Неповиновение

В некотором смысле, конец света действительно наступил, хотя и гораздо менее ужасным образом, чем представлял Гейл. Дни, предшествовавшие финальной битве, характеризовались почти головокружительным страхом. Чем больше над ними довлела неизбежность, тем больше росло чувство беспомощности в их маленьком отряде. Их самые страшные секреты были раскрыты, разгаданы, выставлены на всеобщее обозрение. Сочувственными прикосновениями обменивались более свободно. Слезы проливались без причины, смех разражался в неподходящее время, и люди не спали всю ночь, затачивая лезвия, которые и без того были острыми. Никто ни о чем не спрашивал. Несмотря ни на что, Старший мозг потерпел поражение. Давление ослабло. В поразительной открытости свободы, будущего, жизнь, казалось, разлетелась на части. Товарищи разошлись, некоторые ушли раньше, чем другие. Не осталось того, что удерживало бы их вместе. Какое-то время мало что казалось реальным. Гейл провел несколько дней, почти одержимо анализируя все, что с ним произошло: корона Карсуса покоилась в глубоком иле Хионтара. Астарион исчез, растворился в Подземье вместе с другими отродьями. Личинки иссохли, утратив свою власть над умами тысяч людей. Астарион исчез. Для Гейла переживать утраченную любовь было так же естественно, как дышать. Хотя по инерции его разум снова и снова возвращался к Астариону – к тем слишком редким моментам, когда они прижимались друг к другу, разделяя биение сердца, – он заставил себя начать путешествие обратно в Глубоководье. Он оставил корону. Если бы Мистра захотела ее, она бы ее получила. У нее было множество золотых мальчиков, которые сражались бы между собой за честь положить корону к ее ногам. Любое усилие, предпринятое Гейлом для возвращения, послужило бы лишь знаком его лояльности, и эта лояльность была бременем, которое он больше не чувствовал себя обязанным нести. Его башня была точно такой, какой он ее оставил. Тара следовала за ним из комнаты в комнату, жалуясь на сквозняки в окнах и его «неотесанную» бороду. Ему нужно будет заехать к матери, напомнила она ему – возможно, провести несколько дней? – и связаться со знакомыми, старыми друзьями, приятелями по научной переписке. Профессор из Северного округа написал, спрашивая, можно ли убедить Гейла провести семинар. Две разные газеты прислали к его двери препирающихся репортеров, требуя первыми напечатать его историю. В ту первую ночь после возвращения Гейл часами мерил шагами свою спальню. Он уставился на аккуратные книжные полки, постельное белье, бережно заправленное под углы матраса, очаровательные цветочные горшки, вечно цветущие кремовыми и фиолетовыми оттенками. От этого у него начинало чесаться под кожей. Ему казалось, что он стоит в музее своей собственной жизни. Того Гейла – того, кто расставил эти полки, застелил эту кровать, мучился над этими цветами – больше не существовало. Все это время в дороге, промокший до нитки и измученный, он думал, что хочет вернуться домой. Но теперь он был дома и был еще более одинок, чем когда-либо. Возможно, он просто хотел, чтобы его обняли. Он продержался полгода в Глубоководье. Однажды вечером, когда часы пробили восемь, он почувствовал, как плетение в его груди тревожно задрожало, прежде чем затихнуть – не просто затихнуть, исчезнуть. Когда он поднялся со стула, чтобы осмотреть свою метку перед зеркалом, он понял, что произошло. В Киоте Мистра пообещала восстановить Гейла в качестве своего избранного и освободить его от карситского плетения, если он принесет ей корону. Она получила корону, хотя и не прямо из рук Гейла. Это была половина сделки, наполовину выполненная. Более справедливый конец, чем