Три года

      Джилл не помнила, как прошли первые несколько недель после её возвращения. Она открывала глаза, слыша гул техники, перешёптывания врачей, писк показателей на экранах; чувствовала онемевшие пальцы, которыми не могла пошевелить — в голове всплывали картины белой-белой комнаты с затонированными стёклами, отражающими яркие лампы, и трубками, тянущимися во все стороны, — и писк становился громче, тревожный шёпот докторов усиливался; кто-то в холодных латексных перчатках гладил её по оголённым рукам; укол иглы куда-то — и она снова отключалась на сколько-то-там часов-дней-недель.       Наверное, её держали под очень сильными снотворными и седативными — она не знала, но догадывалась.       Когда она впервые открывает глаза, более не ощущая помутнения в сознании, на неё со стоящего возле кровати стула смотрит Крис. Обеспокоенно и даже раздражённо — и как бы он не пытался это скрыть, сжатые губы и ладони выдавали его полностью. С чего начать диалог после практически трёх лет отсутствия она тоже не знает. Медленно — замедленная реакция после всех вколотых в неё средств никуда не исчезла — переводит взгляд к окну. Плотно закрытые жалюзи грязного белого цвета не пропускают никакого света извне — стены освещены несколькими яркими лампами на потолке.       — Какой… сегодня день? — последний, что она помнит — какое-то там марта, в её памяти очередное.       — Начало апреля, — глухо отзывается Крис. — К тебе разрешили заходить только несколько дней назад, но ты всё это время была без сознания.       Лучше быть без сознания, чем спать и не видеть конца кошмарам — решает для себя Валентайн. В ответ она выдает негромкое «м», продолжая рассматривать палату. Здесь только одна кровать — её, раковина с зеркалом над ней, тумбочка сбоку — на ней стоят какие-то средства, коробки с перчатками и папки, на стене напротив окна еще одно, и Джилл делает вывод, что вид оттуда показывает коридор, где здесь и сейчас суетятся работники. Она забывает, как дышать — чьи?       — Где я?       — В BSAA, — Крис в напряжённом жесте поднимает руки, и она это действие узнает слишком хорошо — чтобы уложить её обратно на подушки, если в панике резко встанет. — Здесь провели неплохой ремонт, пока тебя не было.       — Опусти руки, — мужчина на секунду удивленно выпрямляется: приказной тон Джилл его заставляет задуматься о том, что ранее она никогда так ни с кем не говорила (хорошо, он лжёт — один раз с Джозефом и Бредом в офисе, но это было десять лет назад). И всё равно он послушно выполняет её указания, замечая, что она немного расслабляется и тихо выдыхает.       Врачи его предупреждали, что они не могут предсказать её реакцию на мир, когда она наконец полностью придёт в себя. Они отмечали, что даже отличные для сложившейся ситуации показатели всех тестов не дадут ответа, что творится в её голове. И, тем более, прогнозов, когда она пойдет на поправку и, в конце концов, выйдет из палаты, здесь и сейчас нет.       Они ему сказали быть готовым воспринимать Джилл как «совершенно незнакомого человека».       Напротив него сидит девушка, с именем которой он просыпался, проживал день и засыпал. Но она и вправду казалась незнакомкой — бледная кожа, светлые волосы, серые глаза. Той Джилл, чей призрак по пятам преследовал его на каждой миссии, здесь не было. Даже голос — он никогда не отличался излишней звонкостью, но сейчас казался сиплым и сорванным; она говорила полушёпотом за неимением сил быть громче. Валентайн поднимает руки, смотрит на них, сгибает и разгибает пальцы, выглядя при этом совершенно потерянно и напугано — раненый зверь, загнанный человеком в клетку, чтобы его вылечить.       Их действительно ожидает слишком долгий путь.       К середине апреля Джилл чувствует себя совсем немножко лучше. Крис приходит каждый день — сидит до самого позднего часа, пока медсёстры его не прогоняют. И рассказывает: про себя, про организацию, про сестру, про друзей и знакомых, — но она чувствует, что он не договаривает. Должно быть, не хочет её расстраивать и шокировать, пока её состояние нестабильно. Наверное, это грамотная тактика; она физически ощущает, как он прощупывает с каждым словом почву под ногами, опасаясь её реакции.       