***
Настоящее. Два последующих дня проходят в лёгком мандраже. Юнги называет его «лёгким», хотя на деле его носит из стороны в сторону, словно он застрявший в барабане стиральной машины носок. И он бы очень хотел назвать это хитровыебанной аллегорией, но нет. Он и правда носок — такой же выжатый, сморщенный и поношенный жизнью. И причина его такого состояния по-прежнему та же самая — Чимин. У них с Чимином всё… хорошо? У них всё нормально в самом нормальном понимании этого слова, и первый день Юнги как ребёнок, внезапно получивший на день рождения щенка, на радостях даже делится этой новостью с Чонгуком, чего в принципе не делает.Хён:
«Чимин приготовил мне завтрак».
Куки: «Ладно?»Хён:
«И попросил ночью остаться рядом».
Куки: «Лаааааадно?»Хён:
«И сказал, что не будет добавлять в мою еду яд».
Куки: «Не понимаю. Ты хвастаешься или жалуешься?»Хён:
«Думаю, сирена может навестить его через пару дней».
Он не хочет, чтобы это выглядело как поощрение за хорошее поведение, но ему нужно было самостоятельно нащупать почву. Теперь, видя готовность суккуба идти навстречу, он может хотя бы таким способом скрасить его вынужденное нахождение здесь. Возвращаясь с работы в первый день их официального перемирия, он находит суккуба на диване, что непривычно и совсем немного захватывающе: Чимин лениво клацает каналы, не останавливаясь ни на каком конкретно, но в тот момент, когда Юнги входит в гостиную, вскидывает на того внимательный взгляд и говорит: — Посмотрим что-нибудь? У Юнги совсем немного бегут мурашки по коже. Два дня, которыми он не спешит очаровываться несмотря на то, что всё идёт ровно так, как он себе представлял. Чимин готовит ему завтрак, встречает с работы, приглашает посмотреть вместе фильм, в процессе просмотра которого осторожно укладывает голову на плечо Юнги, думая, что тот не замечает, как размеренно суккуб начинает дышать каждый раз, когда прикасается к нему. Он пару раз думал о том, что самое время поднимать вопрос питания суккуба, раз уж тот не спешит делать этого самостоятельно, а потом сам себя уверяет, что пара дней ничего не решат. Ему просто нужно ещё немного времени, чтобы убедиться, что Чимину будет комфортно услышать подобное предложение. А потом они идут спать. Чимин — к себе на кровать, Юнги — на пол рядом. Он уверен, что его отец в аду предпочтёт вылить на себя сто литров кипящего масла, или чем там пытают грешные души, лишь бы не видеть, как его сын добровольно занимает место у ног какой-то шлюхи как личный цепной пёс, который только и ждёт, когда ему разрешат забраться в постель к хозяину. Это нормальные, можно даже сказать комфортные два дня, которым он радуется от силы пару часов, пока не начинает замечать на себе взгляд суккуба. Он помнит, что в их первую встречу — первую после его амнезии, — Чимин смотрел на него настороженно, но с явным облегчением. В больнице суккуб смотрел с тревогой и сожалением, на набережной — мягко и благодарно. Он помнит десятки взглядов: от любопытных до знающих, от подозрительных до полных решимости, но он не помнит ни одного раза, чтобы Чимин смотрел на него так. Грустно. Будто сам факт существования Юнги вводит суккуба во вселенскую печаль. Он видит, что Чимин пытается ему этого не показывать, отворачиваясь всякий раз, когда сам себя на этом ловит, но иногда забывается, переставая контролировать истинные эмоции. Юнги знает, что эти два нормальных дня были не для него. Они для Чимина и того, что он готов ему рассказать. — Как идут дела? — спрашивает он, привычно опираясь бедром о кухонную тумбу. Перед Юнги сегодня омлет с беконом и чашка кофе с молоком. Суккуб оказался на удивление учтивым к чужим предпочтениям, без слов поняв, что Юнги не начинает свой день без бодрящего кофе, который теперь неизменно дожидается его на столе прежде, чем он даже успевает подумать о том, что кофе бы сейчас не помешал. — Плохо, — он старается не посвящать Чимина в то, что происходит за пределами их импровизированного мыльного пузыря, ограничиваясь ёмкими ответами. Суккубу не нужно знать о том, что по городу уже ходят слухи, будто Юнги покрывает никому неизвестную шлюху, за которую обещали огромное вознаграждение. Он знал, что рано или поздно об этом заговорят, ведь если разговорчивая пикси с радостью выдала адрес Чимина, то так же бойко она будет рассказывать и остальным желающим о том, что первым на путь суккуба напал именно Юнги. Чонгук был прав — мелкие банды так просто этого не оставят. Пока что у него есть возможность отмалчиваться, но он не знает, сколько времени у него осталось прежде, чем от него потребуют объяснений. Проблема только в том, что в этом городе никто не объясняется словами. Он поставил Шанхай в режим ожидания, потому что единственный здесь способен на это, но даже у такого как он запас времени не безграничен. Ему готовы простить многое, но с этим огромным кредитом доверия приходит и понимание, что, использовав чуть больше положенного, он уже не сможет вернуть всё как было. Чем выше стоишь — тем больнее падать. — Мне жаль, что так произошло, — голос у суккуба тихий, извиняющийся. — Я знаю, золотце, — Юнги поднимает на него спокойный взгляд. Суккуб отвечает ему невесёлой усмешкой, потому что в действительности Юнги ничего не знает. — Спасибо, что защищал меня. Юнги коротко кивает, опуская