Перо и клык

       Инеж ведала, что оставлять банду без главаря с такой частотой — возмутительная безответственность, но она достаточно доверяла Анике и револьверам Джеспера, чтобы мир снизошёл до прощения за её фривольность.        В скрученных ветвях обессиленно завыл ветер, и сама она следовала по тонким тропкам как наугад, явственно улавливая в бесконечном буйстве тяжеловесных дум: её манил лес, манили стелившиеся по зыбким подзолам да могучим кронам столпы солнечного янтаря, манили обитающие меж мириадами хвойных игл голодные твари. Манило прошлое, нависшее над макушкой громоздкой чёрной тенью. У этой тени, как ни странно, очертания волка, такого же громоздкого и чёрного.        Каз однажды рассказал, что в свободное от охоты и боёв с пришедшими за ним охотниками время он почивал на маленькой сопке на цветочной опушке. Инеж двигало упование, что именно сейчас он там, что ей не придётся рыскать по всему лесу в бессмысленных поисках, и надежды её оказались не напрасны: возвысившись над опушкой на поросшей травами скале, она узрела развалившегося на массивном боку величавого волка. Хромая лапа поджалась, выдавая в хищнике калеку, а обсидиановые глаза сковало лёгкой дрёмой (Каз, сколько ей помнилось, называл это причудливым восполнением утраченного по воле проклятия сна).        «Так приручи его» — раздавшийся из ниоткуда голос Виджаи проходил через сознание, вцепляясь в оголённые нервы.        Инеж сглотнула, внимательнее разглядывая покрытого позолоченным дневным светом дикого зверя. На словах это звучало просто, но стоило ей очутиться едва ли не лицом к лицу, как настрой благоволил ретироваться и унестись прочь, пока тот не уличил её за слежкой.        Перебрав в голове все катастрофические последствия того, что случится, если этим днём Каз всё-таки откусит ей голову, Инеж торопливо пнула валявшийся под ногами мелкий камушек. Тот совершил недолгий полёт, звучно стукнувшись о прочную скалистую породу, чтобы секундой спустя пасть в паре миллиметров от волчьей морды.        И тогда глаза Каза раскрылись.        Длинные уши навострились, и дикий зверь принялся судорожно озираться не то в поисках дичи, не то в ожидании опасности.        Не отыскав источник шума подле себя, он поднял голову, и тогда же мглистые глаза одичало заблестели: Каз увидел её — это вне всяких сомнений.        «И что же теперь?» — набатом всколыхнулся резонный вопрос.        — Привет? — только и смогла выдать Инеж в поглотившую опушку неловкую немоту.        Волк неотрывно смотрел на неё, и в какой-то момент в мысли ворвалась идея рискнуть и спуститься, удостовериться, что человеческий разум пересиливал звериную натуру Каза.        Однако в самый спонтанный миг пасть его исказилась в яростном оскале, обнажая ряд клинообразных клыков, коими он кромсал и рвал бившуюся в агонии жертву, не успевшую броситься наутёк. За долю секунды Каз, несмотря на саднившую больную лапу, совершил мощный рывок вверх, чтобы добраться до неё, сотворить то же, что он уже сделал с многими другими, кто попадался у него на пути, но к везению Инеж поверхность скалы располагалась достаточно высоко, чтобы волк смог лишь беспомощно молотить когтями по сводам сереющего гранита.        Следом, не удержавшись, зверь неуклюже рухнул на спину и гневно зарычал от бессилия.        Инеж прикусила губу от такого зрелища.        «Не самое лучшее начало».        Мотнув головой и отряхнувшись от прилипших к шерсти маленьких травинок, волк вновь взглянул на неё, но если же минутой ранее обручи его смолистых глаз объял дикий голод, то теперь в них теснилось осуждение.        Как будто сквозь омут звериного «я» на свет норовило вскарабкаться истинное казовое нутро.        Из напряжённо сомкнутых челюстей пронёсся по глухим окрестностям тихий негодующий рык. Каз медленно встал, и бугры мускулов под тёмным мехом дёрнулись, пока солнечное светило озорно играло на них светло-жёлтыми пятнышками. В последний раз оглянувшись на неё, окинув преисполненным незыблемого кипучего неистовства взором, он проковылял к поросшему соснами лесу и скрылся из виду. Напоследок Инеж увидела, как метнулся его хвост, сердито хлестнувший по поджарому волчьему бедру.        