Ромашки

      Село она видела в последний раз. Дом, в котором родилась и выросла, где были её первые слова и шаги под гордыми взглядами родителей. Здесь её учили жить в этом мире и дали самое ценное, что нельзя променять ни на что иное, — любовь. Она помнила ласковые руки мамы, которые бережно прижимали к груди и укрывали от всего мира. Когда сверстники Аси над ней смеялись и демонстративно кичились ее обществом, она в слезах прибегала домой, чтобы уткнуться маме в платье. Оно всегда пахло травяным сбором, чем-то лекарственным и непременно успокаивающим. Мама говорила: дыши глубже, не задыхайся. И Ася делала вдох и на выдохе рвано выла, как зверь. Потому что обидно, неприятно, тошно.       А с мамой все плохое сразу уходило. Оно словно боялось запаха её платья и мягких прикосновений, поэтому исчезало, растворялось, и не было уже в груди сжимающей обиды. Мама смеялась, когда Ася неуклюже объясняла, только целовала в лоб и укладывала спать.       А во сне к Асе приходили кошмары, и обязательно страшные, чтоб прям до дрожи. Там её преследовали водяные чёрты, о которых девчонки шептались украдкой, пузатые и с синей кожей. Они что-то кричали про ватрушки её бабушки, а Ася отбивалась как могла, но те больно дергали за волосы и смеялись. И когда она совсем расстраивалась, то сквозь сон чувствовала, как обнимает её уже не кокон одеяла, а ласковые папины руки. Он поил её теплым молоком, объяснял, что чёртов не существует, а девчонки фантазируют, и забирал с собой в родительскую постель.       А потом Ася выросла. Её уже не дразнили сверстники, и кошмары ей не снились. Она стала самостоятельной, выучилась в столице и могла сама вести хозяйство. Но однажды она выбежала с подружками на поле, где танцевали все сверстники. Там мальчишки, уже ставшие видными парнями, подносили девчонкам букеты полевых цветов. Подружки тогда краснели жутко, а Ася и не понимала почему.       Поняла. Когда мальчик, который дразнился в детстве, принес ей свой скромный букет ромашек. Смотрел он тогда смущенно, но уверенно. Взял её руку и шепнул:       — Будь моей.       А Ася не могла. Руслан — второй сын на мельнице, и в жены ему бы простушку какую, коей Ася не была. Она была завидной невестой со столичным образованием, правильными манерами и вообще метила стать хозяйкой уезда. Поэтому Ася фыркнула только, сморщила нос и убежала к подружкам.       Уже месяц прошел с того праздника, а он каждый день подносил к её окну букет полевых ромашек, от которых она вечно отмахивалась, но бережно ставила в кувшин, чтобы не завяли. Жалко ведь.       Да. Жалко.       То был конец недели. Вечером она выбежала на поле, когда увидела вдалеке его силуэт.       — Остановись! — закричала. — Не нужны мне твои цветы!       И фигура правда остановилась. Поникший Руслан с охапкой ромашек хмуро всучил их ей прямо в руки и развернулся.       — И ты мне тоже не нужен, — добавила Ася, всматриваясь в белые лепестки. — Хватит ко мне приходить.       Руслан ушел, не оборачиваясь, а Ася так и осталась на поле с маленьким букетом ромашек. И отчего-то стало очень пусто глубоко внутри.       Спустя неделю на мельнице вспыхнул пожар. Яркое пламя, дикое, жадное, взметнулось, кажется, до самых небес и принялось пожирать все на своем пути.       И Ася сама не знала, что на неё тогда нашло. Она вскинулась, подобрала юбку и в чем была побежала на огонь. Мама кричала что-то вслед, что-то важное, но для Аси сейчас существовали только мельница и один грустный мельник.       Живи.       Пожалуйста, только живи.       С того момента всё пошло наперекосяк. Мельник, который едва не погиб и о котором она раньше запрещала себе и думать, ворвался в её мысли, беспощадно снося преграды и запреты. Он прочно обосновался в голове, и старательно лелеянное равнодушие стремительно закрутилось в яростный водоворот чувств, который грозился её поглотить.       И тогда Ася почувствовала, нет, поняла, что жила. Вот именно сейчас, когда он шептал ей какие-то несусветные глупости, от которых сердце заполошно убегало куда-то в пятки. Когда он целовал её руки и называл своей царицей с дурашливыми поклонами. Когда он исцеловывал её щеки и не мог не удивляться, почему у неё такое румяное лицо, а она в ответ краснела безбожно и утыкалась лбом ему куда-то в шею.       Их первый поцелуй был под луной. Его бледное лицо подсвечивалось холодным светом луны, а на нем ярким решительным огнем горели глаза. Он говорил что-то про планы, про любовь до гроба, про пятерых детей и уютный дом посреди леса. Он все говорил и говорил, дышал ей куда-то в волосы, а Ася тихонько млела. Руслан потом резко замолчал, оставив их в тишине ночи, но затем легко коснулся её подбородка и потянул его выше. В глазах у него — ласковые приливы теплого моря, и взгляд такой удивленно-восхищенный, будто видел он её в первый раз.       И влюблялся тоже. Как впервые.       Губы Руслана шевелились, но ни звука не раздалось между ними, будто даже ему нельзя вставать между им и ей. Он наклонился, и весь мир замер, когда он невыносимо бережно коснулся её губ.       А потом всё взрывается.       У Аси срывает крышу, и она любит-любит до потери пульса, она целует его искусанные губы в ответ и понимает, что жить без него уже не может. Ей так блаженно-хорошо, и уже даже не мурашки, дрожь яркой волной пробегает по всему её телу и замирает где-то на кончиках пальцев.       Больше.       