взгляд в чашку и провожая суккуба краем глаза на выход из кухни, хмурясь только тогда, когда в гостиной слышится шум телевизора. Почему он сказал в прошедшем времени? — Золотце? — Чимин убавляет звук на телевизоре, когда Юнги появляется в поле его зрения с вопросом на лице. — Что ты хочешь мне сказать? — Ты знаешь, что канарейки очень социальные птицы? Я купил двух на тот случай, если одной будет слишком одиноко. Или когда за ней некому будет ухаживать. Юнги присаживается на пол перед суккубом, успокаивающе ведя ладонями по его икрам. Привычка сыпать рандомными фактами в стрессовых ситуациях была бы очаровательной, если бы Юнги не понимал, по какой причине суккуб это говорит. — Чимин, ты можешь мне рассказать. Суккуб болезненно морщится, будто его только что ударили. Юнги не понимает, что это. Очередной флэшбэк? Невозможно, они просто завтракали как и обычно, как делали это раньше, и Чимин никогда не реагировал вот так. — Я знаю о первом убийстве, — говорит суккуб настолько тихо, что Юнги приходится податься вперёд, чтобы расслышать его слова. — В «Утопии». Зихао сказал, что вы будете ломать голову над тем, каким образом бутылка с ядом попала в комнату. — Ты знаешь? — Он сам её принёс, — кивает суккуб, — директор холдинга. — Хочешь сказать, что он себя убил? Чимин ещё раз кивает. — Зихао сказал, что если это произойдёт, я буду знать, что не справился. Буду знать, что теперь ему придётся вмешаться, чтобы завершить начатое, потому что я не справился. Он… — суккуб на секунду отворачивается, жмурясь, чтобы не дать первым слезам намочить щёки. — Он сказал, что все жертвы, которые будут после, из-за того, что я не справился. Юнги с нажимом проводит по чужим ногам, но теперь не в попытке успокоить Чимина, а успокоиться самому. Он не знает, какие у суккуба были отношения с его другом до всей этой ситуации, но не может представить, чтобы после таких слов Чимин продолжал звать Зихао своим другом. — Ты ни в чём не виноват, ты же знаешь… — Все детки знают о том, что случилось в «Утопии», — перебивает его Чимин. — И когда узнал я, то понял, что мне нужно что-то сделать. Я пришёл к тебе во второй раз, потому что был уверен, что в этот раз доведу всё до конца. Я думал, что смогу так предотвратить другие смерти. Юнги был прав, когда полагал, что суккуб вернулся только для того, чтобы довести начатое до конца, только ошибся в предпосылках. — Почему тогда сказал о том, что вторая машина тоже была испорчена? — Потому что ты не должен был в неё садиться, — понуро сообщает Чимин. — Когда я увидел тебя в больнице, то понял, что я не смогу. Я знал тебя, Юнги, — и опять в прошедшем времени, что заставляет Юнги напрячься. — Чем больше времени мы проводили вместе, тем больше я понимал, что не смогу. Ужасно такое говорить, но я не знал этого директора холдинга, не знал, кем были остальные жертвы и были ли вообще. Но я знал тебя. Чимин переводит дыхание, прерывисто вздыхая и смахивая ладонью непрошеные слёзы. Юнги не смеет его останавливать, хотя и считает, что некоторые вещи никогда не должны быть озвучены несмотря на то, какую ценность они имеют. Но если Чимин готов, то он выслушает. — Я думал, ты не сядешь в машину. Думал, что когда ты узнаешь, что я врал тебе всё это время, то просто отвернёшься и никогда больше не вспомнишь обо мне. Но ты удивил меня и в этом… — грустно добавляет он. — Я хотел закончить всё сам. Хотел, чтобы всё закончилось так, как началось. Я заслужил, Юнги. — Нет, — он качает головой в ответ, перехватывая руку суккуба и крепко сжимая в своей. — Я бы остановил тебя, даже если бы знал о том, что происходит. Суккуб отрицательно качает головой. Не верит. — Зихао говорил, что единственное, что способно выбить тебя из равновесия — предательство. — Я ведь уже сказал, что мы проехали эту тему, — повторяет он. Почему Чимин так сильно фокусируется на этом? Был бы Юнги на его месте, то счёл бы благословением свыше, что он правда пытается не зацикливаться. — Это уже произошло. Теперь я знаю твои мотивы, и мы будем работать с тем, что из этого вышло. Он мягко поглаживает запястье суккуба подушечкой большого пальца в надежде немного успокоить того, но по лицу Чимина продолжают течь слёзы, а сам он отсутствующим взглядом смотрит в ответ, силясь сказать что-то ещё, что Юнги пока не способен расшифровать. Он собирается поднести руку к чужому лицу, чтобы смахнуть солёные дорожки, но не успевает, когда суккуб говорит: — Я знаю, кто его брат. Юнги замирает с протянутой рукой, непонимающе хмурясь. — Брат Зихао? — переспрашивает, потому что не может поверить в то, что Чимин знал об этом с самого начала и молчал. Но суккуб не отвечает. Он больше ничего не говорит и даже не смотрит в его сторону, устремив взгляд куда-то в угол комнаты. Юнги прослеживает траекторию где-то за своей спиной, но ничего интересного там не видит: телевизор, тумба под ним, на которой по мелочи раскиданы предметы декора и ваза с конфетами для Дары, фотография по-прежнему лежит лицевой стороной вниз. Юнги думал и вовсе убрать ту в спальню, но почему-то руки не доходили. Он возвращает озадаченный взгляд на суккубу, надеясь хоть что-то прочитать на его лице, но никаких подсказок ему не дают. Чимин так и продолжает сидеть, глядя в пустоту. Юнги пробует ещё раз. Фотография, ваза, телевизор. Он