Определённо, начало более, чем «не самое лучшее», но она успокаивала себя фактом, что любой исход лучше, чем если ей придётся развалиться на влажно-липкой от крови земле по желанию его грузной не щадящей лапы.        В чём Инеж была полностью уверена, так это в том, что этой ночью её в первую очередь будут ждать не прижимающие к себе тёплые руки и поцелуй в висок, а сверлящий естество рассерженный взгляд да растянутая на вечность гневная тирада.        И она не ошиблась.        Первое, что Инеж узрела, прокравшись к пню под безбрежным звёздным атласом — стоявшего рядом с ним Каза, настроенного совершенно не дружелюбно.        — Что это было?        Не вопрос — злостное шипение, шелест хриплого голоса.        И сам он, с ненадолго разрушившимся хрупким животным образом, взирал на неё подобно взрослому, не на шутку журящему нашкодившего ребёнка.        Заполонившую лесные околотки тишь нарушил её короткий выдох.        — Каз, — обращение хоть и прозвучало с невозмутимостью, коей она говорила в обыденности, но вместе с тем в нём промелькнула не озвученная просьба, — послушай меня перед тем, как ты начнёшь сердиться и отговаривать: волк хоть и дикий зверь, но его можно приручить, по…        Заплясавший в недрах его очей огонь не сулил ничего хорошего.        — Приручить? — перебил так и не дослушавший её Каз, произнеся то слово так, как если бы оно являлось непростительным ругательством даже по меркам Бочки. — Ты сказала приручить?        Желваки на линии челюсти заходили ходуном, и бормотание его, входящее в общий звуковой фон, обжигал калённым копьём.        Инеж, в общем-то, всё равно знала, что просто не будет, когда Каз поднимет эту тему.        — Я буду осторожной, — хмуро, как клятвенный зарок не навлекать на себя опасность, произнесла она.        Это был весьма опрометчивый ход, потому что после подобного заявления Каз посмотрел на неё так, будто глупости похлеще ему слышать за свои годы не доводилось.        — Я буду с тобой чаще: и днём, и ночью, — поспешила заговорить Инеж прежде, чем он оглушит её новым разгневанным роптанием. — Представь, Каз: нам не придётся дожидаться темноты, чтобы наконец-то встретиться. Мы будем почти весь день вместе.        — Ты думаешь о том, что будет после, но не задумываешься, что ждёт тебя в процессе. Я убивал и съедал людей, будучи не в себе. Ты понимаешь это, Инеж? Я сожрал Хейлса и всю его банду. Сожрал Ротти, отрывал от него по куску и проглатывал, пока он не переставал биться в моих лапах от боли. Ты думаешь, тебя эта участь сможет миновать? Думаешь, я не убью тебя, самому того не понимая?        — Тогда, — решительно встряла она с уверенными возражениями, — ты не убил. Ранил, пытался напасть, но не убил. И сегодня ты тоже после неудачной попытки поймать меня просто ушёл.        Твёрдый, но беззвучный шаг вперёд, и осевшая между ними ассоциативная пропасть сократилась до того, что от неё лишилась непроглядный прочерк.        Каз выглядел непреклонным, и на миг ей почудилось, что перед ней предстал во всех своих прославленных пороках Грязные Руки, умело требовавший подчинения у резонёрствующих глупцов. Инеж помнила, как проворно он скрывал упрёк, получая бойкие протесты ответом на свои указания, и так же хорошо память сохранила, что таковой чаще всего была она.        Быть может, именно то Каз и нашёл в ней интересным.        — Я наткнулась на сулийскую провидицу, — прервала она осевшее между ними безмолвие. — Она… пообещала хранить это в тайне. Это она сказала, что можно установить контакт с тобой.        — Ты меня очень успокоила, — саркастично выпалил Каз намеренно безмятежной интонацией. — Хотя бы буду теперь знать, что ты не по собственной глупости идёшь на такие риски, а из-за нравоучений ненормальной старухи.        — Она знала о тебе до того, как я рассказала ей, — надулась Инеж от его характерной грубости. — Это не шутки, Каз. Это правда. В тебе держится баланс волчьего и человеческого. Эти две сущности чередуются, но иногда могут и смешиваться. При свете солнца ты был бы зверем полностью, напади ты на меня в то утро и убей, но ты смог воспротивиться этому, смог вспомнить, что ты всё же человек, поэтому она говорит, что наладить связь с волком-перевёртышем мне будет не так сложно, как кажется.        — Мне всё равно не нравится это, — буркнул он. — Скажи мне, что сегодняшний случай — это в первый и последний раз, иначе мы так и не закончим этот спор.        На обречённом вздохе Инеж опустила голову, оглядывая опустившуюся шёлковую ленту тьмы на изумруд травянистой мулины, словно пребывая в долгих раздумьях.        И, не сразу найдя слова, выдала:        — Хорошо.        А затем, вновь взглянув на него, протянула руку, подзывая к себе.        — Иди сюда, — тихо, едва ли не моляще, пока он неторопливо шагал к ней. — Мне не хватало тебя сегодня.        Но то, что она сказала, найдя утерянный уют в руках, обвивших её плечи, что она сказала, обняв его за шею, правды скрывалось мало: ей не хватало его каждый день. Каждую минуту, что они порознь, вынужденные хранить от всего мира сей позорный секрет.        Вот бы Каз забрал её куда-то — подальше от Кеттердама, от этого леса, от Отбросов, смотревших на неё в убийственном ожидании, что она направит их на верный путь, что она сможет вынести на плечах эту ношу, что она будет такой как Каз. Инеж бы последовала за ним, чтобы обрести покой, забыть, что на запястье её выгравирован символом вечного плена ворон, на которого Каз созерцал с долей вины: это из-за его жадности и прихоти передать место главаря ей она жертвовала своей свободой.        Лес баюкал трелью птиц, но спать ей, улёгшейся на их лежанку, не хотелось.        В конце концов, Каз просил её сказать, что она не совершит подобной глупости во второй раз.        Её делом было сказать то, что он хотел услышать.        А поступать Инеж могла так, как ей того заблагорассудится.        Потому на следующий день, когда вспыхнул дневной аквамарин на небосводе, под предлогом совершить небольшой променад она вырвалась из поросших гнилью сводов Бочки к хвойному лесу. Быстро прокрасться на чердак и выудить из шкафа трость Каза так, чтобы того никто не увидел, оказалось проще, чем думалось (да и если кто-то застанет её с атрибутом их старого генерала: Отбросы всё равно привыкли полагать, что она всё ещё скорбила по Казу, которого, в отличие от остальных, первое время не смела, будто то могло быть предательством, нарекать мёртвым).        Инеж по чистой случайности застала силуэт рослого волчары в метрах от себя, вовсе не там, где она ожидала его увидеть. Ленивым ходом шествуя по щербатой каменистой глади, Каз тащил в пасти разорванного крольчонка, слишком маленького, чтобы тот выкормил хищника таких размеров.        «Может, потому он так исхудал».        Инеж набрала горсть воздуха в лёгкие.        Сегодня сами святые решили, что ей стоило пойти на риск, и оттого встав как можно ближе к высокому дереву, она окликнула волка:        — Каз!        Тот напрягся и стремглав обернулся к ней.        Зрительный контакт установлен.        Его имя произнесено совершенно сознательно, в полном здравии ума, но нежданно влетевшие в подсознание воспоминания о клыках, клацнувших в миллиметрах от неё, заставили Инеж коротко содрогнуться от всего ужаса осознания смысловой нагрузки её авантюрных деяний, от их вяжущей иррациональности. Боязливо ступая на свет из тенистого окаймления, она выпятила одну руку, самой не угадывая с желанной точностью, было ли то ничтожной попыткой самообороны в случае нападения или…        Но это пресловутое «или» разнесла в пух и прах другая реалия, не имеющая аналогов: иного расклада не дано.        Вторая рука, как по инстинктам, незримо опустилась к рукояти одного из кинжалов.        — Всё хорошо, — успокаивающе промолвила Инеж, опасливо выбираясь к нему, следя за тем, как напрягались мышцы Каза, как его сковывала в новую броню враждебность. — Это я.        