Она ожидала, что в первую очередь её начнут расспрашивать про Африку. Но она здесь уже полтора месяца, и никто ни разу не заикнулся про события в Киджуджу. Благодарна ли она? Ответа у Джилл не было — она не хотела и не хочет вспоминать этот нескончаемый кошмар, но всё равно прекрасно знает — от этого разговора её ничего не убережет. Рано или поздно он произойдёт.       Каждый день начинается с одной и той же процедуры — трое врачей со шприцами и бинтами в руках, и в один момент она даже тихо шутит, что у неё скоро не останется крови, которую можно рассмотреть под микроскопом. Медсестра называет это хорошим началом — что у неё есть силы улыбаться и смеяться хоть над чем-то.       Ночами она не спит.       Стоит ей закрыть глаза, как она их открывает снова — жужжание устройств, мигание компьютеров, и его лицо, склонившееся над ней. Она не видит своего отражения в тёмных очках, но видит его псевдо-ласковую улыбку, чувствует его руки на теле, на руках, на шее, ощущает каждую его мысль, слышит каждую насмешку в голосе. Сначала беззвучно кричит, стоит холодному лезвию скальпеля прикоснуться к телу. Срывает голос, подскакивая на кровати.       Стоит ей закрыть глаза, как она больше не может их открыть — не может дышать, отчаянно дергая руками под давлением воды. Барахтается в панике, но её тело не реагирует на её же попытки всплыть на поверхность. В мутной жидкости она не видит ничего, кроме двух ярких красных огней — его глаз, маяками мигающих издалека — из-за стекла, внутрь которого её поместили его приказы. У неё бешено бьётся сердце, и устройства возле койки мерзко пищат, сообщая дежурным врачам о её состоянии.       Стоит ей закрыть глаза, как она слышит шторм — разбиваются стёкла, разрезая тонкие занавески в особняке. Ледяной дождь бьёт по щекам, тухнут свечи из-за бури. На неё гневается природа — она подчиняется его желаниям. Она не чувствует ничего, кроме холодного промозглого ветра, бьющего по её лицу. Здесь холодно, здесь пусто, здесь высоко — но она не выпускает его из рук, утягивая в бездну, которую невидно под собой. Она летит, летит, летит — и удара так и не происходит, пока в ушах звучит его разозлённый нечеловеческий рёв. Земля — Ад — наконец виднеется, и она готова к удару, чтобы унести его за собой на тот свет — но вместо него её встречает темнота палатки и встревоженные голоса докторов.       Джилл пожирают кошмары, и порой ей проще не спать всю ночь — отсчитывать минуты, пока утром не придет Крис. Безопасность — слишком пространственное понятие для неё, лишённое отныне основания. Она находится не дома — хотя раньше могла неделями не выходить из офиса, засыпая на диване в кабинете. Но ей становится спокойнее — буря затихает, она всплывает, тело подчиняется приказам, — когда Рэдфилд рядом.       Врачи ему с тревогой говорят, что она спит только когда он приходит её навестить. Это плохой знак.       Крис может лишь с тоской смотреть на тихо дремлющую Джилл, негромко спрашивая, могут ли врачи как-то повлиять на её состояние. Может быть какие-то лекарства — что угодно, что может принести её телу и душе покой на несколько часов сна. Конечно же, такие средства в лабораториях альянса есть, но доктора боятся. Боятся её, боятся его. Боятся, что через время Валентайн проснётся, вернется на службу и со стеклянным взглядом сделает всё, чтобы их никто более не взял на работу. Боятся, что когда Рэдфилд выйдет из палаты, его ярость окажется сильнее возможностей руководства — и им будет проще избавиться от учёных, следящих за жизнью Джилл, чем успокаивать мужчину.       