бегает взглядом по этим трём предметам, пытаясь понять, что упускает. Ваза, телевизор, фотография… Фотография? Юнги резко поворачивается к Чимину, который смотрит прямо на него. В него. — Это… — Я не знал, что это он. Пожалуйста, остановись. — Когда я увидел фотографию в машине, то подумал, что вы просто друзья. Юнги отшатывается, болезненно морщась, будто ему в лицо только что полыхнули огнём, и в какой-то степени это недалеко от истины. — Он показывал мне их подростковые фото, я говорил. Просто замолчи сейчас. — Никогда не говорил мне, кем ты ему приходишься, поэтому я сделал вывод по тому фото, что вы были либо друзьями, либо партнёрами по бизнесу. Юнги взглядом умоляет суккуба заткнуться, взывает к этому, но в действительности не может и слова сейчас сказать. — Фотографии друзей не ставят на самое видное место в квартире, да? — У Бэка не было братьев или сестёр, — он старается, чтобы голос звучал ровно, потому что это всё неправда. Сейчас Чимин скажет, что ошибся, что перепутал. Сам ведь сказал, что Зихао никогда не говорил, кем Юнги приходился человеку, за которого он мстит. Чимин в ответ смотрит с сожалением. — У Бэка на левом плече был шрам. — Это можно увидеть на фото, — не задумываясь, отвечает Юнги, хотя на самом деле это неправда. На фото с тумбы он в кардигане Юнги, потому что они ездили на озеро Минчжу в Чунмине и Бэк оделся не по погоде, потому что в принципе никогда не одевался в соответствии с метеопрогнозом, а потому стандартно клянчил у Юнги то свитер, то ветровку. — Он получил его в семнадцать лет, когда ездил с семьёй в Аризону, — ровно продолжает суккуб. — Они лазали по горе Леммон. Зихао страховал его внизу и по неосторожности слишком быстро ослабил страховочный трос. Бэк не упал, потому что его отец помог удержать трос, но при падении порезался об острый край камня. Пришлось накладывать восемь швов. Юнги слышал эту историю бесчисленное количество раз, потому что когда-то поинтересовался тем, откуда у Бэка шрам. Он любил её рассказывать и всегда делал это с радостью в голосе, только никаких братьев в ней никогда не было. — Откуда я могу это знать? Семейная поездка, Юнги, кто как не его брат мне об этом рассказал? Он не знает. Кто угодно? Юнги поднимается на ноги, не будучи уверенным, что способен ещё хотя бы секунду провести наедине с суккубом. Внезапно его охватывает такое раздражение к Чимину, что он всерьёз боится за то, какая реакция за этим последует. Чимин поэтому хотел уйти в первый день здесь? Увидел фотографию и понял, что это не просто месть за чьего-то там брата? Это, блять, Бэк, единственный человек, о котором у него остались только хорошие воспоминания. Смерть которого он оплакивает по сей день, потому что Бэк должен быть рядом с ним, а не лежать в сырой земле. Единственная любовь, которую у него отняли, и… И Чимин после всего, что он сделал, имеет наглость приплетать сюда того, о ком он не имеет никакого морального права говорить. — Пошёл вон… — сипит себе под нос, не до конца веря, что сейчас это говорит. — Он сказал, что мы очень похожи. Юнги поднимает на него ненавистный взгляд. — Вы блять нихера не похожи! — выплёвывает суккубу в лицо. — Даже не смей думать о том, что кто-то вроде тебя может с ним сравниться! Бэк бы никогда не поступил со мной так, как это сделал ты! — его накрывает такой лавиной из обиды и непонимания, что он автоматически пятится в сторону кухни, понимая, что если он сейчас не увеличит дистанцию между ним и Чимином, то просто убьёт того. Он ведь так старался. Он запихнул свою гордость себе в глотку. После всего, что сделал Чимин, он привёл его сюда, позволил остаться, птиц этих долбанных разрешил оставить. Спал у ног, утешал, говорил, что они со всем справятся, чтобы что? Чтобы Чимин сломал самое дорогое и реальное, что у него когда-либо было? — Никогда не смей ставить его имя в одно предложение со своим, — ядовито цедит, в последний раз окидывая сжавшегося на диване суккуба надменным взглядом, и рявкает: — Пошёл вон! Он больше не смотрит в сторону суккуба, только по звукам понимая, что тот привёл приказ в незамедлительное исполнение, когда на негнущихся ногах доходит до кухни, оседая тут же на пол. Двигается по полу за кухонный остров, чтобы отгородить себя от внешнего мира хотя бы ненадолго. В детстве они так делали. Когда были с Чонгуком помельче и не могли дать достойный отпор отцу, то прятались в комнате Фэй в шкафу. Их всегда находили, но это хотя бы позволяло выиграть время. Он никогда не думал, что когда-то будет прятаться не от кого-то, а чтобы не навредить кому-то другому. — Шуга? — в динамике слышится бодрый голос Намджуна. — Увези его отсюда. — Что? — непонимающе отзываются. Намджун, очевидно, ожидает пояснений, которых Юнги сейчас не может ему дать, поднося к губам сигарету. Спустя короткую паузу Джун, видимо, складывает два плюс два в голове, когда говорит: — Куда? — Я не знаю, — убито отвечает он. — Куда угодно. Я не могу больше его защищать. От себя. Третья по счёту сигарета подрагивает в пальцах, когда Юнги наконец слышит хлопок входной двери. Прошло, кажется, минут двадцать с момента звонка, а он так и не посмел шевельнуться, врос в кухонный кабинет, опасаясь, что лишнее движение высосет из него последние силы, а он и без того держится на честном