***
Нами стоит, прижавшись к Арлонгу спиной. Оба чистят зубы в ванной на верхнем этаже. Раковина рассчитана на рост рыболюдей, поэтому для Нами под ней держат подставную ступеньку, как иногда делают в домах, где есть дети. Поставить вторую раковину, пониже, Арлонг жмотится, аргументируя тем, что делать это на каждом этаже неадекватно дорого. Черный комочек на его плечах возится в капюшоне распахнутого халата и пищит. — Как ты ее назвал? — Нами сплевывает пену из зубного порошка. — Пофа нифаф, — он почесывает котенка кончиками пальцев, держа зубную щетку во рту. Меховой шарик благодарно урчит, да так громко, что кажется, будто это уже взрослый кот. Арлонг сплевывает пену в раковину и споласкивает рот, после чего говорит уже внятно: — У меня хуевая фантазия на имена. Так что, возможно, она будет просто «Новая кошка — 2». Нами не может удержаться и смеется: — А потом будет «Кошка — 3: Сотворение легенды » и «Кошка 4: Последний апокалипсис». Арлонг ржет в ответ, и Нами не без удовольствия отмечает, что взгляд у него уже не такой проебанный в пространстве, как обычно.***
На Нами опять накатывает сонливость, но несмотря на это, она встает скровати и собирается уходить. Чувствует на своей спине взгляд и оборачивается. — Че ты смотришь? — Думаю, послать тебя нахер или спросить, во сколько ты вечером вернешься, — Арлонг изгибает бровь. Нами довольно ухмыляется — эти попытки в шутку посраться явно первые зачатки того, что он начинает очухиваться от своего состояния вчерашней переваренной каши. — А то что, рискую застукать тебя, сосущим кому-нибудь член? — Нами тут же парирует своей подъебкой. — Нет, я просто думал устроить замут на вечер, а если припрешься поздно, еще и сожру твою порцию ужина, — он довольно скалится. Нами хмыкает, заметив появление хищного блеска в его глазах. Такой Арлонг более привычный. Вредный, пререкающийся, наглый уебок. К такому эмоции на чаше ее весов склоняются в сторону «Ну как же ты заебал». Такого легко и приятно ненавидеть, презирать. Не гадать, что с ним происходит и не испытывать ничего такого, что противоречит ее морали. Поэтому Нами улыбается, даже более искренне, чем ей хочется, и с чистой совестью швыряет в него лежавшей на комоде книгой, после чего уходит.***
Нами спрашивает у меня уже раз пятый, какого хрена я притащил эту кошку. Каждый раз я выдаю разные ответы: «Захотел», «Она была голодная», «Я у себя спрашиваю порой, нахуя я тебя-то притащил», «Я вообще-то люблю кошек», и другие. А в действительности мне вовсе нечего ответить. По крайней мере, я никогда не заставлю себя открыться и сказать, почему именно. Забавно, но он бы сразу все понял и не стал бы задавать вопросов. А Нами я никогда не скажу. Я завел кошку, как раз потому, что рядом больше нет того, кто умеет читать меня, словно ебаную правительственную газету. Завел, потому что черный комочек хоть как-то заполнит рваную дыру где-то у меня в груди.***
Жар и слабость окутывает тело. Нами больно шевелиться, и она с трудом поворачивается на бок, не зная, в какой позе тело будет болеть меньше. Она дрожит и кутается в одеяло, но это не помогает. Сквозь дурманящий голову бред она слышит бубнящие голоса, но почти не разбирает, о чем они говорят. Она чувствует движение и приоткрывает замутневшие глаза. Над ней нависает знакомый вытянутый подбородок, плохо различимый от ваты в голове. Вдруг она чувствует касание губ, почему-то напоминающее поцелуй, а потом что-то острое. — Пиздец тебя жарит, мать, — констатирует Арлонг.***
— Че там по картам? — как бы невзначай спрашивает Арлонг, когда Нами остается с ним наедине. Ее голова гудит от усталости и тусовки, Арлонг тоже не выглядит особо веселым. Он кажется рассеянным и сосредоточенным одновременно. Смотрит в пустоту, глаза странно поблескивают. — Ты думаешь, я сейчас в состоянии? — она понимает, что рискует его разозлить и остаться запертой в комнате навсегда. Но он молчит, напряженно думает. — Бля, я вообще не про это, — он морщится. — Я про то, сколько данных тебе осталось обработать? — А что, так не терпится заебать меня картами посильнее? — она закидывает ногу на ногу и вдруг чувствует, что охота закурить. Она никогда не дымила, но иногда так и тянет просмолить легкие — из-за слухов о том, что это помогает. А может, и из-за Бель-мер, которая почти никогда не вынимала сигарету изо рта. Арлонг сгибается в кресле, подается вперед, массирует большим пальцем нижнюю губу. — Нет, просто у меня для тебя есть поручение, — наконец произносит он и продолжает серьезно смотреть в пустоту.***
