***
В каждом человеке и не человеке живут семь смертных грехов. И если бы кто то взглянул на комиссара Тëмного Двора под лупой, разглядев каждую мыслишку, каждое воспоминание, то, со вздохом, вынес бы лишь один вердикт: «Похоть…!» Со сколькими он спал? Сколько девушек и парней падали к его ногам? И к скольки он падал сам? Загадка, чей ответ также распространëн, как и ответ на вопрос «а сколько же Сантьяге лет?». Дела, «левые» встречи, дорогие подарки — командир гарок лучше, чем кто либо знал, что за всë в этом мире можно заплатить натурой. Сколько заплатил Франц, чтобы увидеть непокорного «без пяти минут врага» на своих коленях? Сколько отдал Ярга, лишь бы прильнуть лицом к шее самой страшной шлюхи Тайного Города? На что был готов Тори ради жалкого поцелуя? Они сыпались к его ногам, платя чем было — душами, деньгами и поддержкой. И лишь двоим не следовало платить. Первому из них Сантьяга был обязан всем, а тот никогда не забывался. Они прошли долгий путь от ненависти до всепрощающей любви. Да, Князь Тëмного Двора мог дать верному слуге всë, о чëм бы тот пожелал: ласки и заботы, внимание и вседозволение; рядом со своим хозяином нав был как за стеной. А Ортега… Они выросли вместе. Наверное, это всë объясняет. Рядом с Князем было хорошо. Рядом с Князем было осторожно. Рядом с Князем было нежно. Но рядом с этим гаркой… Это было превосходно. Они обожали друг друга, обожали взаимно и очень тихо, тайно: роман с подручным Санте бы никто не простил. И при этом обожали страстно и громко, обожали горячо, до покалываний по всей поверхности кожи и до слезящихся глаз, до грубых рук, лезущих куда не просят, но так… Хотят попросить… Да, это было волшебно. Волшебно прекрасно, обжигающе, просто… Просто взрывоопасно. Рядом с Ортегой командир гарок чувствовал себя желанным, правда желанным, до мозгокостей, не ограничиваясь одним лишь телом… А помощник рядом со своим шефом чувствовал себя нужным. Очень нужным. Ведь в те моменты, когда партнëр говорил «хватит», он всегда останавливался. Останавливался, обнимая разгорячëнное тело тяжело дышащего любовника, затем мягко тащил его к кровати, целовал в лоб и ложился рядом, позволяя класть мокрую от пота голову себе на грудную клетку, а затем долго не спал, бездумно смотря в потолок и слушая мирное сопение снова простудившегося друга…***
На запястьях приятно щëлкнуло. Сантьяга медленно приподнял голову, убеждаясь, что наручники зацеплены крепко. Усмехается. Затем снова опускает голову, смотря в глаза своего помощника. — Что сегодня? — Ортега мягко улыбнулся, одной рукой расправляясь с ремнëм шефа, а другой… Комиссар тихо-тихо стонет, утыкаясь в макушку кудрявого партнëра, когда тонкие пальцы сквозь ткань брюк находят небольшую выпуклость, сжимая еë, делая заметнее… И совершенно не чуть-чуть. По телу бежит волна, а спина покрывается тëплыми мурашками. Запястья чуть саднят, но командир гарок знает: в пылу битвы никто этого не заметит. Он тихо рычит сквозь зубы, ибо пальцы стали чуть требовательнее, но держится. Гарка задумчиво поднимает голову, смотрит на нахмурившегося любовника и кивает, отпуская. Сантьяга облегчëнно вздыхает, а затем шепчет: — Сегодня мы будем тихими. — Нежными? — Очень. И вкрадчивыми: за стенкой спит чужой ребëнок. — Как скажешь. — чужие губы мягко касаются щеки, затем кончика носа, а потом чуть-чуть кусают верхнюю губу, но делают это остро и чëтко, так, что на ней выступает красная капелька, которая потом катится вниз, по изгибу губы, затекая в рот, расплываясь там алым пятном с металлическим привкусом… — Любишь вкус крови? — задумчиво спросил Ортега, проводя рукой по напрягшемуся прессу партнëра, будто успокаивая, но тем самым лишь сильнее заставляя его сжиматься, гореть от чужих прикосновений… — Не очень. — А я люблю. Надо меньше общаться с масанами, да? — Да. — Тогда я пока не буду тебя в губы целовать. Мягкие патлы щекотят под рëбрами. Если бы руки комиссара не были прикреплены к спинке кровати, он бы непременно их погладил, зарылся бы в них лицом, со всей возможной нежностью целуя затылок и макушку помощника… А пока что тот также исследует них живота партнëра, то самое место, где до заведомого органа остаëтся сантиметров семь… Но они решили, что сегодня без минетов. Поэтому сухие губы Ортеги поднимаются выше, постепенно, не торопясь. Пересчитывают рëбра с левой стороны. Приникают к каждому шрамику, к каждой отметочке на теле возлюбленного, касаясь тонкой, как пергамент, кожи горячим языком, чувствуя под ним рассечëнную в древних сражениях