ожидалось. В отсутствие питающей магии кольцо на его груди превратилось в открытую рану. Плоть заболела, затем омертвела – она была вынуждена сдерживать слишком большую силу слишком долгое время. Ежедневно он принимал настойки домашнего приготовления, прикладывал к своей нежной коже целебные припарки. Пытаясь вернуть жизнь в пустоту в сердце самого себя, он думал об адских знаках, вырезанных на спине Астариона. Хозяева всегда требовали свой фунт плоти. Он исцелился, хотя его жизнь текла медленно, не совсем из-за процесса исцеления. Его разум и тело двигались неохотно, испытывая отвращение к потере чего-то большего, чем просто вера. Как раз начинался листопад, когда он решил, что больше не выдержит. Он поставил свою кружку на обеденный стол с такой поспешностью, что Тара очнулась от утреннего сна, а затем принялся собирать вещи. Письма полетели тем, кому нужно было знать. Он лично навестил свою мать перед отъездом. Наполовину сформировавшееся беспокойство комом застряло у него в животе: возможно, это было наваждение. Возможно, у него никогда на самом деле не было того, о чем он думал. Но цена незнания, упорядочивания своей жизни вокруг ловушек этих «что, если», была слишком велика. С сумкой в руке и посохом за спиной он отправился в путь. Речь шла не о том, чтобы делать что-то ради любви – не о том, чтобы искать или навязываться, – а о том, что любовь сделала с ним. Больше не будет коленопреклонений у алтаря, больше не будет тишины, мольбы. Если это было поклонение, он поддастся ему. Проследить путь семи тысяч путешественников оказалось не так уж сложно. Это было почти как проследить путь паломничества, и его контакты в Обществе Блеска предоставили карты, которые помогли ему найти путь вниз. Он смог выяснить, что многие отродья задержались в Верхнем Подземье, еще не осмеливаясь отправиться в более развитые, а следовательно, и более населенные регионы внизу. Этот путь давал ему почти парализующую независимость. Он прокладывал себе дорогу вниз, мимо первых изогнутых скал, затем через область тьмы, настолько лишенную всего живого и хорошего, что ее можно было принять за слой Преисподней. В конце концов пещеры раскрыли свои зубастые пасти, превратившись в огромные, освещенные грибами пропасти, которые простирались так далеко, насколько мог видеть глаз. Неожиданная встреча с группой осторожных исследователей-свирфнеблинов дала ему первый проблеск надежды за последние недели. – Лучше выбери другой путь, – предупредил их лидер, оглядывая Гейла с ног до головы. – Некоторые здания в той стороне захвачены Каллардуран-знает-чем. Отвратительный туман поглотил эти места, даже крысы держатся на расстоянии. Когда Гейл поблагодарил группу и направился именно в том направлении, которого ему было велено избегать, он услышал, как их лидер вздохнул и пробормотал оскорбление на общем – что-то связанное с магами, предположил Гейл, и их сложными отношениями со здравомыслием. Он заметил признаки присутствия отродий, когда отважился спуститься дальше по наклонной тропинке. Отсутствие теплокровных существ. Сверхъестественная тишина, как будто само Подземье затаило дыхание. В конце концов, одна сторона тропы превратилась в обрыв, и он смог разглядеть под собой темный грот. Он был заполнен сооружениями, которые Гейл сначала принял за покрытые паутиной эбенового цвета сталагмиты, поднимающиеся из невидимых глубин, прежде чем он понял, чем они были на самом деле: шпилями зданий, высеченных в скале. Строения отличались строгой элегантностью, характерной для архитектуры дроу, хотя, казалось, их первоначальные создатели давно покинули их. Некоторые были наполовину разрушены, обнажая свои полые