« — Знаешь, что стало главной моей ошибкой? Я позволил
себе тебя любить. Зря — ты же… ведёшь себя, как фашист. Даже хуже!»
« — Ты мне больше не сестра!» Гнать эту гремучую смесь не получается. Она окатывает с ног до головы ледяной водой. Прямо как когда-то делали ордынцы, когда она, измученная увечьями, сознание теряла — страшное дело было, если чувства потеряешь, заново ведь сечь начнут, стоит в себя прийти… Хотя, откуда Мите знать — его же тогда рядом не было… Глаза раскрывает и вздыхает глубоко-глубоко. Слёзы текут, остановить их не получается никак — хотя она честно старается. Опять разревелась — да что же это такое... А ещё страшно очень. Даже не столько из-за того, что раньше такого не происходило — хотя, безусловно, очень страшно. Внутри страшно, и страх этот всё больше становится, полностью захватывает, и не деться от него никуда. Кричать хочется — громко, чтоб до хрипоты, — но нельзя. Народ только пугать, слышно ведь всё…Саша, Саш… ты где? Где ты, Саш?
Вернись, пожалуйста… помоги…
Ручками в волосы зарывается — очень много мыслей, плохих и страшных, и все одновременно в голову лезут. Воздух жадно губами ловит, будто он вот-вот кончится. Слёзы катятся с раскрасневшихся щёк. Водная пелена затмевает взгляд.Хватит… оставьте меня в покое… хотя бы на один день… прошу, пожалуйста, оставьте… я устала, я не железная, я не вынесу столько…
Саша в коридоре стоит, отмереть никак не может. Он такое у Сони видел. Первые несколько месяцев в госпитале особенно остро запомнились. Она тогда сама не своя была: во сне кричала, по ночам просыпаясь в слезах, взглядом металась беспорядочно, пальцами до побледневших костяшек сжимала край стола… он когда впервые увидел — испугался. Думал… нет, надеялся, больше не увидит. А теперь что? Теперь видит ровно то же самое, только у Неё. А почему? Значит, сделал что-то не так? Не успокоил, не убедил, что всё образуется, не оказался рядом в нужный момент, не поддержал… так оно, получается? Впустую были все эти полгода, что он вместе с ней в Москве оставался? Она вдруг взгляд на него подняла. Глазки красные, опухшие, не моргает даже — а на него смотрит. Так и застыла с руками в волосах. Заметила. Всё, бегом к ней. Бегом, бегом, бегом… — Маша… Маша, Машенька, солнышко… Рядом оказывается. Первый попавшийся пуфик хватает и рядом садится. Пакеты с продуктами вышвырнул в коридор. Плевать на них сейчас. — Все-все-все… я здесь, милая. Видишь? Я с тобой. Так, теперь надо вспомнить, что в таких ситуациях делать… далеко за воспоминаниями ходить не надо — не так уж и давно это было. За ручки её берет — холодные-холодные, дрожат ещё так… раньше не было такого. — Дыши, Маш. Дыши… сейчас всё пройдёт — вместе будем с тобой делать, давай? Она что-то промычала и кивнула неуверенно. Взгляда не отводит — даже слабой казаться сейчас не так страшно, как осознавать то, что с ней творится. А она не знает, что. А дыхание это выглядит так… знакомо. Она когда мальчишек носила, он ей то же самое говорил. Повод, правда, другой совсем был… ай, не важно. Помогает — и главное… Успокаивал её он долго. Не дольше, чем в тот день… но от этого легче разве? Опять сорвалась, опять довели её. Атаки эти панические на пустом месте не появляются — повод нужен! А чем не повод — издевательство это постоянное… Лежит у него в объятиях. Он по спине её гладит. Её всё ещё трясёт, но уже не так сильно. И дышит спокойнее. Только тяжело, неохотно, будто мешает что-то… Успокоилась. — Как ты, Маш? С масочкой подышим? Полегче тебе станет… Кивает. Лучше правда её взять — астмы только не хватает… для полного счастья.