Трещины

      Ночная трасса стелилась темным полотном, разбавленным неярким светом фонарей. Разметка мельтешила перед глазами, рябила белыми штрихами. Наверное, такой ее видят пилоты, когда на бешеной скорости взмывают вверх. Вот бы взлететь и парить, парить, скорость уже набрана, нужен только рычаг…       Иван Кузьмич встрепенулся, мотнул головой, стряхивая некстати напавшую сонливость. Мысленно похлопал себя по щекам. Наяву нельзя, капитан увидит — раззявит рот и обложит от души. Мол, ты, Куликов, как сонная муха! И прав будет, в общем-то. Дорога не прощает невнимательности. Да только Иван Кузьмич виноват разве, что нормальным человеком является, спать по ночам привыкшим?       Куликов покосился на своего капитана, нескладного, востроносого, насупленного. Лучше б вот его дорога сморила. Тогда и скорость можно было бы сбавить, и даже остановиться да сигаретку-другую выкурить. Ему спешить некуда, это молодым подавай все и сразу. Михаил Никитич выслужиться желает, раньше срока доставить ценный груз. Только к чему его рвения? Все в свое время произойдет.       — Чего смотришь? На дорогу гляди. Да прибавь газу, на твоей черепашьей скорости мы и к рассвету до Петербурга не доедем.       Иван Кузьмич вздохнул и покорно выжал педаль. Он давно для себя решил все колкости и насмешки капитана прощать сразу же в момент их рождения. Это было мудрее, чем вынашивать в себе обиду. Извиняться Михаил Никитич не умел по природе, не на дуэль же его из-за этого вызывать.       И все же иногда брала Куликова досада. Не на Жданова, а так, вообще. Где в жизни справедливость? За плечами двадцать пять лет военной службы, службы не блестящей, но честной, без прегрешений особых. А все подпоручиком ходит. Оно в отдельности, может, не так обидно, но если сравнить… Невольно подумаешь, что в чем-то и правы были бунтовщики, хоть и не следует так думать. Жданов-то уже с капитанскими погонами, хотя из достижений у него — только что удачно вылез из п… то есть, родился у благородных папеньки с маменькой. И не доволен этим, денно и нощно мечтает, как бы перескочить ступеньку-другую в карьерной лестнице. Ну где это видано, чтобы в двадцать с лишним лет человека только служба занимала? Неужто нет других радостей? О любви бы подумал или хоть о романчиках. Или о дружбе крепкой, или о путешествиях. О долгих странствиях, которые начинаются, положим, с самолета. Рычаг потянуть и…       — Куда прешь, сучий потрох?! Иван Кузьмич распахнул глаза и увидел в ярком свете фар несущийся на них столб. Резко выкрутил руль и ударил по педали. Справа охнул Жданов, натянувшийся на ремне безопасности. Пронзительно взвизгнули тормоза, и фургон остановился в метре от своего неслучившегося убийцы.       — Господь миловал, — выдохнул подпоручик, перекрестившись.       Капитан дышал тяжело и надрывно.       — Что за стук был? — выдавил он наконец.       — Какой стук? Право, Михаил Никитич, ничего не слышал…       — А ну сюда!       Куликов послушно выпутался из ремня и проследовал к багажнику. Машина была цела, они тоже. По его скромному мнению, большей радости и быть не могло. Но капитан откинул крышку и сдавленно выругался.       — Гляди, что натворил, остолбень! Кейс по всему багажнику мотало!       — Ну, так оно логично… Вон, ремень порвался, — Иван Кузьмич виновато потер затылок.       — Конечно, он же не рассчитан на то, что всякий идиоты дрифтовать будут! Надо проверить внутри, где ключ? Ключ где, Куликов?! — Жданов прервал крик, вспомнив, что ключ себе в карман клал. — Ну, Куликов, молись, чтобы все целое осталось!       Но то ли молился Иван Кузьмич неважно, то ли поздно уж было молитвы слать. Капитан распахнул крышку и болезненно застонал. Шесть новеньких, только с завода, винтовок, которые они аккуратно уложили в выточенные бархатом отдельные отсеки, сбились в большую кучу и успели изрядно поцарапать друг друга.       — Нам конец, Куликов, нам конец! — стонал на одной ноте капитан. — Простейшее задание запороли, ну не позор ли?       — Дык вроде все целое, Михаил Никитич, — подпоручик придирчиво осмотрел их покоцанный груз. — Ну, царапины, и то только на трех. Другие как новенькие. А стрелять все равно будут. Хорошее оружие от пары царапин в негодность не приходит.       — «Стрелять будут», — передразнил Жданов. — Хоть представляешь, куда мы их везем, для какого дела? Последний раз публично казнили при Павле. Они там такое представление собираются отгрохать, СМИ, телевидение, сам император будет! К каждой детали докопаются. Все должно не просто стрелять, а блестеть, как твоя лысина!       Куликов с толикой злорадства наблюдал за нытьем капитана. Что, Михаил Никитич, очередное повышение ручкой помахало? Но душевные страдания Жданова были ложкой меда в бочке с дегтем. Все же не уберегли государственное имущество, да еще военное, да еще для такого дела важного приготовленное. Жданов, конечно, излишне драматизирует — вместе с изменниками, для которых и предназначался груз, к стенке не поставят. Но оставят без премии, а то и выпишут назначение куда-нибудь на Дальний Восток, с глаз долой. А надо им с Нинкой на старости лет срываться с насиженного места?       Нет уж, пусть капитан придумывает, как выпутываться. Только надобно его успокоить, отвлечь.       — Михаил Никитич, а я отчего-то думал, что зачинщиков, коих казнить решили, только пять.       — Потому что их пять, остолоп, — Жданов нервно покусывал губу и перебирал винтовки. Три отложил, как вполне его удовлетворившие, а остальные, пожалуй, действительно потеряли товарный вид.       — Отчего же тут шесть орудий?       — Из шестой финальный залп, когда все кончено. Протокол так велит. И оружие брать новое с Императорского завода — тоже из протокола. Будь он неладен! В прошлом веке издан, а до сих пор с этими бреднями носимся.       — Согласен, нерационально как-то получается. «Бородино» — модель ходовая, могли бы везде достать, а не мотаться до самой Тулы.       — А ведь точно, — Жданов поднял голову и захлопнул багажник. — Дело говоришь, Куликов.       Иван Кузьмич не стал выпытывать, отчего капитан расщедрился на самые приятные слова за все время их знакомства. Пожал плечами и вернулся за руль. Кажется, в непропорционально большой голове Жданова созрела идея.       — Куда едем, Михаил Никитич?       — Куда и ехали. Только притормозишь на въезде. Ненадолго, — капитан копался в телефоне. — Есть у меня знакомый, контрабандой из Китая балуется. Я его пару раз выручал, пусть возвращает долг. У китайцев куча реплик, и «Бородино» должно быть. Визуально не отличить. Качество не ахти, да. Но на один выстрел-то хватит, хах.       — Как же так? С контрабандистом якшаться?       — А у тебя есть другая идея? Молчи уже, и так натворил дел, — Жданов устроился поудобнее и втянул голову в воротник. — Он прямо к шоссе подъедет, быстро обменяемся. На службе хватиться не должны, с опережением едем. Мне скажи спасибо. Если б не подгонял, не было бы у нас запаса времени. «Если б не подгоняли, ничего бы и не стряслось», — подумал Куликов, а вслух сказал:       — Спасибо, Михаил Никитич.       На душе было беспокойно. Не любил Иван Кузьмич обмана, даже в таком деле, где, казалось бы, никто от обмана ничего и не теряет. Насилу заставил свою совесть уняться. В конце концов, он, подпоручик Куликов, человек подневольный. Со Жданова весь спрос. Вскроют обман — так пусть узнает, что погоны — ноша не только красивая, но и тяжелая. А не вскроют — значит, так и надо.