внутренности. По стенам росли слабо светящиеся грибы, заливая местность бирюзовым мерцающим светом. Стоя перед спуском в грот, он остановился. Должен ли он был просто... двигаться вперед? Надо ли ему осматривать дом за домом, камень за камнем, продвигаясь через Подземье, пока не найдется какой-нибудь след того, кто, возможно, даже не хотел, чтобы его нашли? Почему у него не было кого-то, кто бы им руководил? Почему не было уверенности? На краю пропасти надежды Гейл понял, что если он проанализирует все это – силу своей потребности, болезнь своего сердца – он может не выдержать. Все это завело его так далеко. Теперь он чувствовал, что это может уничтожить его. Позади него раздались два мягких шага. Что-то легонько коснулось его плеча сзади. Гейл обернулся. Он осознавал увиденное по частям. Протянутая рука, узкие пальцы скользят по одежде Гейла, пытаясь определить, настоящий ли он. Корона белых, отросших кудрей. Глаза цвета вина, широко раскрытые в неверии, и знакомый плащ сливового бархата, накинутый на плечи. – Гейл? – Астарион. Мгновение они смотрели друг на друга. Гейл шагнул вперед, прижимая руку к мягкому плащу, который носил Астарион, прямо над сердцем. Эта золотая вышивка, плотный ворс ткани – он не видел его с той ночи в Оскверненных тенью землях. – Ты сохранил его? Бровь Астариона дернулась, как будто он ожидал приветствия, а не вопроса. – Конечно, сохранил. Это славная вещь. И... – он виновато отвел взгляд, затем уткнулся носом в плечо. – Он пахнет тобой. У Гейла подкосились колени – он представлял, что может чувствовать моряк в конце долгого плавания, ступивший, наконец, на сушу. Он не был уверен, что ему с собой делать. Осторожно он протянул ладони к бескровным щекам, куда беспорядочно падали светлые волосы. В выражении лица Астариона было что-то сокрушительно открытое, и Гейл не мог заставить себя сосредоточиться на этом. Вместо этого его взгляд упал на темные круги у него под глазами. – Посмотри на себя, – сказал он приглушенным голосом. – Ты определенно посерел. Ты мог бы сойти за дроу. Астарион, к его облегчению, улыбнулся. – А ты немного прибавил в весе, – сказал он, взглянув на живот Гейла. В этой фразе не было никакой злобы. Его тон звучал как запах солнца от теплой шерсти только что вернувшейся после дневного сна снаружи кошки. Гейл фыркнул. Казалось правильным, что их воссоединение состоит из обмена легкими колкостями, а не любезностями. – Когда ты привык кормить более полудюжины ртов каждый вечер, – сказал он, снова уперев руки в бока, – трудно заново привыкнуть готовить на одного. Он мельком подумал, что они могли бы обняться. Мгновение прошло. Астарион оглядел их широко открытое, залитое бирюзовым светом окружение, по-видимому, что-то ища. – Как бы мне ни хотелось поболтать, – сказал он, – возможно, нам следует провести этот разговор вдали от любопытных глаз, – его голос стал громче, как будто он обращался к невидимой аудитории. – Любопытных глаз? – во мраке Гейл не видел ничего, кроме камней и теней. Астарион уже пошел вперед. – О, да. Их десятки. Ты ведь знаешь, что рискнул попасть в настоящий мегаполис, населенный вампирскими отродьями, не так ли? Гейл позволил отвести себя к небольшому, непритязательному зданию, высеченному в скале, составляющей одну из дальних стен грота. Оно стояло отдельно от других строений, и Гейлу пришлось пригнуться, когда он прошел в низкую дверь. Когда его глаза привыкли к скудному освещению, внутри он увидел все свидетельства жизни, которой Астарион жил последние полгода, разбросанные по скудному жилищу, состоящему из одной комнаты. Стол, придвинутый к стене, заваленный пожелтевшими свитками, книги, раскрытые