Не о гирляндах

Когда Ибо проснулся, Сяо Чжаня рядом не было. Ибо смотрел на мерцающие огоньки гирлянды — Сяо Чжань любил огоньки, и Ибо увесил гирляндами всю квартиру, дважды едва не навернувшись с табуретки, — и не мог заставить себя встать. Он просто устал. Просто по-человечески устал. Может, и не нужно вставать. Может, Сяо Чжань встал попить водички и вернется через минуту, залезет под одеяло, ткнется ему в ноги своими лягушачьими лапками — холодно, гэ, — Ибо обнимет его, подгребет под себя тонкое, любимое тело, и они продолжат спать. Утром рано вставать, готовить завтрак, кормить толстую кошку и вредную шумную канарейку, Сяо Чжань бы улыбался, Ибо лез бы к нему с поцелуями. Ибо зажмурился, теплом свернулось под ребрами: улыбка Сяо Чжаня, глаза-щелочки, маленький хвостик волос, вьющиеся прядки, прилипшие к шее. Через минуту Сяо Чжань не вернулся. Ибо встал с постели, бросил быстрый взгляд на часы — 03:54. Они легли четыре часа назад: Ибо задержался с работы, Сяо Чжань встретил недовольный, но позволил утянуть себя в поцелуй, потом кормил, как всегда, вкусно, но не ел сам: «Я уже поужинал, Бо-ди, не дождался». Ибо был уставший и счастливый — не заметил, не разглядел. Или не хотел замечать? На кухне также мигали гирлянды теплым желтым светом, и в этом свете блестели брошенные на столе обертки от конфет: одна, две, четырнадцать, сорок пять. Толстая кошка лениво гоняла один — сорок шестой — лапой, фантик делал «шорх-шорх». Целая гора фантиков, Ибо даже не знал, что дома столько есть. В ванной шумела вода, но даже сквозь нее он слышал — Сяо Чжаня рвет там. Ибо постучал. Сяо Чжань закашлялся, бросил сиплое, испуганное: — Не заходи. Ибо замер на несколько долгих мгновений, давая время и себе, и Сяо Чжаню, и толкнул дверь. В их квартире давно не было замков — Ибо выломал их сам под испуганный взгляд Сяо Чжаня. Тот тогда не сказал ни слова, только протянул руку и гладил, гладил по волосам, а Ибо хотелось плакать. В ванной горел свет, яркий и белый, как в операционной. Сяо Чжань испуганно засучил голыми ногами, отползая от унитаза. Спрятал лицо в ладонях, пальцы у него были красные и мокрые, со следами зубов. На безымянном — кольцо: Ибо подарил год и три месяца назад, они не могли пожениться, но Ибо хотелось. Чтобы кольцо и маленькая церемония для самых близких. Они читали друг другу клятвы, Сяо Чжань, в белом такой красивый, улыбался, резал острыми скулами, друзья кидали в них лепестки роз, мама Ибо плакала, мама Сяо Чжаня плакала тоже. Ибо замер в проходе, смотрел — на красные коленки, на дрожащие плечи. На Сяо Чжане — его футболка, выуженная прямо из корзины для белья: Ибо танцевал в ней весь день и кинул в корзину вечером, сразу, как вернулся. — Чжань-гэ, — получилось жалко и беспомощно. Сяо Чжань вздрогнул, сильнее вжался лицом в ладони, бросил невнятно: — Прости. Он всегда извинялся, даже если не был ни в чем виноват, даже если никто не был виноват, даже если это был Ибо. — Гэ, холодно же на полу. Сяо Чжань отчаянно затряс головой. Ибо отмер, вошел в ванную, сел перед Сяо Чжанем, протянул руки, осторожно, просительно касаясь дрожащих плеч. — Прости, — повторил Сяо Чжань. Ибо ухватил его сильнее ладонями за плечи, потянул на себя. Сяо Чжань поддался, рухнул на Ибо, спрятал лицо у него на груди. Ибо усадил его себе на колени, обнял, сжал руками. Сяо Чжань тихонько всхлипнул. — Не говори ничего. — Не говорю. Они сидели так на холодном полу в свете ужасно яркой белой лампы, Ибо гладил Сяо Чжаня по спине, тот все дрожал и дрожал, и не давал посмотреть себе в лицо, и Ибо напевал что-то без слов. Хотелось спать. Хотелось вернуться на четыре часа