Я ненавижу людей за то, что они сделали с нашей расой, вынуждая жить с чувством унижения и неполноценности. Не только тех, которые пытались убить меня и моих накама, всех. Ненавижу те удары под дых, ненавижу бедность, ненавижу себя за слабость, которая так часто вылезает ни к месту. — Как ты заебал, сука, — рычит Джимбей, в очередной раз вкатывая мне обильных пиздюлей. Я привычно сплевываю кровь и только посверкиваю глазами, ненавидя его, себя, но в первую очередь — мерзких людишек. Ненавижу, что серые глаза и мягкий голос оказываются сильнее моей ненависти. Они бьют по ней, оставляя трещины. Он молчит какое-то время после очередной вспышки моего гнева, и я на миг осекаюсь, думая, что он просто готовится меня ударить. Я напрягаюсь и автоматически кидаю взгляд на его руки, выжидая, что он сожмет их в кулаки и немедленно в меня вцепится. Но он этого не делает. Не делает — и все тут. И не потому, что может просто дохнуть на меня сиреневым облаком, которое оборвет мою жизнь раз и навсегда. А просто потому, что и не думает дать мне взбучку. Он выдерживает паузу и касается своих запястий. — Ты имеешь полное право злиться, — он растирает рукав шинели, под которым прячется уродливый шрам. В первую секунду я хуею от неожиданности. Во вторую — невидимая рука скручивает мне внутренности. Дерет когтями. Я сглатываю. — Я был бы лицемерной мразью, если бы сказал тебе, что никогда в жизни не злился на всех людей так, как ты, и что надо прощать всех подряд. Он отворачивается. Я молчу, буравлю взглядом его поясницу, прекрасно зная, что творится под тканью плаща и рубашки.***
Голос Нами слегка садится, когда она заканчивает читать уже четвертую главу. Она косится на Арлонга, развалившегося рядом. Его лицо непривычно спокойное, он смотрит в потолок. Взгляд опять какой-то угашенный. За четыре главы он даже почти не хихикает над теми моментами, которые его забавляют, и даже не пытается комментировать. — Читай, че замерла, — командует он, замечая ее замешательство. Нами продолжает, но то и дело запинается, наблюдая за ним. Он устраивается поуютнее, натягивает ушанку под голову и закрывает глаза. Нами хватает еще на одну главу, пока ее горло, наконец, не начинает сдавать. — Слушай, вообще-то я… — она собирается сказать, что уже заебалась, и вообще, она ему не нянька, ей пора делами заниматься, а он охуел в край и эксплуатирует ее, как хочет. Но внезапно замечает, что он уже спит. Мерно, медленно дышит, расслабленно свернулся в гусеничку и дрыхнет. В первую секунду в груди Нами поднимается волна возмущения, и она хочет с криком поднять уебка и требовать валить спать к себе. Но внезапно она тихо замирает с поднятыми руками. Ей же сейчас предоставился отличный шанс избавиться от мерзавца собственными руками! Нами, едва скрипнув половицей, сдергивает вторую подушку с кровати и нависает над Арлонгом, сминая ее в пальцах. Прижать к лицу, подержать, пока не задохнется… И все, ее проблемы автоматом решены… А о том, что она будет делать, когда остальной экипаж догадается, кто убил капитана, она подумает потом. Арлонг мирно ерзает и что-то бубнит во сне. Но не веселую чушь, какую он иногда выдает, типа «единорог сдал свои радужные яички в ломбард, ща-ха-ха!», а что-то тихое, что и разобрать не получается. Нами кусает губы и медленно кладет подушку ему на лицо, начинает нажимать. Тот недовольно укает. Нами испуганно шарахается в сторону, стискивая подушку в бледных пальцах, и ожидая справедливых пиздюлей за очередное покушение. — Хочешь убить кого-то — убивай, а не занимайся херней. Ты надо мной полчаса пыхтела, — тихо выдает он. Но Нами поражает даже не это, а то, с каким безразличием он это произносит. Еще и вздыхает, блять, так! Мол, делай уже свое дело, а то заебала. Нами плюхается на стул. Подушка качается в ее руке. Она как-то нервно усмехается, а потом укладывается на кровать. Арлонг остается лежать неподвижно, будто ее рядом нет, и кажется, начинает засыпать опять. Подушка отправляется под голову Нами. Нет, ну каков мудак! Обломал ей даже кайф от попытки убить себя! Что вообще за радость убивать его, когда он и так похож на жижу из болота и даже сопротивляться не будет?***