Впервые к ней пускают других посетителей в конце мая. Жалюзи всё ещё не пропускают слишком яркий уличный свет, за ними окно приоткрыто. Она всё ещё в палате одна — жёсткое условие капитана Рэдфилда, с которым спорить не рискнули — для спокойствия своего вышестоящего эго назвали то уступкой, раз Джилл нельзя лечиться и восстанавливаться за пределами палат. Она знает о своём настоящем немного. Ей сказали, что Крис сохранил её квартирку, где сейчас хранятся все вещи, которые остались ещё с нескольких лет назад. Ей пообещали восстановление в должности — в том числе и потому, что терять опытного оперативного агента организация не захочет. У неё есть могила, пускай толковых похорон не устроили. Сразу же спросили, что с ней делать дальше — и Джилл после недолгих раздумий попросила подождать, прежде чем её сносить. Хотела посмотреть на неё своими глазами.       Первым в палату заглядывает Крис, чтобы убедиться, что она не спит — кошмары не прекращаются, но её сознание учится жить в новых условиях, и после пробуждения она почти не помнит, почему бешено бьётся сердце и в ушах стучит кровь. Она собирает и разбирает несложные конструкторы, постепенно привыкая самостоятельно шевелить телом, без чужого приказа. Слыша звук открывшейся двери, поворачивает голову; видя, кто пришёл, чуть приветливо улыбается. Крису заметно легче, когда он понимает, что Джилл ощущает себя спокойно, и он проходит внутрь.       — Я сегодня не один, — и, прежде чем она успевает задать вопросы, пропускает гостя.       Клэр заходит в палату, чуть переступая с ноги на ногу от нетерпения. Когда её взгляд падает на подругу, едва сдерживается от того, чтобы наброситься на неё с объятиями. Должно быть, тоже долго слушала разговоры про «медленными шажками, постепенно и неспеша». Вместо этого она отдаёт пакеты брату и присаживается на краю койки в каком-то молчаливом, но очевидном ожидании. Разговор начинает тоже первая:       — Как я рада тебя видеть, — и осторожно протягивает руки к Джилл. Она, пару мгновений на них посмотрев, повторяет жест — будто в замедленной съёмке — и сцепляет пальцы с чужими. Младшая Рэдфилд заметно расслабляется. — Тебе идет блонд.       — Думаешь? — она смеётся тихо, смотря всё равно на одеяло и простыни. Крис на фоне шуршит пакетами и расставляет подарки, размышляя о том, что даже такие мелочи как трёхсекундный смех должны означать, что дальше будет легче. Но ему так совсем не кажется.       Девочки говорят о чём-то своем — немного о работе, немного о жизни — и говорит в основном, конечно, Клэр, бережно обходя все неудобные темы. Что-то говорят про прошлое, про знакомства, про Криса, специально игнорируя его присутствие. Говорят о будущем — которое непременно наступит. Когда Клэр уходит, Джилл провожает её некогда привычным мягким взглядом, не сводя его с двери до самого конца.       — Она выросла, — медленно произносит наконец. — Крис, Клэр со всеми говорит как с жертвами? Ну, знаешь, будто она…       — …на работе? — заканчивает за неё мысль с какой-то горькой усмешкой. Он сказал сестре в лицо то же самое три года назад. Значит, он был в себе и ему не показалось. Отвечать, впрочем, не стал — напарники обмениваются понимающими взглядами, говорящими громче любых слов.       В августе наступает ровно три года — и кто бы ни принял такое решение, ему точно не стоило показываться на глаза Криса Рэдфилда в тот день. Джилл впервые выпустили куда-то дальше закрытого двора больницы в день, когда она умерла. Неиронично, первым местом, где она оказалась — у своей могилы. Ухоженная, но холодная и ничем не выделяющаяся среди рядов других. Ни свеч, ни цветов, ни игрушек — мёртвой ей они всё равно были не нужны, а живой можно отдать в руки в палате. Она долго смотрит на буквы и цифры, и Крис не торопится прерывать повисшую тишину, давая ей справиться со своими мыслями.       — Тридцать… два? — она усмехается. — Нет, даже тридцать пять. Никогда бы не подумала, что буду считать возраст по годам на своём могильном камне.       Конечно же, на свои тридцать пять она не выглядела — на ней застыли вечные, но уставшие двадцать три, подаренные на память Раккун-сити.       — Думаю, его можно снести и отдать место кому-то другому, — наконец, выносит свой вердикт, тонкими бледными пальцами прикоснувшись к граниту.       — Я передам, — кивает Рэдфилд. — Она всё равно пустая. Идём?       Джилл пару раз качает головой согласно и подходит к нему. Поровнявшись, неожиданно — даже резко — останавливается и поворачивает к нему голову. Белёсые волосы, бледное изрезанное венами лицо, серые — почти прозрачные — глаза. В девяносто восьмом её бы назвали ходячим трупом; ходячим мертвецом, если подумать, она является и так. Крису почему-то не нравится её жест, он кажется опасным и неродным. Будто она снова под полным контролем Вескера — равнодушная, чёткая, прямая.       — Она не была пуста, Крис. Там лежит Джилл Валентайн, погибшая в 2006. Отсутствие тела — не повод кого-то не хоронить. Уж не нам ли об этом не знать.       Где-то на этом же кладбище такие же «пустые» могилы товарищей из отрядов Альфа и Браво и сотни тысяч погибших в Раккун-сити. У него пробегает лютый холод по спине от одного её взгляда и слов. Сама же девушка продолжает свой шаг вперёд, обратно в больницу.       Страшные обстоятельства для Криса не заканчиваются на том. Годовщина гибели Раккун-сити проходит почти спокойно — Джилл просит от её имени положить какие-нибудь цветы, потому что неважно себя чувствует в этот день. Крис не обменивается особо комментариями с цветочницами, для которых он стал человеком-календарем. Возвращается под суету врачей, вызванную чем-то в палате Джилл.       Она до последнего игнорировала себя в зеркале. Висящее над раковиной в палате стекло отражает противоположную стену, поэтому она смотрит на своё отражение только когда приходится. Но почему-то сегодня остановилась. Она знает, что сейчас выглядит как совсем другой человек — и люди меняются со временем, это нормальное явление. Но внутри, где-то глубже, чем просто внутри растёт полное отвращение к себе и тому, что она видит в отражении. Это не её волосы, это не её глаза, это не её лицо — это чья-то кукла, чей-то робот, чья-то оболочка, в которую поместили Джилл Валентайн и заставили существовать. И она знает имя монстра, создавшим её. Джилл трясёт.       Громкий треск и звон раздается по всему помещению и дальше, в коридоре. Стекло трескается и бьется о раковину, падает на пол, блестит под попадающими внутрь лучами солнца. На её руке краснота и несколько царапин — глубоких и не очень, медленно появляется кровь, которая тонкими струями начинает течь вниз по руке.       Джилл равнодушно смотрит на раненую руку, не чувствуя боли.       В палату вбегают врачи, встревоженные звуком — видят её, стоящую возле раковины, и дальше все происходит на автомате. Одни отводят её к кровати, чтобы провести очередные экстренные тесты и перевязать руку, другие быстро убираются в палате, чтобы нигде не остались осколки. Вбегает Крис, чуть не снеся с петель дверь. Замирает там же, пока врачи быстро объясняют, что произошло. Потом смотрит в глаза Джилл, направленные на него.       Ни единой эмоции — ни радости, ни страха, ни сожаления. Только полный контроль над своими действиями — она сгибает и разгибает пальцы свободной руки, будто что-то пробуя впервые. Возле неё что-то встревожено делают медсестры, но Джилл словно красивая мраморная статуя более никаких движений не совершает, повернувшись к нему.       Крис сжимает губы, снова возвращаясь к мысли, что легко не будет никому.       Джилл полностью осознавала, что, как и почему сделала.       Новый год они проводят втроём — Крис пытался уговорить дать разрешение хотя бы на одну ночь увезти её из палаты, но ему не уступили. Зеркало обратно так и не повесили, опасаясь новой вспышки ярости — как и предусмотрительно убрали с тумбочек все потенциально опасные предметы. Узнав о том, Клэр возмущенно вскрикнула, после чего закатила глаза: «глупцы эти врачи, будто не знают, что в руках оперативника опасен даже лист бумаги». Но они всё равно были вместе.       Слушали фейерверки. Наблюдали за тем, как фонари блёкло освещают помещение. Смотрели на ель во дворе.       