Однако для волка любое круговерть похожее один на другое «я» лишено смысла: оно всегда будет подразумевать добычу, свежее мясцо, которое давно пора бы растерзать на шматы.        Протянутая к нему рука сжалась в кулак.        Если она выживет сегодня, то будет идти до последнего, чтобы Каз в один день перестал видеть в ней пищу.        — Ты не нападёшь на меня, — произнесла Инеж, путая мольбу с угрозами, как только волк, выпустив крольчонка наземь, оскалился и пригрозил раскатистым рычанием.        Он нападёт — ему достаточно лишь пожелать, и она раскинется на иссыхающей от кровавых клякс земле изодранной тушей, которую Каз, поглощённый звериным разумом, примется рвать, чтобы добраться до костей и мяса и утолить голод.        И он напал.        Инеж изворотливо отпрыгнула за мгновение до того, как он, намереваясь просечь наотмашь под ноги, успел бы повалить её собой. Острые клыки безрезультатно рассекли закованный в витающее напряжение воздух, а изогнутые грифели тёмных когтей впились в каменную землю до змеившихся на неровных плоскостях перламутровых ажурных узоров. Сориентировавшись и быстро приземлившись на лапы, сотрясший и без того хрупкую тишь хвойного леса, Каз бросился на неё вновь, и одновременно с тем, как Инеж, лихорадочными движениями выудившая его трость, перекатилась в сторону, встрепенулись и разлетелись кто-куда испуганные смертельной схваткой птицы. Кончик освинцованной клюки ткнул волка в лапу с такой силой, чтобы сбить его с толку, но не сломать кость, и грозный рык внезапно сменило недоуменное тявканье. Затем, пока он не отважился бы наклониться и прокусить ей трахею, Инеж кинулась в бег, отчётливо слыша, как Каз, злоречиво рыкнув вслед, прытью устремился за ней. Слыша, как тяжкое дыхание волка заполняло пространство, отметало все остальные существующие звуки и грозило, что это могло стать последним, что она услышит в своей жизни.        Неподалёку замелькали кусты. Несмотря на разросшуюся в гудящих от изнурения ногах боль, Инеж ускорилась, но тогда, когда до зарослей оставалась пара метров, намеренно замедлилась, давая Казу призрачную надежду на триумф. За пару шагов он оттолкнулся от земли задними лапами, и в тот час же безбрежная тень пронеслась над ней, накрывая тягучей вуалью, но Инеж, ожидавшая того, в последний момент круто развернулась и бросилась в сторону.        Не успевший отреагировать волк угодил в кусты и скрылся из виду, и только она подумала, что сумела ненадолго задержать его, как до ушей донеслось болезненное «ауф!»: кусты оказались колючими.        Ой…        Выбравшись из зарослей, Каз не просто хромал, а волочил за собой расцарапанные иглами лапы. Он посмотрел на неё, и Инеж замерла в ожидании повторного нападения, но вместо ража, которым волк буравил её до этого, она увидела, как оседлал его гнет обиды и чего-то, что походило на разочарование.        Этой ночью Инеж выбралась в лес, вооружившись небольшой аптечкой. Вспомнив, как отчётливо ощущались кольца рёбер Каза под тонким слоем кожи, каким мелким был пойманный им сегодняшний крольчонок, за ужином она взяла двойную порцию и сложила в маленький контейнер для еды. Застала его Инеж уже в человеческом облике, усевшимся на пень оскорблённым воробушком — хотя озвучь она это сравнение вслух, и Каз мигом обернётся поверженным в гнев медведем — и намеренно отказывающимся глядеть в её сторону. Окатив шелестящим вздохом безмолвие леса, она шагнула к нему. Трава в ответ захрустела под подошвой обуви, и Инеж, присев на землю, протянула к нему ладонь.        — Дай руки, — ласково обратилась она.        — С моими руками всё в порядке, а вот с твоим инстинктом самосохранения возникла проблема, — не скрывая острастки в голосе процедил Каз.        — Дай руки, — твёрже повторила Инеж.        И спорить с ней он больше не стал.        На покрытых земной грязью дланях Каза прорва царапин разных размеров, и она, представив, сколько нечисти могло проникнуть под кожу и довести до гнойных выделений, полила раны тёплой водой из пузырька. Пока Инеж обматывала его руки стерильной марлей, он, вздохнув, украдкой отвернул голову.        