Ася дергает его за ворот рубахи, обнимает за шею и в этот момент кристально ясно понимает.       Она никогда его не отпустит.       Родители отреагировали плохо. У Аси уже спланированная наперёд жизнь, у неё планы и готовое приданое, она завидная невеста и метит на место хозяйки уезда. Вот только Асе сейчас все равно. Для неё всё, кроме Руслана, уже не имеет смысла. Она дышит им, его дыханием, и каждый стук его сердца — её. Они неразлучны, созданы друг для друга, едины. Никто не может их развести.       А потом папа говорит, что они уедут в другой округ, куда-то подальше отсюда, чтобы она подумала и приняла правильное решение. Он не понимает, что жизнь ей рушит и обрекает на вечные муки. Её вообще никто не понимает, кроме Руслана. Он шепчет ей об их будущем, о рассветах, которые они будут встречать вместе, и ей хочется жить.       Ася плачет навзрыд, когда рассказывает Руслану, что её хотят увезти. Растерзать её душу, ведь она без него никто. И тогда он предлагает самое сумасшедшее, что Ася когда-либо слышала.       — Давай убежим.       Ася даже не задумывается, когда кивает.       Они убегают той же ночью, куда-то в неизвестном направлении, куда-то, где будут только она и он, где нет места предрассудкам. Руслан держит её за руку крепко-крепко, но она всё равно спотыкается и распарывает платье о выступающие коренья. Но ничего не важно, и даже боль от стоптанных ног утихает на задворках сознания, ведь он рядом. И этого достаточно. Ася чувствует себя самой счастливой женщиной на земле. Желанной, единственной.       Любимой.       А потом они слышат вой собак совсем рядом.       Ася дергает его за локоть и видит, что в глазах у него такая же сумасшедшая растерянность. Он кусает губы до крови и вглядывается куда-то в лес. Сжимает её руку крепче и тянет на себя.       — Бежим, — в тишине леса. Они срываются с места, их подстегивают собаки и огни, в груди заполошно бьётся сердце, и в этой безумной какофонии звуков и действий Ася слышит мамин голос.       Мама зовет её детским прозвищем, и в словах её мольба.       — Прошу, девочка моя, вернись.       А Ася смахивает слезы с глаз и бежит вровень с Русланом. Краем сознания она понимает, что это дико и неправильно, что нельзя вот так ускользать от собственной матери, от её теплой любви и заставлять лить слезы. А еще Ася понимает, что жизнь без него уже не жизнь. Поэтому она даже не оглядывается назад, когда они выбегают на пустырь.       И чуть не срываются прямо в пропасть.       Так не должно быть. Слова Руслана сумбурные и растерянные, они фонят болью и рассыпаются в пепел, оседающий у Аси на губах. Она всматривается в его глаза, где яростное цунами взмывается ввысь, готовясь накрыть весь её мир, и не может насмотреться. Почему они не могут быть вместе?       Почему?       Если она упадет на колени и бросится умолять? Если сорвет себе голос и собьет руки в кровь, ей разрешат? Если она подставит лицо под удары и стерпит боль, их отпустят?       Ася оседает на стылую землю и чувствует, как шипастая рука сжимает ее сердце, лишая рассудка. А потом до уха доносится любимый голос.       — Спрыгнем, — шелестит ветер. — И останемся вместе навеки.       Ася поднимает заплаканные глаза и наконец видит твердую решимость. У Руслана волевой подбородок и такой же стальной характер. Руки у него мягкие, когда он притягивает ее к себе и проводит ледяной ладонью по щеке.       — Я люблю тебя, — шепчет. — Больше всего на свете.       На лице у него безудержная счастливая улыбка, заменяющая ей солнце. Ася кивает.       — Всегда с тобой.       Лай собак уже где-то совсем рядом, когда Руслан тянет её к краю скалы. За ним — безжалостные волны, разбивающиеся о скалы. Огромная, всепожирающая, сметающая все стихия.       Отдаленное осознание: они не выживут.       — Я прыгну первым, — говорит Руслан, а потом целует в последний раз.       Губы у него обветренные, мокрые, с привкусом соли, но такие до боли родные, и Ася льнет к нему, словно от этого зависит судьба вселенной.       И она даже не преувеличивает, ведь он — её мир.       — Я буду ждать тебя, — шёпот в губы. — По ту сторону.       А потом Руслан делает шаг от нее. Другой. Взгляд у него твердый и уверенный. Еще шаг.       И проваливается в бездну.       Ася ничего не чувствует, когда он исчезает в плеске волн, только отстраненное понимание: она пойдет туда же. В любой ад, только за ним. Подходит вплотную к краю скалы и всматривается в воду, уже поглотившую ее возлюбленного. Скоро поглотит и Асю.       В голове — штиль. Ледяной смерч уже давно улегся, оставив после себя что-то пустое и бесцветное.       Нога замирает над бездной, когда ее окликают совсем рядом. Ветер доносит слова мамы, хрупкие и чистые, а в голосе у нее боль и слезы.       — Пожалуйста, родная.       И Ася вспоминает мамины объятия, ласковые руки и знакомый до боли в груди запах травяного сбора. Она вспоминает, как мама расчесывала ее волосы и успокаивала, когда соседские дети задирались. Только ее потерянной душе тяжело вспомнить свет маминой улыбки.       И Ася поворачивается.       Мама бежит ей навстречу, все вокруг обволакивает запах ее платья, ласковые руки прижимают к груди, бережно-бережно, как в детстве. Дыши глубже, Ася, не задыхайся. А потом откуда-то вырастает фигура папы, который сжимает их обеих в объятиях.       Ася не прыгает.       Но что-то в ней, что-то большое и светлое, умирает.