слове. Намджун без слов заходит на кухню, окидывая Юнги безмолвным взглядом, и тут же уходит. Они даже взглядами не обмениваются. Ещё минут через десять повторно закрывается входная дверь, и только тогда он позволяет себе с силой бросить пепельницу перед собой. Та врезается в край мраморной столешницы, с оглушительным звоном рассыпаясь по полу на хрустальные осколки. Он тоже как эти осколки. Размазывает беспрестанно текущие слёзы по щекам, не понимая, как он теперь сможет починить. Пепельницу. Себя. Тот образ, что он так долго и бережно хранил в воспоминаниях, не смея лишний раз доставать с пыльной полки своей памяти, потому что каждый раз, когда он вспоминал как несправедливо с ним обошлись, то резался об эти несуразные обрывки, пытаясь затолкать их поглубже. У него ушло четыре года на то, чтобы смириться с потерей, заверить себя, что он больше ничего не может изменить. Научиться жить с тем, что Бэк ушёл. А он остался. Для чего? Чтобы Чимин сказал ему, что и это было неправдой? Как он вообще смеет утверждать, что они хотя бы в чём-то похожи? Бэк бы никогда не соврал ему о таком, он бы никогда не утаил от него наличие брата. Ему настолько обидно из-за того, что он так много усилий приложил для того, чтобы сдержать данное Чимину обещание защитить того и продолжал бы делать это, хотя по итогу нужно было защищаться от Чимина. От того, что тот без зазрения совести прокатился асфальтоукладчиком по последнему, о чём у Юнги сохранились светлые воспоминания. Он пару раз ударяется затылком о деревянную дверцу позади, надеясь, что это поможет хотя бы немного собраться с чувствами, но их так много, одно непреодолимее другого, и он уже не понимает, из-за чего рыдает навзрыд: из-за того, что когда-то потерял, или из-за того, что очень хотел обрести, но так и не смог? Не знает, сколько времени проходит, прежде чем его крепко обхватывают за плечи, рывком прижимая к себе. Он даже не услышал, как кто-то пришёл. — Куки? — переспрашивает, скорее наощупь по телосложению определяя кто перед ним, потому что глаза всё ещё застилает пелена слёз. — Прости, что так долго, — глухо шепчут ему в затылок, прижимая к себе плотнее. Чонгук мягко гладит его по волосам, пока Юнги бесцельно цепляется за чужую куртку, мокрую на ощупь — на улице дождь? — так крепко, будто боится, что тот в любой момент куда-то исчезнет. Как и всё, что было до этого. — Я не понимаю, зачем он так со мной… — говорит он прежде, чем новая волна истерики накрывает с головой, не до конца понимая, кого сейчас имеет в виду.***
Юнги лежит на кровати, выдыхая в потолок пар от вейпа. Он принципиально не курит сигареты в спальне, но пойти сейчас на балкон свыше его сил. К тому же, грудь ему придавливает голова Чонгука, который свернулся клубочком под боком с прикрытыми глазами. Не спит, просто тихо присутствует рядом. Горло дерёт от прошедшей истерики, но он не оставляет попыток загнать в организм как можно больше никотина. Клубника-манго. На вкус как мыло. Где-то час назад Чонгук позвонил Хосоку, потому что всерьёз испугался за состояние старшего. Юнги очень жаль, что он позволил ему увидеть себя в таком состоянии. Он, наверное, даже в детстве не позволял себе таких громких истерик, а тут почему-то накатило. Хосок приехал, поставил укол и сказал, что идёт вниз прибраться. Куки говорит, что он разворотил пол квартиры, но Юнги этого пока не видел. И не помнит. — Там птицы, — как бы между прочим сообщает Чонгук, пальцем выписывая дугу по животу Юнги. — Ага, — бесцветно подтверждает, думая о том, что нужно будет их кому-то сплавить, — заберёшь? — Да, — врёт младший, потому что никуда он их не заберёт. Они так и останутся здесь как напоминание Юнги о том, что эти птички когда-то принадлежали кое-кому другому. И вроде как должны символизировать домашний уют? Теперь он понимает, почему те не поют. Он бы сейчас тоже с удовольствием помолчал несколько недель. Чонгук перемещается на кровати, теперь упираясь носом в висок Юнги, и слабо целует его в щеку. — Хочешь, я останусь? — Нет, я в порядке. Чонгук кивает, натягивая на обоих тяжёлое одеяло и, разумеется, остаётся.***
Более менее в себя Юнги приходит только на третий день, предыдущие два проведя где-то на грани между сном и реальностью. По большей мере спит, просыпаясь только потому, что Чонгук не оставляет попыток накормить его домашним суджеби собственного приготовления. Телефон всё время выключен, любые контакты с внешним миром он поддерживает через младшего, который упорно твердит, что ничего нового не произошло. Чонгук умеет врать, но в данный момент делает это так неумело, будто сам себя не может заставить сделать вид, что всё нормально. Потому что нормального ничего нет. Юнги в собственной квартире чувствует себя как на кладбище, особенно когда из звуков в ней только приглушённый шум телевизора снизу и мерное постукивание дождевых капель по окну. На третий день приходит Намджун, приносит с собой корм для канареек и чуточку оптимизма. Намджун единственный из них, кто не знает полную историю его отношений с Бэком. Наверняка, Джин рассказывал ему в общих чертах, а может и в детальных, но сам Юнги с ним никогда не обсуждал свою историю любви. Он даже не видел его вживую, только на фотографиях. — В общем, мы с Джином подсуетились, но никакого подтверждения