Тогда она решилась прервать молчание:        — Я принесла тебе поесть.        — Как трогательно, что после сегодняшнего ты выбираешь именно такую тему для разговора.        — Читай нотации, угрожай, кричи, оскорбляй — делай, что хочешь и сколько хочешь, — с не присущим ей равнодушием заявила Инеж, бережно погладив не тронутый марлей участок руки, сделав то, за что они упорно бились годами, — но я всё равно буду пытаться дальше.        Следом, не услышав от Каза ни единой едкой реплики, потянулась за контейнером с остывшим ужином.        — А теперь поешь. Ты совсем худой стал. Иногда мне кажется, что я обнимаю сучок тонкой ветки.        Он молча принял жест её заботы и подвинулся, без слов прося сесть рядом с ним на пень. Нанизывая на вилку кусок раздробленной куриной ножки, Каз, вместо того, чтобы разомкнуть губы и поднести еду ко рту, сомкнул челюсти едва ли не до гулкого хруста крошащихся зубов.        — Иногда я думаю, что если и откушу тебе голову, то это будет не из чувства звериного голода, а истекшего терпения от твоего упрямства.        Новый день, встретивший Кеттердам аляповатыми мазками белоснежных курчавых облаков на небе, обратился в новую попытку укрепить связь со зверем. По пути к лесу Инеж купила увесистый кусок покрытой свежей кровью говядины у местного мясника, после чего умчалась прочь, дабы в очередной раз затеряться в сосновых просторах. В груди разросся трепет, не то как губительный адреналин, не то как предвестие дурного. Отмахнувшись от того, Инеж бесшумно пробралась по малахитовым закоулкам, хватаясь за веру отыскать в чаще леса Каза раньше, чем это сделал бы он, вознамерившийся накинуться на неё из покрытого тенями угла. Многократные жалостливые «если бы» («если бы Куинси предупредил, если бы Каз не бегал за каждой возможностью получить деньги, если бы статуэтка Сэлинджера не была проклята») снова и снова ополчились вокруг неё, вились назойливой мошкарой. Ни прогнать, ни уничтожить — только терпеть их осточертевший опротивевший визг.        Каз застал её раньше. Прокрался, оповестив о своём присутствии зычно хрустнувшей под лапой веткой, и Инеж стремглав обернулась к нему, созерцая, как хищник замер, словно надеясь, что добыча не заметила его.        — Каз, — вырвалось из неё его имя.        Не отрывая от него взгляд, она потянулась к недавно купленному мясу и позволила волку узреть её маленький подарок. Кровь с куска мёртвой туши капнула на землю, и едкий металлический аромат, по всей видимости, прокрался в волчий нюх, побудил того прижать к вискам длинные уши, а зрачкам сузиться.        — Смотри, — вновь обратилась к нему Инеж. — Я кое-что тебе принесла. Это же лучше, чем если ты съешь меня.        Точно выйдя из кратковременного транса, Каз рыкнул.        Им — в любом обличье — орудовала сама Жадность, а ей не посчастливилось того важного феномена забыть. Он мог захотеть и её, и дар, которые она ему поднесла в виде смехотворного скрепления союза человека и волка.        — Каз, — неуверенно протянула Инеж, норовя нашарить пальцами черенок Санкт Петра.        А в следующий миг он бросился на неё, и от неожиданности она отскочила в сторону. Гулко лязгнув, кинжал вырвался из кожаной кобуры и блеснул в свете солнца, и сама она напряглась всем телом, ожидая, что он вот-вот возжелает растерзать её. К её удивлению, Каз вонзился в уроненную говяжью тушу и жадно оторвал от той кусок, едва вместившийся в клыкастую пасть. Кровь окропила полосу смолистых губ и чёрную шерсть на морде, и сразу после того, как ему удалось шумно сглотнуть прожёванное мясцо, он оглянулся на Инеж, но, либо дойдя до аспекта, что вполне насытится её подарком, либо таким образом поблагодарил за разделённую с ним дичь, волк снова принялся за прерванную трапезу, позволив ей беспрепятственно удалиться.        Укорять в безрассудстве той ночью Каз её не стал.        Инеж же решила попытать удачу и наведалась к нему с гостинцем во второй раз.        