на середине. Корзины со светящимися грибами, расположенные по углам и подвешенные к потолку, отбрасывали слабый свет. Почти пустые бутылки из-под крови со зловещими сгустками на дне. Кровать, заваленная одеждой – Гейл узнал в большинстве предметов практичную одежду, которую Тав подобрала и отдала Астариону во время их путешествий. И то серое, изодранное одеяло. Гейл подумал об Астарионе в этой комнате, коротающем часы. Ни солнца, которое показывало бы время, ни звезд, которые успокаивали бы. Он подумал о себе в своей башне, погруженном в мирскую роскошь, окутанном запахами чая, древесного дыма и книжных переплетов. Печаль, словно темная птица, угнездилась у него между ребер. – Ах! Ты посвятил себя учебе, – промурлыкал он, стараясь не пропустить в голос никакой жалости, которая могла бы попытаться просочиться. Просматривая материалы на столе Астариона, он заметил тексты о вампиризме, энциклопедии нежити, увесистый том о природе темного зрения и светочувствительности. Он потянулся, чтобы поднять его. Рука Астариона взметнулась к его предплечью, и он издал тихое, отчетливо нечеловеческое шипение. – Не трогай это, пожалуйста. Ты все перепутаешь, – он указал на табурет под столом. – Садись, если хочешь, но будь паинькой и держи свои руки при себе. Я сделал свой выбор во Вратах Балдура, – сказал он, скрестив руки на груди, – но нет причин не попробовать обмануть судьбу, не так ли? Старый табурет зловеще заскрипел, когда Гейл опустился на него. – Конечно, нет. И если я могу считаться достойным волшебником, я намерен помочь тебе, – он улыбнулся, как он надеялся, ободряюще. Даже прожив столько месяцев вдали от светского общества, Астарион все еще был невыразимо красив. Даже в своей меланхолии, даже с растрепанными волосами, даже с бледностью нежити, оставившей на нем отпечаток. Даже так. Гейл пожалел, что не может произнести ничего из этого вслух. – Рад хоть раз видеть тебя за штурвалом собственного корабля, – сказал он вместо этого. – Ты более чем заслуживаешь шанса порулить. – Если это корабль, – ответил Астарион, – возможно, было бы лучше, если бы я позволил ему потонуть. Гейл нахмурился. – Конечно, ты понимаешь, в насколько невероятной ситуации ты оказался, как далеко ты зашел. Такое начало новой жизни ничем не хуже любого другого. Астарион горько рассмеялся, затем опустился на край своей кровати. Он положил сцепленные руки на колени, потирая костяшки большим пальцем. – Я ненавижу здесь все. Питаюсь животными, вижу мир в оттенках серого, – он принюхался, – воздух кислый. – Может, было бы проще, если бы ты больше общался с остальными? Я могу оценить то уединение, которое ты построил, – Гейл оглядел маленький укромный уголок. Он был похож на кроличью нору, – но разве жизнь с другими отродьями не может обеспечить некоторый комфорт? – Что? И окружить себя лицами людей, которых я считал мертвыми годами, десятилетиями? – Астарион покачал головой. – Каждый день меня заставляют вспоминать, какой ад я сотворил, а затем напоминают, что нет способа все исправить. На этот раз я полон желания искупить вину, но, боги, – выдохнул он, уставившись на свои ботинки. – С чего мне начать? По осанке Астариона Гейл мог видеть, как он приспосабливается к весу, который он никогда не сможет сбросить. Гейл осознал, что у него на плечах появилась новая ноша: невозможность помочь Астариону нести этот конкретный груз. Он был предназначен, чтобы его несли в одиночку. Астарион выпрямился. Он настойчиво посмотрел Гейлу в глаза. – Но, несмотря ни на что – это мое. Это я. Кажется, быть самим собой наполовину состоит из того, что ты набираешься сил, чтобы держать себя в руках. Гейл поднялся и сделал