словам суккуба не нашли. По документам у Бэка никогда не было братьев, ДНК-тест совпадений не дал кроме очевидных родственников. — Приёмный? — предполагает Чонгук. — Разве что усыновили незаконно. Мы можем связаться с его родителями? — Нет, — Юнги качает головой. — Я даже не знаю, где сейчас его родители и живы ли они. В любом случае, они не станут со мной говорить. Намджун кидает вопросительный взгляд на Куки. — Считают, что Юнги виноват в его смерти. — И правильно делают, — хмыкает он в ответ. — Хён… Юнги на это только отмахивается. Он устал убеждать младшего в том, что это — чистая правда. Если бы Юнги не появился в жизни Бэка, тот был бы жив. — Эм… — Намджун мнётся, не зная, стоит ли ему прервать этот молчаливый диалог взглядами между Куки и Юнги, или оставить как есть. — Есть вероятность, что Чимин соврал? Он думал об этом. Есть ли вероятность, что суккуб опять ему соврал? Разумеется, это же Чимин, с ним вообще нет стопроцентной гарантии ни в чём. — Только зачем? — продолжает он свою мысль теперь уже вслух. — К тому же, он прав. Когда Чимин переехал в Китай, Бэка уже не было в живых. Никто кроме близких родственников не мог рассказать ему об Аризоне. — Друзья? — Мы были его друзьями, — вздыхает Куки, кивком головы указывая на Юнги. — Они жили вместе. Думаю, хён бы знал всех его друзей. — То есть это очередной тупик? — подводит итог Намджун. Юнги цокает. Он ведь учил их никогда не сдаваться. — Чимин рассказывал, что Зихао переехал в Китай в шестнадцать лет, потому что его родителям предложили работу. Чимину было двенадцать. У них разница в четыре года, значит Зихао сейчас двадцать шесть. Если он и правда брат Бэка, тому на момент переезда было четырнадцать. — Но Бэк всегда рассказывал нам, что переехал в Пекин в семнадцать, а потом только через год перебрался в Шанхай для того, чтобы поступить в университет, — говорит Чонгук, попутно вспоминая, что они-то и познакомились потому, что Бэк собирался поступать на кафедру мифических существ и созданий — программа, запущенная в том самом году, когда китайские власти наконец решили основательно взяться за изучение существ, живущих с ними на одной территории. Появлялись новые виды, селекция работала безукоризненно. Другие страны уже давно запустили такую, Китай же опаздывал. Чонгук забежал за кофе в кафетерий рядом с корпусом университета, потому что умирал от недосыпа, но у них горел срочный заказ на машину, которую пригнали в последний момент. Он только начал работать в мастерской и очень не хотел расстраивать хёна своим херовым тайм-менеджментом, поэтому впахивал днями и ночами. До кофешопа он добирался наощупь, едва держа веки открытыми, поэтому и не заметил парня, выходящего ему навстречу. Обычно Чонгука сторонились с его нетипично бледной внешностью и пустыми глазами, но Бэк заинтересовался. Назвал Куки забавным и даже безошибочно определил его расу, хотя Чонгук привык, что за глаза его называли обидным «покойник». За свою жизнь в Шанхае он ни разу не встретил ни одного подобного себе, поэтому и научился понимать, что люди не привыкли к таким как он. Бэку было интересно узнавать об особенностях кихираетов, он считал их действительно уникальными в своём роде, хотя если бы дожил до этих дней, то понял бы — нихрена это не весело. С Юнги Бэка познакомил именно Чонгук, который узнал, что у его нового знакомого помимо тяги к диковинным зверушкам была ещё одна — машины. — Я правильно вас понимаю? — Намджун обводит присутствующих пристальным взглядом, задерживаясь на Юнги. — Ты хочешь поверить не своему парню, с которым встречался три года, а суккубу, который неоднократно тебя обманывал? Он не обманывал — невесело подмечает в мыслях Юнги. Он просто не говорил. — Отправь кого-то в Корею, — говорит он, игнорируя неприятный вопрос. — Пусть сходят на старый адрес, поспрашивают соседей помнят ли они эту семью и двух братьев. — Это странно, да? — Юнги переводит вопросительный взгляд на Куки. — Ну, если мы действительно представим, что Бэк и Чимин жили по соседству. Они могли знать друг друга. Это чертовски странно и немного пугающе. Юнги коротко кивает. — Если Бэк и правда переехал в Китай в четырнадцать, то в Аризону они летели отсюда. Или из Пекина. Попробуй достать записи. У Зихао должны быть хоть какие-то документы, если его выпустили из страны, — он замолкает на пару секунд, обдумывая ход мыслей. — И скажи Джину пусть узнает что там с этим директором холдинга. Чимин сказал, что это было самоубийство. Я хочу знать, что у Зихао было на него. Намджун кидает неуверенный взгляд на Чонгука, на что тот только качает головой. — Что? — Дело в том… — начинает Джун, теребя в руке телефон, куда секундами ранее ещё вносил заметки. — Джин занят. — Чем? — Кем. Суккубом. Юнги заметно напрягается. — Где он? И снова эти неуверенные переглядки. Юнги не понимает причину такой скрытности, а потом до него доходит — он же им не сказал о результате своих двухдневных самокопаний. — Чтобы мы с вами были на одной странице, — поясняет он, — я не злюсь на Чимина. Оба парня скептически смотрят на него. — И ничего плохого делать с ним не собираюсь, — добавляет уверенно. — Хён, мы поймём, если ты решишь ему отомстить. После того, что ты пережил… — Я не злюсь, — повторяет Юнги. Результатом двухдневных самокопаний стало