назад, сказать: поешь со мной, Чжань-гэ, ты такой худенький, что скоро сломаешься, когда я буду тебя обнимать. Сказать: я так соскучился, гэ, я думал о тебе весь день, с самого утра, давай я брошу работу и прилипну к тебе намертво, и мы оба умрем с голоду, но вместе. Сказать что-то еще, какую угодно глупость, чтобы Сяо Чжань улыбнулся, и ночью не почувствовать себя… Так. Хотелось вернуться на одиннадцать лет назад и не сказать то, что сказал тогда. — Давай умоемся, гэ, — нежно, как ребенка, позвал Ибо. — Давай. Сяо Чжань кивнул. Ибо стащил с Сяо Чжаня свою футболку, смог наконец-то взглянуть в чужое лицо: распухшие губы, опухшие глаза и красные пятна на скулах. Снова таких острых, что можно порезаться. Когда это снова началось, а Ибо снова не заметил? Он мыл Сяо Чжаня под душем, гладил большими ладонями по бокам. Гель пах персиком, Сяо Чжань переминался с ноги на ногу, отворачивал лицо. Он все еще был выше и сейчас, спустя двадцать лет после знакомства, Ибо уже оставил надежду перерасти его хотя бы на сантиметр. Спасибо, что из загаданного в пятнадцать «если я стану выше него, он будет моим» — «он будет моим» сбылось все равно, когда Ибо перестал быть идиотом. Каким же идиотом он был в пятнадцать. Сяо Чжань почистил зубы и только после этого разрешил поцеловать себя в уголок губ. Поцелуй вышел мятный и робкий, Сяо Чжань не улыбнулся ему. Потом Ибо обнимал его полотенцем, сушил волосы феном, принес таблетки и воду. — Я позвоню завтра доктору Ян. Сяо Чжань кивнул. Принял и таблетки, и воду, послушно выпил. Они легли молча, Ибо перетащил Сяо Чжаня на себя почти полностью. Он бы хотел видеть его лицо, но так, Ибо знал, Сяо Чжань не заговорит. — Я вчера что-то не так сделал? Сяо Чжань помотал головой. — Нет, ты… Ты хороший. Прости. Ибо устало вздохнул: год шел за годом, а они ходили по кругу, как привязанные к столбу телята. — Скажи, гэ. Ты же знаешь, что нужно. Сяо Чжань сжал ткань на его груди. — Ты поздно вернулся. — Да, мне жаль. — И вчера. И позавчера. И всю неделю. — Ты же знаешь, я… — Я знаю, — голос Сяо Чжань стал выше. — Я знаю, Ибо. Сяо Чжань ушел с работы месяц назад, Ибо сам настоял: начальник Сяо Чжаня, ушлепок, придирался по мелочам, загружал сверх меры и грязно намекал, как же можно заслужить его расположение. Ибо был рад, когда Сяо Чжань наконец уволился, но новую работу найти было непросто. Ибо пришлось взять еще несколько групп, он разрывался между работой и домом, но, как оказалось, не справился. Снова. — Прости, — сказал Сяо Чжань. Ибо захотелось ругаться, но он только прижал Сяо Чжаня к себе сильнее. Сяо Чжань говорил, что Ибо не виноват. И те слова не виноваты. Что Сяо Чжань просто такой вот сломанный, и Ибо не нужно с ним возиться. Ибо ненавидел это. И себя он тоже ненавидел. «Ну что ты, Ибо, ты ведь не думаешь, что это действительно из-за тех твоих слов? Я давно забыл уже». Ибо было пятнадцать, когда он увидел их в парке: какой-то хмырь кормил его Чжань-гэ мороженым, и тот ел с его рук и улыбался. И у Ибо горело-горело-горело что-то внутри. Он ляпнул Сяо Чжаню тем же вечером: «Ты бы ел поменьше, а то твой парень тебя бросит». И допечатал, глядя, как гаснет прекрасная улыбка: «Я бы бросил». Были ли виноваты эти слова? Был ли виноват тот парень, который Сяо Чжаня действительно бросил, не объяснившись? Были ли виноваты его родители, слишком любящие и слишком требовательные? — Бо-ди, о чем ты думаешь? Ибо думал, что прошло одиннадцать лет, и вот они здесь. Его Чжань-гэ в его руках, а он не может, не может — не может — не может сделать его счастливым. — Купить еще гирлянду, гэ? — Да, — отозвался Чжань-гэ, не настаивая на ответе. — Зеленую.