плоть, целуя, словно зализывая раны. Затем проходят мимо сосков, вызвав на лице командира гарок удивление, скользят к ключицам, попадают языком точно в ямочку между ними… Затем кудрявая голова замирает, вдыхая приятный запах родного тела, но лишь на мгновение, после чего отдаляется. — Тебе нравится? — Я обожаю твои прелюдии, моя любовь. — А я просто обожаю тебя. Подушечка большого пальца отодвигает напрягшийся сосок, затем возвращает его на место, через секунду уже пропуская между двумя такими же пальцами, массируя. Сантьяга опускает голову, блаженно улыбаясь. Да, ему хорошо. А раз шефу хорошо, то и его партнëру тоже. Гарка целует кожу под соском и, как будто невзначай, едва касается его языком. Реакция следует незамедлительно — голова комиссара взлетает вверх, лëгкие испускают из себя резкий вздох, что быстро перерастает в скулëж, когда брюнет понимает, что останавливаться партнëр не планирует; более того, вторая рука гарки вновь скользит к половому органу, сжимая и разжимая неплотный кулак, словно в такт сердцу. Комиссар мычит, сжимая губы, а потом вдруг подаëтся вперëд, к уху партнëра и горячо шепчет: — Боже… Ты прелестен, но если я кончу от одних ласк, будет ли это считаться сексом? — Для начала я хочу тебя размять… — в тон любовнику шепчет кудрявый, поворачивая голову и впиваясь в чужие губы, не прекращая поглаживать «бугорок» друга и при этом освобождать его от лишней ткани. Они отрываются друг от друга на секунду, нав едва успевает набрать в лëгкие немного воздуха, как вновь сталкивается с языком подручного, не грубо, но настойчиво просящего разрешения войти. И он разрешает. Разрешает, чувствуя, как горит. Весь горит, истомой и желанием, горит так, что дал бы сто баллов вперëд любой шаровой молнии. Горит и хочет. А потому, освобождаясь из поцелуя, тихо стонет в ухо помощнику всего одну просьбу. — Хорошо. Хорошо, мне придëтся обрезать ласки… — судя по тону, Ортега не доволен. — Или нет? — игривость вновь возвращается в его голос. — Обрежь… — Сантьяга млеет, ибо гарка вовсе не думал остановиться «на разговор»: рука жадно мнëт уже оголëнный член, проходясь по нему пальцами, так, как не смогли бы губы ни единой проститутки в мире. — Трахни меня уже… Я так не могу, Ортега… — Ну раз уж ты просишь… — но мужчина не исполняет обещания, губами потянувшись к запястью любовника и очень-очень аккуратно кусая тонкую кожу на них, сквозь которую просвечивают синие-синие вены. — Ортега…! — он кричит. Невольно. Сложно сдержаться. — Тс-с… — к узкой полоске рта прижимается тонкий палец. Комиссар касается его языком, провоцируя на лице партнëра улыбку. — Ладно. Я не могу смотреть, как ты умоляешь… Или могу? — Трахни меня. — Ты забыл «пожалуйста». Сантьяга несколько смущëнно улыбается, отводит взгляд и стыдливо просит: — Просто трахни меня. Пожалуйста. — Нет, не так. С чувством. Ты же хочешь этого, так чего стесняться? На лице брюнета промелькивает осознание. Он понимает, чего от него хотят. Понимает и улыбается. Поворачивает голову к помощнику, кидает на него высокомерный взгляд и приказывает: — Я сказал, трахни меня. И побыстрее. Чего тебе не понятно? Ортега послушно склоняет голову и подтягивает возлюбленного к себе, тихо усмехаясь. — Вот это комиссар, которого я знаю. И очень, очень хочу. Он входит нежно, всем нутром ощущая то, что температура внутри Сантьяги уже и без того близка к кипению. И знает, что так бывает только с ним. И гордится этим. Он набирает темп, внимательно, очень внимательно смотря за тем, как комиссар до последнего сжимает зубы, издавая тихие попискивания, как щурит глаза и с шумом выдыхает, дрожа всем телом. Он всë быстрее и быстрее, но не грубее, ни в коем случае. Лишь нежнее и плавнее. Он рад доставлять удовольствие этому наву, безумно рад, ведь взамен он получает нечто сладкое, то, что не получает никто другой. Ортега запускает ладонь в патлы возлюбленного, а другую заводит ему за спину, чувствуя подушечками пальцев каждый позвонок… А затем начинает мягко, очень мягко перенимать всë на себя, двигая тело шефа к себе и от себя, с наслаждением прислушиваясь к его тихим «охам» и «ахам». — Ортега… — помощник и сам не знает, как в этой мешанине из жалкого скулежа и шëпота «нежнее…» он разбирает своë имя. — Моя любовь… Навсегда только для тебя, Ортега… Подручный довольно улыбается. Потому что эти слова — победа. Окончательная и бесповоротная. Улыбка перерастает в ухмылку, и гарка тихо шепчет, наклонившись совсем близко к прикрывшему глаза другу: — Так люби же меня вечно, Сантьяга, люби меня вечно…***