то, что ему и правда не за что винить суккуба. Более того, он пришёл к неутешительному выводу, что если есть кого винить в сложившейся ситуации, то только себя. Он вышел из себя, позволил эмоциям взять верх и наговорил того, чего не должен был. Он ведь и сам не верит в те обидные слова, которые говорил Чимину. Он полагал, что старые раны уже не болят, но стоило суккубу немного надавить, как все переживания, обиды и сомнения обрушились на него с новой силой из-за того, что он так долго задвигал их. Он не прожил их, а просто переступил и пошёл дальше, потому что его учили не останавливаться несмотря ни на что. Хотя надо было. Надо было просто остановиться и позволить себе осознать собственную потерю. И он ведь опять не сдержал данное Чимину обещание. — Так где он? — спрашивает ещё раз. — Хён, — Куки подбирается ближе, заглядывая ему в глаза, — ты правда ничего с ним не сделаешь? — Правда, — и в подтверждение протягивает ему мизинчик. Глупая детская привычка, которая со стороны кажется просто несерьёзной блажью, но только Чонгук знает, что обещания, данные ему на мизинчиках всегда приводятся в исполнение. Младший моментально переплетает пальцы, скрепляя, и кидает Намджуну уверенное: — Можешь ему сказать. — Он в автомастерской. И мне кажется, что Джин на нём помешался, — Юнги переводит на него удивлённый взгляд. — Не смотри так. Я думал, что хуже пропаданий в офисе уже быть не может, но оказалось, что может. Теперь Джин всё своё время проводит вместе с суккубом. — Приехал сразу как мы узнали о том, что произошло между вами, — подтверждает Чонгук. — Сказал, что позаботится об этом, правда мы до сих пор не понимаем что конкретно он имел в виду под «этим». Нам ничего не говорит, распустил работников по домам до дальнейших указаний, вместо них созвал охрану. Там целый отряд, мастерская теперь больше напоминает форт. Юнги задумчиво хмыкает. Кто бы мог подумать, что из них всех самым жалостливым окажется именно Сокджин. И к кому? Он хоть и был адвокатом их семьи, но это не значит, что ему автоматически нравилось то, на чём был построен их бизнес. Сколько Юнги его помнит, Джин никогда не отзывался положительно ни о борделях, ни о тех, кто в них работает. — И ещё одно, — добавляет Джун уже на выходе, замерев перед массивным зеркалом и поправляя воротник пальто, — «Токийский массив» требует аудиенции. — Отклоняется, — без раздумий отвечает Юнги, наблюдая за тем, как Намджуну никак не удаётся подвернуть тот так, чтобы не топорщился. Он не выдерживает и сам подходит ближе для того, чтобы в пару движений поправить задравшуюся на шее ткань. — Не выйдет, — качает он головой, благодарно хлопнув Юнги по плечу за помощь. — Сказали, что тебе очень сильно захочется обсудить то, что они предложат. — В следующий раз пусть сразу говорят в чём вопрос. — Я пытался узнать, но со мной отказались говорить, — пожимает плечами Намджун, выходя за дверь. — Назначить встречу на сегодня? — Послезавтра. У меня есть дела. Намджун окидывает его любопытным взглядом, но больше вопросов не задаёт.***
До своего места назначения он едет неполных четыре часа, по пути прерываясь на короткие остановки, чтобы взять себе кофе и разжиться горсткой цзяо после того, как в бардачке не находится даже одной монетки. К практически пустой стоянке он приезжает уже ближе к вечеру, раскрывая зонт и бурча себе под нос, что приезжает сюда в самый последний раз. Так он говорит себе каждый раз, параллельно с этим сетуя на то, что и погода ужасная, и ступеньки скользкие, и вообще пора к чертям снести этот сарай, который Цинциннати гордо называет Храмом Памяти. Сюда практически никто не ездит. Некогда могущественные стены покрошились от времени, заросли плющом и осыпались известью. Каменные ступени, ведущие на гору, где и находится храм, обточились от воды, из-за чего Юнги едва не поскальзывается пару раз на мокром, гладком камне, рискуя просто скатиться с горки вниз. Что было бы очень обидно, потому что он уже преодолел минимум пятьдесят ступеней, и останавливаться на полпути не планирует. Цина говорит, что не намерена облагораживать храм и тем самым повышать его привлекательность, ссылаясь на то, что тем, кто пришёл за её помощью, должно быть всё равно на внешнее убранство, главное — цель, с которой они нашли её. И ещё что-то там о том, что нужно ценить время и то, как оно не щадит даже некогда великие и незыблемые творения. Юнги же считает, что она просто лентяйка. И социофобка. По пути на гору ему встречаются небольшие каменные чаши, установленные на сколотых каменных постаментах, в которых он оставляет по монетке. Десять на удачу, десять на процветание и ещё семь, которые зачтутся ему в следующей жизни. Если это правда, то Юнги обеспечил себя на несколько жизней вперёд, учитывая, сколько монеток он здесь оставил. Последние монеты, кстати, можно оставлять в любом количестве. Можно и одну, можно засыпать всю чашу до краёв, но к моменту восхождения у него обычно остаётся около семи-десяти, и то он делает это исключительно потому, что иначе сестра откажется с ним разговаривать, если он не будет соблюдать правила её храма. — Цина? — зовёт он, ступая внутрь огромного помещения, мрачность которого разбавляют только натыканные по углам канделябры. Смахивает с плеч редкие капли воды и плотнее кутается