На этом для Криса его отпуск — а можно ли так назвать весь пройденный период? — окончился. Его вызвали обратно на службу, теперь новую — тренировку молодых бойцов. В палате стала чаще появляться Клэр. Джилл наконец-то дали ноутбук со смехом назвав его чем-то вроде подарка в честь нового года. Несколько писем старым друзьям — ей рассказали про Барри; последние новости из мира не-био-терроризма; исповедь, напечатанная в файле, которую пусть потом верхушка использует как пожелает. Джилл сомневается, что найдет в себе в ближайшее время силы и смелость вспоминать Африку вслух, но на бумаге процесс ощущается легче.       Теперь меньше обследований — врачи абсолютно уверены в том, что физически она в полном порядке. Конечно же, это не признак человека. Что бы не находилось в её организме — а она (да и тесты показали докторам наверняка) знает, что внутри — оно быстро лечит раны. Пообещали даже, что со временем исчезнет и шрам на груди — самое уродливое напоминание о совершённых ею грехах. Вернется цвет глаз, кожи — и только волосы, слишком пострадавшие от какой бы там ни было химии в жидкости, где её держали, останутся белыми.       Джилл этот цвет на себе не нравится, но она молча соглашается с выводами.       В мире тихо. Крис заглядывает редко, обычно с рассказами про то, как новенькие ему напоминают их, STARS, в начале службы. Как-то рассказал про Ребекку, и скрыть своего удивления, что маленькая врачевательница их команды всё ещё в деле Джилл не смогла. Однажды Клэр привела Леона, рассказав, что и он поучаствовал в её поисках. Это должен был быть короткий разговор, но новое именитое лицо в кругу общения вызвало своего рода обоюдный интерес — Джилл что-то слушала про Испанию и американские подлодки, а в ответ с усмешкой называла его «новичком». С некоторым разочарованием оба поняли, что в других условиях, в другой жизни они бы служили в одном месте — Леон выглядел как некто, кого он искал в команду, отказав Райману дважды.       Она впервые принесла цветы на могилы сама. Девушки в цветочном смотрели на неё как на призрака, с не меньшим шоком переводили взгляд на Криса и обратно. Кажется, хотели что-то уточнить, но не рискнули. В октябре она подумала позвонить по одному телефонному номеру, но, в конце концов, передумала, поняв, что сама еще не готова. На новый год ей пообещали хорошие новости.       А потом начался другой кошмар. Джилл разрешили вернуться к себе домой — она и не представляла, как ждала этого дня. В помещении было чисто, царил всё тот же легкий полумрак, но место ощущалось родным. Рэдфилды определенно постарались, чтобы привести жильё к её возвращению в порядок. Её восстановили на службе, но дали допуск лишь к бумажной работе, что, как она сочла, было справедливо. Хотела, но осознавала — ещё рано, ещё слишком рано возвращаться в поле и мстить. Сложность её нового взгляда на жизнь, потому что после такого тем же человеком не возвращаются, вынудили приставить к ней — как пошутила Клэр — надзирателя. Джилл это, она не скрывала особо, раздражало, но приходилось делать то, что она делала всегда — смириться и терпеть. Наблюдатель BSAA внимательно следил, чтобы она не пропускала приёмы врача, выполняла все его назначения, не делала ничего опасного — будто она маленький ребёнок, а не взрослая женщина с опытом побольше, чем у следившего за ней парнишки.       Слушал её крики, когда она просыпалась после очередного кошмара, неосторожно задремав по пути.       Потом пропала Клэр с дочкой Барри — в голове с трудом уложилось, что те две маленькие девочки уже выросли. Потом Клэр вернулась, но одна. Застряла надолго в больнице, и Джилл, не забывая про поддержку и доброту подруги, всегда оставалась рядом. Слушала её рассказы, проживала её ужасы, в один день недоверчиво взглянула на новую прическу младшей Рэдфилд. Это было на неё не похоже, но жест явно был импульсивный и резкий, сделанный на эмоциях — их семейная черта.       — Руки дрогнули, — рассмеялась тогда Клэр, дёргая неаккуратные концы. У неё, должно быть, врачи тоже потом отобрали ножницы и прочие колющие предметы. — Короткие всегда были твоей фишкой.       Джилл неловко покрутила между пальцами длинные бледные концы, всё ещё не зная, что хочет с ними сделать.       Очередной Новый год — неужели именно так Крис ощущал это время без неё? Барри в погоне за дочерью. Клэр, отправившаяся следом. Их возвращение. Какие-то долгие разговоры в общей палате, которые Джилл не касались. Барри лишь сказал ей спасибо и пообещал — как она и просила в письме — громкую вечеринку.       Джилл набирает номер Криса. И ещё. И ещё. И на следующей неделе. И через. И снова. И снова.       Ей в ответ — радиомолчание. Крис Рэдфилд исчез со всех радаров, и о его местонахождении не знает никто.       Джилл ощущает себя в вечном девяносто восьмом году. Она снова готова рвануть на край света, чтобы его отыскать, потому что так поступают напарники, так ей велит сердце, но ей запрещено. Она обязана оставаться под постоянным контролем и надзором, чтобы однажды вернуться полноценно. Особенно после последнего инцидента, когда она не сдержалась и разбила парнишке нос, когда он стал слишком много задавать вопросов. Физически она абсолютно здорова, и ей разрешают — не более часа в день, правда — приступить к тренировкам. Никакого оружия.       Она несёт цветы на могилы одна. Впервые обменивается парой слов с девушками в магазине — они знают, зачем она здесь, стоит зазвенеть колокольчику у дверей. Интересуются аккуратно, где же Крис. Джилл знает, что он вернулся, но — что-то щемит в груди виновато, так к нему и не зашла. Не потому, что не хотела — не пускают. Стучат руками по деревянному столу, громко крича, что к нему нельзя, кем бы ты ни была. Формально они друг другу никто, и этого факта не отобрать. Она может лишь передавать приветы через Клэр в надежде, что они как-то помогают ему держаться после Китая. Оставляют причины жить и идти дальше.       Следующий год она встречает практически одна — находит в себе смелость и совесть позвонить Карлосу, рассказать, что «я жива, извини, что не звонила». Он говорит, что знает, что понял, когда увидел, что её могилы нет на месте. Спрашивает, понравился ли ей енот — она говорит, что очень. Он снова говорит, что его обещание «не оставлять её в холодном и суровом мире без Карлоса» не имеет временных ограничений, вызывая смех. Джилл сбрасывает звонок, снова звонит Крису — теперь в больнице он, но в ответ ей все тот же механический голос автоответчика.       Дальше — легче. Джилл понимает, почему «время лечит». Шрам почти зажил — действительно слишком быстро для такой раны у обычного человека. Ей разрешают снова взять в руки пистолет. Он тяжёлый и инородный — она его роняет в первое время, стараясь унять возникающую дрожь. Ей тяжело целиться, потому что её сознание в качестве мишеней рисует живых людей — знакомых и нет. Рукоять ножа держать легче, но, конечно же, его ей всё ещё не хотят отдавать. Она снова вспоминает, как взламывать замки и работать со взрывчаткой. Джилл снова двадцать один, и она тренируется в армии, сумев найти минутку, когда никто на неё не смотрит — кто косо, кто грязно. Через неделю ей придет приглашение в Раккун-сити… Она моргает, и она вновь в тренировочном зале перед манекеном, а на скамье рядом за ней с сомнением наблюдает Крис.       Если подумать, они стали непозволительно далёкими для кого-то, кто раньше прикрывал чужую спину. Джилл полагает, что в сложившихся условиях это естественное стечение обстоятельств. Она всё ещё отказывается рассматривать вариант работы в команде больше двух, потому что отряд сегодня — ответственность, согласиться на какую она не готова — и никогда не станет готова. Крис ни разу не рассматривает вариант пригласить её к себе — они должны быть равными, как-никак. Им остается лишь молча смотреть друг на друга, обмениваясь непроизнесёнными вслух репликами, после чего возвращаться к своей жизни.       