неуверенный шаг к кровати. – Похоже, ты не единственный, кто привыкает к свободе, – сказал он, опускаясь рядом с Астарионом. Он подцепил двумя пальцами отворот своей мантии и оттянул его вниз ровно настолько, чтобы показать метку на груди – теперь уже не изящный завиток, пульсирующий фиолетовым светом, а все еще нежную рубцовую ткань. Глаза Астариона расширились. – Я знал, что что-то изменилось. Ты нашел способ избавиться от нее? – Не сам, – ответил Гейл. – Последняя милость от Мистры. – Хорошо. С паршивой овцы, я полагаю, – когда Астарион осмотрел шрам, на его лице промелькнуло какое-то быстрое осознание. – Как ты думаешь, раз она исчезла… Гейл сглотнул, прекрасно осознавая, что комок подкатил к горлу. – Я подозреваю, что к настоящему времени моя кровь должна прийти в норму. По составу и, э-э... вкусу. Тишина момента дала трещину, прогибаясь под новым приливом желания на лице Астариона. Близость больше не казалась дружеской, но заряжала, пробуждала воспоминания. Он наклонился вперед, удерживая равновесие, вцепившись руками в простыни. – И ты бы...? – его голос был сух. Он высунул язык, чтобы облизать губы. Гейл убрал выбившийся локон со лба Астариона, нежно провел рукой по его щеке. Было бы ложью сказать, что он не думал об этом моменте задолго, задолго до своего прибытия. Конечно, в этом предложении была определенная опасность, но он продумал технические детали – он ограничит количество времени, которое Астарион может пить. Если у него начнет кружиться голова, они прекратят. Если Астарион не сможет остановиться, на этот случай есть заклинания. Защитные чары, предметы с силовыми компонентами. Простая магия, настолько заезженная и знакомая, что Гейлу даже не требовалась вся полнота сознания, чтобы использовать ее. – Я позволю тебе, – выдохнул Гейл, – если ты хочешь. Астарион не сразу пошевелился. Он просто умоляюще смотрел на Гейла, зрачки поглотили красный цвет его глаз. Ожидая последней капли разрешения, последней нити, которая должна была порваться. Гейл склонил голову набок, обнажая шею. Истощив свои запасы хитрости, Астарион схватил Гейла за лацканы его мантии и уткнулся лицом ему в горло. Гейл держал ладонь на щеке Астариона, направляя. Астарион прижал язык к точке, где бился пульс, и выдохнул – прерывисто, влажно – ему в кожу. Затем, внезапно, Астарион оторвался от него. Гейл открыл глаза – когда он успел их закрыть? – и увидел, что Астарион стоит на ногах, паника отразилась на его лице. – Нет, – пробормотал он. – Нет. Мне это не нравится. – Астарион? – Гейл в замешательстве наблюдал за происходящим. Часть неприкрытого страха начала исчезать с лица Астариона, и на его месте не осталось чувства голода. Только усталость, пронизывающая до костей. Он рухнул на кровать, оказавшись дальше от Гейла, чем раньше. – Прости, – тихо сказал он. – В этом нет необходимости, – прошептал Гейл. – С тобой все в порядке? Между ними внезапно материализовалась дымка, скрывающая их намерения друг от друга. Завеса, которую невозможно было сорвать. Они могли только пробираться на ощупь в темноте, пока одна протянутая рука не прикоснется к другой. – Да, – кивнул Астарион. – Нет. Это... – он огляделся, как будто мог найти нужные слова, спрятанные где-то в полумраке комнаты. – Когда мы только что соприкоснулись, это было... по-другому. Я не уверен, что мне это понравилось. Гейл почувствовал укол обиды, небольшой и раскаленный добела. Это было не чувство отвержения. Он понял, что это было сожаление о том, что он не мог питать Астариона так, как хотел, кормить его своей собственной кровью. Он перевел дыхание, напоминая себе, что его тело – это не то, что можно положить на алтарь. – Я