в шарф, потому что температура в помещении не сильно отличается от уличной. Ни ответа, ни привета. Он шарится по карманам, доставая оттуда завалявшуюся в складках последнюю монету и кладёт ту на алтарь. Та под собственным весом проваливается в кучку пепла, оставшегося от утыканных повсюду благовоний. — Этого мало, — подсказывает ему женский голос где-то за его спиной, но тот такой далёкий, будто его источник находится и вовсе за пределами храма. — Ну извините. Карты же ты не берёшь, — фыркает он раздражённо, беспомощно разводя руками и оборачиваясь на голос. — Выходи, нужно поговорить. Опять тишина. Юнги страдальчески закатывает глаза и думает о том, что не так с этими богинями, ангелами и прочей поднебесной сворой, которую хлебом не корми дай построить из себя самых загадочных. Однажды Хо пытался познакомить его с нефилимом, который был в Китае проездом. Юнги тогда только начинал своё долгое и жестокое восхождение к власти, едва оправившись от предшествующих тому событий, и идея Хо показалась ему забавной, особенно когда тот сказал, цитирую: «Нефилимы правят смертью. Если заручишься поддержкой одного, то люди автоматически будут склонять перед тобой колени». Тогда Юнги не учёл две вещи: в контексте Хо и разговоров о смерти, ненадёжнее существа не найти. К тому же, этот нефилим оказался настолько докучливым и самовлюблённым, а ещё говорил стихами, умудряясь за десять предложений не сказать ровным счётом ничего. Юнги там ему и сказал. С тех пор он может похвастаться, что заработал себе врагов не только в этой жизни, и вот эти монетки, которые он распихивает по разным уголкам храма, ему помогут разве что купить в аду мазь от ожогов, когда его насадят на шампур и будут с удовольствием жарить до хрустящей корочки. — Мне правда нужна твоя помощь! — Я ведь тебе уже сказала, Шуга, — за его спиной слышится шлёпанье босых ног, а потом кто-то настойчивый стучит пальцем по плечу. Этот же палец секундами позже указывает на выход. — Тебе вот туда. — Да ладно тебе, — он оборачивается, встречая хмурый взгляд напротив. Вопреки стремящейся к нулю температуре в помещении, Цинциннати вряд ли может похвастаться хотя бы одним предметом гардероба, который мог бы её согреть. Струящаяся по полу белая юбка сгребает за собой пыль и землю, полупрозрачная накидка, прикрывающая такого же белого цвета топ шуршит синтетикой, когда богиня скрещивает руки на груди, демонстрируя увешанные кольцами пальцы. — Попробуем ещё раз? Слышится удручённый вздох. — Я повторяю для таких недалёких как ты: я не могу показать воспоминания, которых нет. У них в целом нормальные отношения. Если сравнивать с Кён-си, которую он готов терпеть по работе, Цину он готов терпеть просто так, потому что она безобидная. Юнги не нужно фильтровать себя, зная, что девушка никак не сможет воспользоваться полученной информацией, потому что ей оно не надо. Они могли бы и вовсе стать друзьями, если бы не одно но: Цинциннати категорически против насилия и жестокости в любом их проявлении, а он не то чтобы примерный мальчик. И, конечно, он был бы совсем дураком, если бы после аварии не попытался обратиться к ней в надежде, что она поможет вернуть воспоминания. — А их можно заблокировать? — интересуется он, носком ботинка сгребая в кучу высохшие листья. — Я могу. — И если бы я попросил тебя по какой-то причине заблокировать мои воспоминания и не говорить мне об этом, ты бы это сделала? На него смотрят как на идиота. — Ты пересмотрел сериалов? — веско интересуется Цина. — Зачем мне помогать тебе блокировать воспоминания и потом утаивать это от тебя? — Не знаю, — он легко пожимает плечами, доставая сигареты из кармана, но что-то ему подсказывает, что идея не из самых удачных, особенно когда глаза напротив меряют его уничижительным взглядом, а после девушка одними губами говорит: «Не смей». Он тяжко вздыхает. — Что, если за те два месяца случилось что-то настолько ужасное, что я решил заблокировать это? Тайные знания, которые могли меня убить, или там ужасная психологическая травма, которая могла бы свести меня с ума. — Я не блокировала твои воспоминания, — Цинциннати тут же потеряв интерес к разговору, делает пару шагов к одному из канделябров, на котором от внезапного порыва ветра погасла свеча. Юнги увязывается следом, приникая плечом к колонне и с интересом наблюдая за тем, как богиня одним движением пальца, на котором горит язычок пламени, поджигает короткий фитиль. Юнги любопытно заглядывает в светло-зелёные глаза напротив. — Именно так я бы и попросил тебя сказать. Светло-зелёные глаза напротив закатываются в мученических страданиях. Стоило попытаться. На самом деле он не верит в то, что кто-то действительно мог поиграть с его памятью, к тому же Цинциннати уже давно сказала бы правду лишь бы избавиться от него поскорее. — Ладно, — он хлопает в ладони и устраивается пятой точкой прямо на алтаре. — Мне нужны воспоминания о Бэке. — Я больше не буду тебе с этим помогать. Когда погиб Бэк, Юнги первым делом оказался здесь, но не для того, чтобы забыть, а чтобы помнить гораздо дольше. Он просил её оживить все их самые яркие и тёплые события: первую встречу, поездки на озёра, первый поцелуй, бесчисленное количество свиданий, многие из которых уже стёрлись из памяти. Мельчайшие детали, незначительные