Теперь — слишком отличающейся от некогда практически совместной.       Никакой одной крыши на двоих, где Джилл займёт самое мягкое место, потому что Крис джентльмен. Никаких ночей под открытым небом в ожидании вертолёта, потому что они снова слишком долго проводили расследование в глуши. Крису не придётся делать вид, что он ничего не замечает, пока Джилл в явно неудобной для неё позе вскрывает замок. И Джилл больше не придётся пропускать мимо ушей комментарии и нелепый флирт секретарш, когда Рэдфилд подходит к ним с вопросами.       Больше никакого «они».       Это ранит.       Им некогда думать о «них» в 2013 году. Джилл тренируется, работает над собой, приходит в форму, потому что она хочет вернуться в поле. Крис всегда где-то — в другом городе, стране, континенте, и всё, что есть между ними — звонки и сообщения. Джилл никогда не признается — она гордая и виноватая, но Крис всегда был честным с собой — он скучает по временам, когда она была рядом. Мысленно сам себя упрекает — он её возвращал для этого? Чтобы в одиночестве сидеть в отеле, слыша лишь пустоту, которая может быть нарушена лишь парой сообщений? Джилл не отпустят с ним на миссию, а если и отпустит, он знает — как раньше уже не будет.       Он профессионал, он мастер в своём поле. Для него на первом месте должна быть миссия, но Крис знает — Джилл всегда окажется главным приоритетом.       Потом близятся праздники. Впервые за последние… очень много лет — Джилл не хочет считать, потому что для неё время остановилось 01.10.1998 (как жаль, что той отмычки больше нет, она её любила) — они решают отметить праздник вместе. Потому что кажется, что настали спокойные времена — относительно последних двух лет.       Ещё она решает, что наконец готова. Потому стоит на пороге дома Бёртонов и смотрит Барри ровно в глаза, зная, что он видит призрак прошлого, который его мучает очень много лет. Её шрама больше нет, и ей теперь нестрашно снова надевать открытое. Глаза вернули синеву, пускай и не столь яркую, как было. И коль её отражение в зеркале застыло — Джилл срезала волосы и покрасила их обратно в темный. Для себя решила, что отныне её каждый день — это двадцать третье июля, когда они с Крисом стоят под жарким солнцем в участке и думают, что скоро станет лучше.       Но Барри она советует противоположное: «живи дальше спокойно, Барри, я тебя давно простила, если тебя так это волнует».       Следующий год отличается лишь одним — она встречается с Ребеккой лицом к лицу. Та смотрит на неё так же, как в новогоднюю ночь на неё смотрел Барри. Джилл восстанавливают на службе полностью. Она ждёт свою первую миссию с надеждой, что она ей поможет вернуть себя на место.       (самое правильное, её место в этом мире — рядом с Крисом)       В следующем году Джилл Валентайн — специальный оперативный агент BSAA. Крису кажется это неправильным и поспешным; он провожает её с болью и страхом, когда она отправляется на расследование в Сан-Франциско. Она резкая, она импульсивная — каким обычно был он. В её действиях нет очевидной последовательности и чёткости, хотя у этой девушки её внешность, голос и взгляд.       И между ними огромная стена — она разбирается ими по камешкам, осторожно; когда убранный кирпич пропускает свет с другой стороны, они всё равно не смотрят друг другу в глаза. Не так, как раньше. Хотя они вместе — стоят бок о бок, как десять лет назад, и все вокруг видят — но не комментируют — насколько их действия абсолютно синхронны и выверены. Будто этой огромной пропасти никогда не было — ни особняка в Европе, ни её падения, ни Вескера, ни всех лет после возвращения.       Джилл этот бой был необходим как воздух — Крис это понимает в конце, видя на прежде сосредоточенном лице улыбку и спокойствие. Между ними всё успокаивается — все бури, споры, недопонимания — вместе с закатным солнцем над Алькатрасом.       Они смотрят друг на друга, зная — между ними ничего не изменилось. Всё остаётся, как и тогда. И действия. И мысли.       И чувства.