Волк вальяжно разлёгся у покрытого мхом громоздкого валуна, но разглядев её фигуру в тени высоких сосен, разглядев её, неторопливо подходившую к нему, он, не поднимая головы, зарычал сквозь стиснутую пасть. Тело его при том ни разу не напружинилось, намекая о намерении напасть, лапы спокойно лежали на песчаной почве, не предвещая того, что их хозяин мог вскочить для резвого броска, и столь инертное состояние дало Инеж смелость подойти и уложить подле него мясо. Удалилась она осторожно, пятясь лицом к нему, всем естеством ожидая подвоха в его напускном спокойствии, и только на приличном расстоянии, припав спиной к коре разлапистого дерева, она села, неотрывно наблюдая за дальнейшими деяниями волка. Внимание Каза бегло переменилось с неё на мясо, а секундой позже он буднично приступил к поглощению. Когда от него остался небольшой шмат, волк качнул косматой головой и хлопнул ушами по пушистым щекам, будто отряхиваясь от застывших на тонких чёрных ворсинках каплях крови, и вонзил клыки в остаток от своего пиршества. Тут же, не мешкая, Каз проковылял в её направлении, и только Инеж насторожилась, только приготовилась снова сойтись с ним в коротком бою, как подошедший к ней хищник небрежно уложил пронесённый кусок дичи к её ногам, после чего, зафырчав недовольно, удалился.        Это была её четвёртая попытка приручить перевёртыша. Возможно, Виджая была права, твердя, что вероятность установить с ним связь отнюдь не такой уж и инфантильный бред несмышлёныша, каким он мог бы показаться любому другому.        На пятый день Каз позволил погладить его.        Вернее, именно так и изложила произошедшее Инеж, но стоило ей только провести ладонью по лоснившейся на его брюхе шерсти, как волк замер, а его устремившийся к ней взгляд мигом дал понять, что если она в скором времени не уберёт ладонь, то скоро на её месте останется окровавленная култышка. Ночью же она вовсю смеялась, узнав от Каза, что то в нём заиграла именно человеческая сущность и что гладить его, как послушного терьера, он ей не позволит.        На шестой день, однако, волк мужественно стерпел эту пытку и даже охотно подставлялся под ласку, будто показывал, где его лучше гладить, но под конец едва ли не откусил ей руку, когда она попыталась проверить, что будет, если почесать ему бок.        На седьмой день Каз вылизывал комки спутавшегося на шее меха, пока Инеж помогала ему вычищать нахватавшуюся репейниковых плодов шерсть. На седьмой день происходящее походило на идиллию, безумную и неправильную. Всё ведь не должно было закончиться именно так: с проклятием, возложившим между ними несокрушимую стену, и с нуждой хранить таинство такое, раскрытие которого приведёт к неминуемому краху. Она не должна была быть счастлива, сидя в застланной птичьим пением лесной чаще с возлюбленным, за которого она так рьяно билась со всеми страхами и невзгодами, посланными утерявшей жалость бытованием. С возлюбленным, который по ночам человек, а на свету — голодный хищник, который мог превратить её в падаль лишь пожелав того.        Но он того не делал, в один день признав в ней равного себе, а не добычу.        И Инеж, любуясь птичьими россыпями в голубых небесах, улеглась на траве, уложив голову на вздымающийся и опускающийся волчий бок.        — А ты пытался меня убедить этого не делать, — душа в себе любые нотки самодовольства, изрекла она, ласково проведя по встопорщенной угольной шерсти.        Где-то запел соловей, и Инеж, не высыпавшаяся больше недели, почувствовала себя вселенски уставшей.        — Я посплю немного, — подавив зевок, оповестила она волка, устраиваясь на нём удобнее. — А ты… а ты попытайся не съесть меня. Ладно?        Веки схватило в путы настигающего сна, и Инеж, поджав к себе ноги, съёжившись на тёплом волчьем теле, приготовилась этому сну отдаться. Засыпая, она почувствовала, как Каз свернулся греющим калачиком, уложив пушистый хвост ей на ноги подобно махровому одеялу. Чёрная голова волка улеглась рядом, а язык, высунувшись из пасти, доверчиво лизнул её лежавшую на траве ладонь.