события, которые он даже не посчитал бы важными до этого, но после его ухода все они стали самыми ценными. Они врезались в память массивными ледоколами, на дни застревали в голове, заставляя по кругу гонять одни и те же обрывки фраз, действий, эмоций, пока Юнги не начал путать прошлое с настоящим. Он проводил здесь часы, и если бы позволили, стал бы проводить ещё и дни, пока Цина однажды не сказала, что хватит. Он сведёт себя с ума такими темпами. После этого он обратился к Хо, но уже с обратной просьбой — забыть. — Я не буду их смотреть, — он качает головой, вытягиваясь на алтаре во весь рост. — Ты будешь. Цинциннати подходит к нему, склоняясь. Кончики белых прядей щекочут шею, от неё пахнет землёй и благовониями, а где-то за пределами его видимости гаснут свечи, пока помещение не погружается во мрак, оставляя на полу только тонкую полоску сумеречного света. — Что ищешь? — Найди мне любое упоминание того, что у Бэка был брат. Намёки, случайно оброненные фразы, не знаю. Всё, что посчитаешь нужным. Девушка неопределённо хмыкает и кладёт руку ему на грудь. — Выдыхай. Он прикрывает глаза, позволяя кислороду покинуть лёгкие вместе с тем, как рука на груди давит всё сильнее, пока терпеть такое давление становится практически невыносимо. Практически, потому что в какой-то момент он перестаёт чувствовать что-либо. Теряет связь с реальностью и с самим собой как бывает всякий раз, когда Цинциннати заглядывает в его сознание. Она говорит, что это потому, что человеческий мозг не способен вместить сразу два сознания, удерживая оба в реальности, поэтому одному приходится подвинуться и уступить место. В реальность он возвращается так же стремительно как и покидал её. Звуки просто включаются как по щелчку пальцев, и его в один момент затапливает целой какофонией из них: он слышит как капли дождя звонко бьют по черепице на крыше, как трещит от старости камень в стенах, как шуршат от ветра загнанные в угол мелкие сухие листики, пытающиеся сопротивляться сквозняку. Он слышит заполошное биение собственного сердца. — Там ничего нет, — сообщает ему девушка. — Ты уверена? — он с трудом принимает сидячее положение, морщась от боли в пояснице. Сколько он так пролежал? — Воспоминаний много, — словно прочитав его мысли, отзывается Цина. — Пришлось повозиться, учитывая, что ты даже не знаешь где конкретно искать, но я с уверенностью могу сказать, что никакого брата Бэк не упоминал. Чёрт. Это была его последняя надежда. Он рассеянно проводит рукой по слегка влажным от сырости волосам, не понимая за что теперь браться. Думал, что Цинциннати даст хоть какую-то зацепку, за неимением которой он чувствует себя беспомощным, потому что куда ему двигаться дальше? — Юнги, — доносится несмелый голос со стороны. Он переводит озадаченный взгляд на Цину, на лице которой пролегает тень сомнения. Девушка в неестественной для себя манере коротко оглядывается в сторону входа, чтобы убедиться, что здесь и правда больше никого нет, прежде чем быстрым шагом приблизиться и, понизив голос, тихо добавить: — Я знаю, что ты не просил, но твоё последнее воспоминания связанное с Бэком — его похороны. Я заглянула, потому что это было твоим запросом, хотя и заранее знала, что он ничего тебе не сможет сказать. Юнги непонимающе хмурится, видя, как беспокойно бегают чужие глаза по его лицу. — Там был человек без лица. Он сводит брови к переносице. — Что значит без лица? — Его лицо искажено, я не могу рассмотреть черты. — Так не бывает, — следуя логике, замечает он. Атмосфера в храме внезапно чувствуется угнетающе, особенно когда ему говорят такие вещи, а лицо напротив выражает смесь неверия и обеспокоенности. — Что это значит? — Я не… — начинает Цина только чтобы споткнуться на середине предложения и удручённо добавить: — Не знаю. Никогда с таким прежде не сталкивалась. Юнги всё же закуривает, и в этот раз ему это позволяют. Состояние Цинциннати всерьёз начинает его пугать. — А ты… — она вздыхает, нервно крутя кольца на пальцах. — Тот, кого ты ищешь. Он жив? — К сожалению, — мрачно цедит Юнги. — Почему спрашиваешь? — Повторюсь, что я никогда с таким не сталкивалась, поэтому не могу утверждать, но могу предположить, что это призрак. Умершие души теряют себя, превращаются в сгусток энергии. Они могут выглядеть как люди, остатки прежнего «я», но их лица уже стёрты. Юнги кое-как пробирается через заросли, спеша к своей машине. Попытки укрыться от дождя он бросил ещё на полпути, заливая салон обилием воды, стекающей по волосам и плечам. — Хён, — бодро отзывается Куки через динамик автомобиля, пока Юнги пытается стянуть с себя прилипшее к телу насквозь мокрое пальто. Где-то вдалеке играет ненавязчивый джазовый мотив — Чонгук в «Утопии». — Ты помнишь похороны Бэка? — Конечно, — он слышит мягкую осторожность в чужом голосе. — Почему спрашиваешь? Потому что Юнги сам себя не помнит в тот день. — Не заметил там никого странного? — Странного в каком плане? Без лица? Нет, это бред, особенно если произнести такое вслух. — Ну… может, кто-то вёл себя необычно или смотрел на меня с ненавистью? — Твой отец, — без раздумий отзывается Чонгук, на что Юнги тихо прыскает, пока пытается зачесать пальцами влажные волосы. — Думаю, что Зихао мог быть на похоронах Бэка. И не в качестве призрака, а вполне реального человека.