понимаю, – сказал он, стараясь сохранять спокойствие, в котором они оба нуждались. – Это... я был слишком прямолинеен? К удивлению Гейла, Астарион издал короткий, резкий смешок. – Слишком прямолинеен? По отношению ко мне? Никогда, – он повернулся, чтобы посмотреть на Гейла. – Я никогда не чувствовал себя голодным рядом с тобой. Не вот так. Я знал, что в твоей крови течет желчь, и этого было достаточно, чтобы держать себя в узде. Так что, когда это – что бы это ни было – началось между нами, я знал, что хочу тебя таким, какой ты есть. Не из-за того, что течет в твоих венах. Мгновение молчания растянулись. – Мне не нравится не контролировать себя, – продолжил Астарион тихим голосом. – Я и так уже ближе к животному, чем мне было бы комфортно. Живу в убожестве, скребусь в темноте. Вот она: рука, протянутая в тумане. Гейл наклонился вперед, ровно настолько, чтобы было ясно, что он искренен. – Я скорее паду ниц перед бехолдером, – сказал он, – чем заставлю тебя делать то, чего ты делать не хочешь, – Астарион моргнул с облегчением. Они нашли друг друга. – Если когда-нибудь настанет время, когда ты захочешь попробовать еще раз, тебе стоит только сказать. А до тех пор мы будем вести себя так, как будто я все еще самая неприятная вещь, на которую ты когда-либо мог наброситься. – Продолжать? – Астарион наклонил голову, как будто получил неожиданную новость. – Ты собираешься остаться? – Разве это не было очевидно? – спросил Гейл. – Если это будет наш дом на данный момент, я подумываю о косметическом ремонте. Более свежее постельное белье, подходящие шкафы – все в таком роде. Я уверен, что с помощью некоторых хитроумных заклинаний я смог бы уговорить наземные растения расти здесь. У меня есть планы на сад, который был бы абсолютным буйством красок. – Я не могу сказать, серьезно ли ты, или это в тебе говорят споры, – сказал Астарион с непроницаемым выражением лица. – Это не место для тебя. Это не дом. Ты бы слишком многим пожертвовал. Гейл почувствовал, как нахмурились его брови. – Это не навсегда. Я уверен, что благодаря нашим совместным навыкам мы найдем способ, чтобы ты снова мог гулять под солнцем. И даже если мы останемся здесь на месяцы, даже на годы, я ничего не потеряю и приобрету все. Астарион выглядел напряженным. Задумчивым. – Если бы я прямо сейчас сказал тебе уйти... исчезнуть и никогда не возвращаться... —Я бы ушел, – сказал Гейл без колебаний, даже когда почувствовал, как сжалось его сердце. – Ни один оставшийся день в моей жизни не пройдет без того, чтобы я не думал о тебе, но я бы ушел. Мгновения, проведенные Астарионом в размышлениях, казались бесконечными. Сжимающаяся бесконечность между волной и берегом, птицей и шипом. – Знаешь ли ты, – медленно начал он, – сколько признаний в любви я пережил? Людям достаточно понравиться, и признания просто слетают с их языка. Откинься на спинку стула, откройся – внезапно тебе предлагают все. Вечная верность. Кольца с бриллиантами, – он посмотрел на Гейла, в его глазах светился единственный безмолвный вопрос: ты слушаешь? – Когда ты говоришь то, что говоришь... что будешь уважать мой выбор, каким бы он ни был... – он отвел взгляд. – Впервые я склонен поверить, что меня действительно могут любить, – когда он снова поднял глаза, на его лице была улыбка, которая показалась Гейлу родной. – Расскажи мне больше о своем саде. -- Они поговорили еще немного, прежде чем Астарион встал, настаивая на том, что Гейлу нужно кое-что увидеть снаружи. Они совершили короткую прогулку за пределы грота, дальше в Подземье, мимо утесов, усеянных синими шапочками, и невидимых существ, которые щебетали во мраке. Пока Гейл шел, он попытался – возможно, впервые – посмотреть своему желанию в глаза. Он понял, что нет греха в том, чтобы любить что-то целиком, не пытаясь сделать его меньше, чем оно есть. Некоторые вещи были настолько хороши, что их было больно глотать, но проглотить их нужно было, несмотря ни на что. Голод был всего лишь голодом. Он не был поклонением. Пока он обдумывал свои мысли, он почувствовал, как взгляд Астариона упал на него. – Ты потерял свою серьгу, – сказал Астарион, как будто заметил это раньше, но не хотел поднимать эту тему. – Я снял ее, – ответил Гейл. – Ах. Так просто? Она не загорелась? – Нет. По крайней мере, пока. Хотя я не проверял, лежит ли она в ящике – возможно, башня сгорела в мое отсутствие. Астарион промурлыкал. – Все это время я предполагал, что она была привязана к тебе магией. Какое-то клеймо, которым Мистра помечала бедняг в своем гареме, – он поджал губы, что, как знал Гейл, предвещало шалость. – Я думал о том, чтобы откусить тебе ухо, просто чтобы избавить тебя от нее. – Честное слово, Астарион, – сказал Гейл, изображая ужас. – Если бы я не дорожил так своей жизнью, я мог бы обвинить тебя в ревности. – Мудро с твоей стороны этого не делать, – усмехнулся Астарион. Наконец, они подошли к узкому выступу, возвышающемуся над углублением в земле – небольшая ямка по сравнению с глубокими пропастями, которых было так много в этом регионе. Астарион взгромоздился на камень, жестом приглашая Гейла присоединиться к нему. Когда глаза Гейла начали ориентироваться в темноте помещения, он понял, что оно полно крошечных, почти полупрозрачных грибов. Круглые, с выпуклыми шляпками, поднимающиеся на похожих на антенны стеблях. Прежде чем у него появился шанс спросить, Астарион открыл рот. – Ты помнишь, как мы впервые были в Подземье вместе? – Как я мог забыть? – Гейл наклонился вперед, подперев подбородок руками. – Тогда ты ненавидел меня. Астарион нахмурился. – Честно говоря, я истекал кровью, а ты был невыносим, – он окинул взглядом поле крошечных грибов, как будто искал что-то конкретное. – К тому моменту я уже представлял, как целую тебя. И убиваю тебя тоже. Гейл приподнял бровь. – Правда? – Да, – совершенно честно ответил Астарион. – Я не думал, что у меня будет шанс сделать одно без другого. А теперь смотри. Он указал на поле грибов, которые, казалось, стало немного легче разглядеть. Гейл понял, что их не просто стало легче видеть, они начали светиться, испуская слабый золотистый свет из своих луковичных шляпок. Он наблюдал, как сияние растет, накапливаясь, словно крупные капельки меда. Яркое, блестящее, янтарное. Каким-то образом воплощающее сладость жизни. В конце концов, Гейл уже не мог различить отдельные грибы, только спокойное, светящееся море, над которым танцевали крошечные насекомые с пергаментными крыльями. – Это прекрасно, – выдохнул Гейл, – что это? – Суточники, – ответил Астарион, как будто этого названия было бы достаточно для объяснения. – Смутно знакомо. Напомнишь мне? – Один из способов, которым здесь отслеживают время, – объяснил Астарион. – Что-то вроде мицелиальной сети, которая соединяется с поверхностью. Они начинают светиться с восходом солнца. Итак, подумал Гейл. Наверху разгорался новый день, и солнце взошло здесь, в этом маленьком уголке тьмы. Личный восход солнца, который будет разделен только между ними двоими. Он откинулся на камень за своей спиной, осознавая, что он холоден под его ладонями, но по-настоящему не ощущая этого из-за собственного тепла. Наконец, он нарушил молчание. – Знаешь, это забавно. Астарион оглянулся, в свете его глаза казались идеальными и золотистыми. – Хм? – Когда мы путешествовали, – сказал Гейл, – я всегда наблюдал только закаты.