— Пойдем в покер зарежемся, — наглая пилоносая морда появляется с утра пораньше. Нами уже не спит, но все еще вялая и не хочет вставать. — Арл, блять, тебе для этого Куроби и Чуу мало? — С ними скучно — они даже мухлевать толком не умеют. Ща-ха-ха! — Научи их, меня же научил, — Нами демонстративно отворачивается к окну. Она слышит звук шагов, скрип кровати, и вдруг чувствует, как кровать проминается. — Ты охерел? — она гневно разворачивается в его сторону, попутно похлопывая рукой в поисках предмета рядом, которым можно ебнуть наглую рыбу, да посильнее. — Ну я начинаю, — он тасует колоду. — Арлонг! Пошел отсюда в жопу! — Нами нащупывает толстую книжку по навигации, замахивается ей, но роняет ему же на колено. Поворачивается и пытается вернуть оружие, но тело еще плохо слушается, так что Арлонг завладевает книгой первым. Мерзко хихикая, он протягивает руку с книгой назад. — Ну-ка, попробуй, отними! — А отниму! Отниму и башку разобью тебе ей! Нами тянется за книгой, наваливаясь животом ему на колени. Не переставая щахахакать, Арлонг машет толстым томом. — О, трусы с акитами, — комментирует он, заметив, что часть одеяла сползлает и раскрывает Нами. — Урод! — вне себя от смущения и ярости, она кидается вперед, как косатка на берег за добычей, седлает его талию. Арлонгу становится труднее уворачиваться от попыток забрать книгу. Она раскрывается во время борьбы, и из неё, тихо шелестя, выпадает сложенный вдвое лист. Арлонг откладывает томик и с интересом берет бумажку. Оба затихают. Черт, только не этот рисунок! Она же совсем про него забыла! Нами густо краснеет и неловко ерзает.***
Я ненавижу свою рану, которая никак не может зажить — со временем только болит сильнее. И унять её уже невозможно, она вышибает из меня силы. Я сдаюсь, позорно сдаюсь. Я не могу простить себе то, что тогда я не сказал ему то, что должен был. То, что он не устает повторять мне каждый раз, когда мы остаемся наедине, а я прижимаюсь к нему лбом. Ну почему мне так трудно это произнести? Трудно даже проговорить в голове. Я знаю, он заслуживает это слышать, и слышать каждую минуту. Я никогда себе этого не прощу.***
Нами вздрагивает, когда внезапно чувствует что-то твердое и теплое у себя на плече. Она резко дергается назад — и это спасает ей жизнь, потому что в противном случае она бы наткнулась на острый нос Арлонга. Это же додуматься надо было, положить подбородок ей на плечо! — Опять ты! — ее возмущает не сколько само его присутствие, сколько та бесшумность, с которой он иногда подкрадывается. — Да ладно тебе, — он садится на кровать, делая вид, что ему не интересно, чем она занимается. Нами возвращается к рисованию. У нее идет уже не так ладно, как в одиночестве. Надзор за ее работой ее отвлекает, и она невольно ляпает кляксы и помарки. Арлонг молчит, не доебывает ее. Просто сидит, задумавшись о чем-то. Нами откусывает фруктовый лед, который держит в руке, и продолжает обводить карандашный набросок. Тихий скрип. Нами не обращает внимания, списывает на то, что Арлонг на кровати просто ерзает, шило же в жопе. Снова легкая тяжесть на плече и вдруг еле слышный хруст. Нами кидает косой взгляд влево и видит довольно жующего мороженое мерзавца. Он смотрит на нее нагло и довольно, снова свешивается и откусывает еще фруктового льда. Нами не хочет, чтобы приятная, теплая тяжесть исчезала с ее плеча, но и позволить ему остаться тоже нельзя.***
Снег падает хлопьями, оседает на чем-то черном. Выныривая из температурных глюков, Нами смотрит на темно-фиолетовое небо и видит край плаща. Теперь ей уже не холодно, а пиздец как жарко. Она начинает вертеться, пытаясь не то сбежать, не то устроиться поудобнее. — Не выебывайся, щас дойдем, укол тебе в жопу сделаем или градусник туда засунем — и все будет заебись, — обещает знакомый голос. Она наклоняет голову, и ее мутные глаза ловят лицо Арлонга, одетого в черное шерстяное пальто, который куда-то тащится ночью через ветер и снег. В этом плаще он даже милый. Нами прижимается к мягкой, слегка бархатистой ткани и прикрывает глаза. Теперь для нее только пальто Арлонга, снег и слабый свет фонаря.***
Иногда я устаю от собственной ненависти. Будто ошейник у меня на горле сжимается, лишая воздуха, или мышцы после долгой работы не работают даже на то, чтобы взять стакан воды без дрожи. С одной стороны, хорошо, когда у меня нет эмоций — я ни о чем не переживаю, не жалею. С другой — пустота внутри заставляет меня думать, что я ничего из себя не представляю, мне нечего желать и не к чему стремиться. Я даже не знаю, хочу общества или побыть наедине с собой — я то прихожу к Куроби или Нами, то ухожу, не пробыв с ними и десяти минут. Иногда я даже не ощущаю их присутствия — смотрю расплывшимся зрением куда-то мимо, почесывая шрамы. То, что я еще жив, я ощущаю только тогда лицо натыкается на ледяную плитку на дне бассейна.