Необязательная, но нужная остановка. — Тебе взять что-нибудь? — Я пойду с тобой. Он совсем забыл, что такого ответа стоило ожидать, поэтому отворачивается, мысленно отчитывая себя. У обоих затекли ноги. Она оставляет кроссовки в машине. Асфальт обдает босые ступни теплом. Вечереет. Он, конечно, прихватывает деньги на случай, если магазин окажется обитаемым, хотя не питает ложных надежд. Просто перестраховка. Как всегда. Магазин, конечно, заброшен. Он с пустым взглядом останавливается перед пивным холодильником. Она хватает несколько пакетов маршмэллоу, газировку, чуть погодя — воду (на случай, если всë затянется). Когда ей надоедает делать занятой вид, она оборачивается и поднимает бровь: — Ты начал пить? — Нет. Но ведь нужно когда-нибудь начать. — Просто не бери, если не хочешь. Ты ведь не хочешь. Он не отвечает. Просто отходит от холодильника и начинает складывать в сумку наборы салфеток и пластиковые стаканчики. В машине первую пачку маршмэллоу беспощадно уничтожают, не отъехав ни на метр. Никто из них не голоден — вернее, никто из них не чувствует голода (они не ели с шести утра). Но, когда тянешься за новой порцией, нет ничего зазорного в том, чтобы столкнуться руками. Это просто зефир. В конце концов они трогаются с места. Она уже давно отчаялась в попытках найти работающую волну, поэтому поëт сама, прикрывая глаза, когда берëт особенно высокую ноту. Теперь нет нужды смотреть на дорогу: им не встретится ни одна машина. Нечего бояться. Он позволяет себе провалиться в беспокойный сон, поэтому последний отрезок пути пролетает незаметно. Однако торможение немедленно будит его. Ужасно длинная секунда требуется, чтобы понять, где он, что с ним будет... И с кем он. Она уже выбежала на волю, жадно вдыхает живительный воздух, улыбается по-детски и почти не смущается, когда замечает, что он на нее смотрит, садится, свешивает ноги с края утëса и зовëт его. Он становится похожим на гипсовую фигуру. — Ты можешь сесть подальше, если хочешь, — произносит она громче, чем хотелось бы. Близ большой воды бесполезно говорить шепотом. Дело не в том, где он хотел бы сидеть. Совсем нет. Однако он проходит несколько метров шатающейся походкой и нехотя опускается на колени. Не время спорить. Холодные острые камешки впиваются в кожу — но какая теперь разница? Не бежать же в машину за подушками. Так можно всë пропустить. Это было бы просто глупо. Она вглядывается в горизонт. Отсюда открывается великолепный вид. Небо, удивительно ясное для этого времени года, отражается в мерно дышашей воде. Берег, обычно полный народу, пустует. Вечно мрачные острые скалы будто ожили и теперь впрямь хмурятся, потому что не от кого стало скрывать свой дурной нрав. Всë это кажется таким хрупким и далëким. Вот-вот развалится. Ничего не поделать. *** Здесь, прямо на краю, они впервые поцеловались. Воспоминание размыто временем и, должно быть, тревогой. Тогда он ещë не боялся высоты. Она предлагала просто погулять по торговому центру, как в прошлые выходные. Он умыкнул мамино авто и усадил еë, ничего не объясняя. Она в нетерпении пыталась вытащить из него коварный план, шутила, что он похитил ее и собирается разобрать на органы. Он устал, но это стоило того. "О. Мой. Бог! Ни разу не была здесь! Не знала, что сюда так легко добраться! Мы обязательно должны бывать здесь чаще! Так красиво! И романтично!" Закат путался в еë волосах. Пахло невыразимо, пахло светом. Невозможно было отвести взгляда от силуэта, кружившегося в искреннем танце, как дитя. А потом она замерла. И просто смотрела. Больше не на пейзаж, нет. На него. Глупо улыбающегося и не знающего, что делать. Восторг долгое мгновение сползал с лица. Она поджала губы и, наконец, выдала: "Эй. Знаешь это чувство, когда смотришь вниз... И ноги подкашиваются?" Он не знал. "А думал когда-нибудь, что было бы здорово, знаешь, побыть птицей?" Он не думал. Всë его тело напряглось. "А хотел бы прыгнуть? Сейчас." Боже, нет, он не хотел. Она побежала. Он побежал. Рывок. Рука в его руке, губы на его губах, горько, горячо, ужасно, лучше всего на свете. Ещë рано. Не время. Подожди. Это был первый раз. Не последний. До этого момента они не возвращались сюда. *** Мучительная минута проходит. Она оборачивается и видит его, ссутулившегося, рассеяно перебирающего песок. — Ты ведь... Всë ещë любишь меня? Он вздрагивает и поднимает глаза только на секунду. — А ты? — Да. — Тогда я тоже тебя люблю. Она улыбается, как раньше, показывая щербинку меж верхних зубов. Он в ответ приподнимает уголки губ. Прячет взгляд. Вздыхает. Она возвращается к горизонту и тут же вскакивает. — Смотри. Вот, вот, черное! — Это не оно. — Думаешь? — Это чайка. — А здесь водятся чайки? — Это не оно. — Да, теперь вижу. Но это могло быть оно! — Оно не так летит. Это точно была чайка, я тебе говорю. — Мог ли это быть голубь? — То есть, голуби здесь, по-твоему, водятся? — Голуби везде водятся. — А чайки? — Ладно, может, это и была чайка... Но могло быть и оно! — Ох. Будь по-твоему. Она хихикает, и он не может удержаться, чтобы не посмеяться вместе с ней. Он протягивает ей руку, она падает в его объятия. Утыкается ему в плечо. Она тоже боится. Хотя ни за что в этом не признается. Особенно ему. Они молчат еще несколько минут, но уже совсем не мучительно. Он вжимает голову в плечи. Теперь его очередь. Перед ним предстаёт ослепительный пейзаж, в котором теряются знакомые очертания. Голова кружится от страха. Он открывает рот и не знает, как сказать ей. Поэтому говорит: — Твой ответ не был важен. Я бы все равно любил тебя. Она жмется к нему сильнее. Она знает. И знает, что он сказал бы это только в одном случае. Это красиво. Нет, правда, красиво. Вода закипает, и небо в секунду заливает цвет, ни на что не похожий. Скалы дрожат и сыпятся. Но они этого не видят. Они зажмуриваются и через секунду вплавляются друг в друга, а ещë через две — рассыпаются, смешиваются с камнями и песком. Взрывная волна подхватывает и уносит их — вместе.